— Отрекаюсь!
— Отрекаюсь!
— Отрекаюсь!
Преподобнейший сделал знак, их всех оттащили в сторону. Увидев юношу, монах приблизился, молча постоял и проскрипел:
— Что, колмадориец, страшно тебе?
— Страшно, — признался Эрл.
— Отречёшься от своих богов? — спросил преподобнейший вкрадчиво.
Юноша поднялся с колен и сумел разглядеть под капюшоном жутко изуродованное проказой лицо монаха.
— Слушай же, гниющий кусок мяса, смердящий червь, — произнёс Эрл насколько смог твёрдо, — вот мой ответ: не отрекаюсь!
— А ты? — обратился преподобнейший к стоящему на коленях трясущемуся Руалу Эстергу.
— Мне не от чего отрекаться, — произнёс Эстерг, стуча зубами, глядя снизу вверх на монаха.
— Как это? — удивился тот.
— Я не верю ни в твоих богов, ни в своих, ни в других, какие там ещё есть. Поэтому мне не от чего отрекаться.
— Никогда не встречал подобного, — озадаченно произнёс почитатель канонов.
Другие монахи, стоящие поблизости, тоже удивлённо переговаривались.
— Ты можешь сейчас принять каноны Учения, — несколько растерянно предложил преподобнейший.
— Я бы и рад, — ответил Руал, — но ведь не верю я.
— Что ж, умри так, — согласился монах после некоторого молчания.
Он сделал знак. Подбежавшие энгорты схватили Эрла, Руала и ещё одного невольника, потащив их к кольям.
Эрл почувствовал, как у него темнеет в глазах. Стиснув зубы, он уже ничего не понимал от ужаса, как вдруг ощутил, что захваты ослабли, он скрючившись лежит на земле, его уже никуда не тащат. Пришло понимание, что темнело у него не в глазах, это небо вдруг померкло, как вечером, солнечный диск закрывает нечто чёрное, отчего тьма сгущается всё более.
В этих сумерках в муках кричали казнённые, но на них и на оставшихся невольников никто не обращал внимания. Вначале все в непонимании замерли, а потом рухнули на колени во главе с преподобнейшим, воззрясь в темнеющее небо, вознося истовые молитвы.
Вскоре стало совсем темно.
Послышались возгласы монахов:
— Гнев богов… Гнев богов…
— Отпустить оставшихся…
Преподобнейший поднялся с колен и громко произнёс:
— Боги говорят, что им достаточно жертв. Оставьте остальных.
Через недолгое время небо начало светлеть, солнце вновь залило светом пустошь, над которой неслись непрерывные вопли уже казнённых…
Монахи опять зашептались:
— Боги смилостивились…
— Этих уведите, — распорядился преподобнейший.
Стражники погнали семерых оставшихся с возвышенности.
— А этих убейте, — проскрипел монах, кивнув в сторону отрёкшихся.
Выхватив из ножен мечи, воины молча и быстро закололи их.
— Куда нас ведут? — спросил Эстерг у юноши.
Со связанными за спиной руками удерживая равновесие на осыпях, он старался не упасть. Не удержавшись, всё же свалился на бок, поехал на камнях вниз, обдирая кожу.
«Если бы я знал…», — подумал смятённо Эрл, ещё не веря в спасение, потрясённый вмешательством богов в казнь.
Он тоже упал, полетел по склону, чувствуя, как острые камни рвут обнажённое по пояс тело.
Когда им удалось кое-как подняться, Руал повторил вопрос:
— Куда ведут нас?
— Не знаю. Может быть, хотят в рабство продать, — ответил юноша.
Спустившись вниз, сопровождаемые окриками и ударами, невольники пошли куда-то, слыша нескончаемые вопли казнённых.
— Теперь ты веришь в богов? — спросил Эрл своего знакомого.
Эстерг шёл понурый и задумчивый.
— Не знаю, — наконец произнёс он. — И если верить, то в каких?
— В Предтечей, конечно же, — убеждённо ответил юноша. — Других богов нет.
Руал не ответил.
Расценив его молчание как согласие, Эрл сказал:
— Я научу тебя молитвам.
— Зачем? — удивился Эстерг.
— Как же ты будешь верить без молитвы? — в свою очередь удивился Эрл.
— Я не молился, а боги всё равно спасли меня.
— Это потому что я молился за тебя, за других и за себя, — ответил юноша.
— Хорошо, что они услышали тебя, жаль только поздно, — невесело усмехнулся Руал. — Могли бы и раньше помочь другим посаженным на колья.
Они миновали место битвы, продолжая под присмотром стражи путь в неизвестность. Их гнали без отдыха весь день, пока вдали не показались высокие стены Тафакора, над которыми чёрным саваном стояли дымы пожаров.
Оттуда прискакал отряд всадников облачённых в доспехи, со щитами и копьями.
Старший, удерживая на месте горячего скакуна, спросил:
— Зачем вы их привели?
— Было знамение, — ответил один из стражников. — Преподобнейший сохранил им жизнь.
— Мы тоже видели знамение. Что ж, пусть живут, раз это воля самого преподобнейшего, — недовольно ответил всадник. — А то посадили бы их на колья вместе с защитниками Тафакора. Мы всё же ворвались в город, но жители упорно обороняются, — добавил он.
— А мы одолели их войско, — довольно ответил стражник.
— Гонцы уже принесли эту радостную весть, — сказал всадник. — Нас послали за помощью, чтобы все поспешили сюда и помогли нам закончить штурм.
— Конница не сможет прийти быстро. Её отправили в погоню за уцелевшими беглецами и для захвата обоза, — отозвался стражник.
Отряд ускакал прочь.
— Милость богов, говоришь?! — зло прошептал