Оба солдата, находившиеся с ним в окопе, тянули руки куда-то назад. Еще секунда, и один из них поставил к стенке ручной пулемет, потом они помогли спуститься вниз Лукьянову и еще одному разведчику с большим, громыхавшим чем-то железным мешком. Оба артиллериста были в маскировочных костюмах с капюшонами.
– Заскучали, славяне? – отряхивая руки, спросил младший лейтенант. – Ну, сейчас весело будет!
– Вы чего? – озадаченно спросил Алексей, видя, как артиллерист деловито раздвигает сошки и устраивает пулемет на бруствере.
– А ты чего? – вопросом на вопрос ответил Лукьянов. – Вот и я тоже. Своих ребят не брошу. Твои-то хоть в танке, а мои – как на ладони. Если все пойдет не так, как задумали, нам придется долбать их с закрытых позиций. Немцы не дураки, заметят и начнут искать корректировщиков. А тут высоких мест – кот наплакал. Придется им ноги уносить. А если ранят, если сам не сможет? Так что, славяне, давайте к бою. Прикроем своих, если придется!
Сколов кивнул и одобрительно ткнул кулаком в плечо младшего лейтенанта. Все, разговаривать больше не о чем. Теперь надо ждать…
Бабенко высунул голову из кабины трактора и посмотрел на бойца. Тот махнул рукой и пошел дальше, тыкая шестом в воду. «Маловата ширина получается, – с досадой подумал Семен Михайлович. – Всего три метра. Начнутся дожди, и размоет, тогда все труды насмарку. И времени нет. Нисколько».
Выжав педаль, Бабенко с трудом передвинул рычаг. Трактор пошел дальше, разравнивая гусеницами груды наваленных камней. Вот под гусеницу попало что-то большое, трактор накренился. Стоп. Теперь назад… и снова вперед. Ага, поддается. Трактор выровнялся. Снова вперед.
За ночь они вместе с механиком-водителем «восьмерки» старшиной Фроловым чинили трактора два раза. Сейчас Веня там, на берегу, снова перебирает мотор старенького СТЗ, на этот раз застучали клапана.
Солдаты в реке вымокли и продрогли. И у Бабенко зуб на зуб не попадал. Ему уже дважды пришлось искупаться, проверяя состояние дамбы. Не всегда можно понять с первого раза, вот и ходил, и шарил ногами под водой, на полуметровой глубине. Падал, поднимался и снова шел проверять. А потом лез в трактор и тянул рычаги. Пилотка куда-то уплыла, не ахти какой головной убор, а все теплее было бы голове.
Снова начался обстрел. Несколько мин с шелестом упали в воду – шумный всплеск, слишком шумный. Большим калибром бьют, гады.
«Это полковые минометы, 105 миллиметров, не меньше», – привычно подумал танкист и тут же пригнулся. Два осколка ударились в кабину трактора и отлетели в воду. Снова взрывы, но теперь уже на берегу. Ночью обстрел начинался чуть ли не каждый час. То били безоткатные орудия, то минометы, а иногда вдруг сходили с ума пулеметчики – били по переднему краю и по реке длинными очередями на расплав стволов. Так был убит один из саперов, еще одного увезли в санбат с ранением в голову.
Сзади коротко просигналил грузовик. Бабенко оглянулся, включил заднюю скорость и повел трактор в сторону берега. Бойцы с шестами встали по краям дамбы у самого конца. Им уходить нельзя, иначе водители не увидят, куда выгружать содержимое кузова.
Бабенко заглушил двигатель и неуклюже спрыгнул на землю. Затекшие ноги в мокрых сапогах не гнулись, танкист чуть не упал. Его подхватили чьи-то руки.
– Как вы, Семен Михайлович? – послышался голос Борисенко.
– Все нормально, товарищ подполковник. Половину уже сделали.
Договорить бодрым голосом не удалось, и Бабенко хрипло закашлялся. Подполковник ощупал одежду танкиста.
– Да вы же весь мокрый! Идите, вас сменит тракторист! Надо переодеться, выпейте горячего, а то простудитесь.
– Нет, нельзя, там сложный грунт, – кашляя, стал объяснять Бабенко. – Тракторист не знает, как, он посуху привык дорогу прокладывать, а я на танках где только не ездил, я чувствую, что под гусеницами. Вы уж позвольте мне закончить. Так лучше будет, надежнее.
Подполковник повернулся и строго крикнул:
– Быстро сюда сухие сапоги и портянки. И ватник!
– Где их взять? – попытались возразить из темноты, но Борисенко оборвал говорившего:
– С себя снимите! Через пять минут сапоги и портянки. А через час чтобы здесь было двадцать комплектов сухого обмундирования. Люди мокрые – в воде по пояс!
Бабенко кивнул, когда ему сунули в руки обжигающую кружку с чаем. Руки тряслись от холода и напряжения. Несколько раз танкист обжигал губы – все никак не мог отхлебнуть. Когда же наконец сделал несколько глотков, то почувствовал, как обрадовались теплу все его внутренности. Сначала горло, грудь, потом пищевод и желудок. Дрожь еще оставалась в руках, но внутри уже проходила, сменяясь вязким теплом.
– Побыстрее бы надо машины грузить, товарищ подполковник, – отдуваясь, попросил Бабенко. – Рассвет скоро.
И тут с резким шепелявым свистом стал приближаться снаряд. Кто-то крикнул: «На землю!» В этот момент черный взрыв взметнулся прямо в конце дамбы, разметав недавно насыпанные и утрамбованные камни. Вода с шумом опала, расходясь грязными кругами. Грузовик, который только высыпал груз и отъезжал к берегу, стал клониться на один борт, его заднее колесо погрузилось в воду, машина медленно, со скрипом, стала сползать с дамбы и перевернулась. Колеса еще вращались в воде, когда пузырящаяся черная вода накрыла грузовик. Несколько человек бросились с берега спасать тонущих.
Глава 9
Алексей смотрел в бинокль и мысленно отсчитывал расстояние до первого ориентира. Он знал, что Логунов и Началов тоже смотрят в прицелы и тоже отсчитывают метры. Снаряды – в казенниках, пулеметчики – на своих позициях. Прицеливаются. Корректировщики замерли, чтобы вовремя дать уточнение на батареи. Еще с десяток метров… Только бы все получилось!
Два хлопка прозвучали как-то обыденно и привычно. Соколов даже поймал себя на мысли, что немного разочарован: слишком долгое напряжение, выстрелов он ждал громких… Кому, как не танкисту, знать звук выстрела танковой пушки. И кому, как не лейтенанту Соколову, ждать выстрелов тихих, не привлекающих внимания немецких командиров.
Два хлопка – и почти сразу же в воздухе над головами атакующих вспыхнули два седых облачка с огненной начинкой. Огонь исчез, облака развеялись по ветру, а среди атакующих возникло замешательство. Цепи солдат сильно поредели, замер на месте один из бронетранспортеров, видимо, осколки поразили водителя. Офицера с пистолетом в руке уже не было видно.
А за спиной, со стороны реки, уже громыхали залпы батарей. Шелест над головой, еще, еще! И тут же возле высот и в немецких цепях стали рваться снаряды. Немного, с большим разбросом. Из-за разрывов не слышно было пулеметной стрельбы, но Омаев и Васютин с расстояния в 60–80 метров косили тех, кто пытался подняться.
Немцы попятились, потом побежали, хотя в цепи снаряды почти не рвались. Теперь ураганный огонь открыли немецкие батареи. Они стали бить не по позициям красноармейцев, а по крайним развалинам, до которых их пехота даже не дошла. Кто-то понял, что ведется корректировка огня советских батарей, когда первыми же выстрелами был нанесен сильнейший урон атакующим.
Через час, пробравшись через развалины, в окоп боевого охранения приползли корректировщики. Молодого паренька притащили на плащ-палатке с окровавленной грудью. Лукьянов сморщился, как будто больно было ему.
– Петька… – прошептал младший лейтенант и покачал головой. – Как же так…
Обстрел передовых позиций немцы перенесли на нейтральную полосу, где стояли танки. Снаряды разносили в пыль остатки строений, груды битого кирпича и бревен – все, что было разрушено во время предыдущих боев.
Лукьянов отправил своих бойцов ползком и снова улегся грудью на бруствер рядом с пулеметчиком.
– Уходите, – предложил Соколов.
– Твоих подождем, – отрезал артиллерист.
Через два часа танкисты попадали на лежаки в отведенной им землянке.
В полосе обороны советских частей и на всем протяжении нейтральной полосы строений почти не осталось. Немцы методично уничтожали все здания, которые мешали стрельбе прямой наводкой, которые могли использоваться как наблюдательные посты или посты корректировщиков. Любое строение, каким бы удобным для размещения личного состава оно ни было, теперь становилось источником опасности, целью для немецких артиллеристов.
– Вот это мы им сегодня всыпали! – возбужденно говорил Началов, стягивая через голову гимнастерку, нательная рубаха на его спине была мокрой, хоть выжимай.
Омаев и Васютин принялись разбирать для чистки пулеметы, но тут откинулся в сторону брезент, и двое бойцов внесли в землянку армейские термосы. Соколов приказал всем умываться, есть, потом чистить оружие и спать. А сам отправился к командиру батальона, где уже находился Лукьянов.
Шаронов о чем-то горячо спорил с артиллеристским разведчиком. Когда вошел Алексей, оба как будто облегченно вздохнули.
– О чем спор? – спросил Соколов, вешая на гвоздь пилотку.
– О втором акте этого спектакля, – устало объявил Лукьянов. Сейчас младший лейтенант не выглядел на восемнадцать лет: резкие складки возле губ делали его похожим на молодого старичка.
– Вы место выбрали? Мы же вчера еще с вами определили, что второй точкой будет район старой водонапорной башни.
– Я считаю, что с этой затеей надо прекращать, – резко бросил артиллерист, ни на кого не глядя. – И людей погубишь, и дела не сделаешь.
– А войны без жертв еще не придумали, – тихо сказал Алексей, усаживаясь на лавку напротив Лукьянова. – Риск есть, но не больше, чем сегодня. Или ты думаешь, что немцы догадались, откуда раздались первые выстрелы?
– Командир полка получил из штаба запрет на самовольное ведение огня. В том числе и для поддержки пехоты. Командир должен четко оценить опасность и согласовать свои действия с командиром стрелкового полка. Потом доложить в штаб дивизии и получить разрешение.
– Что за… – Соколов поперхнулся. – Ты это серьезно? Кто такой приказ отдал?
– Не важно, но он существует.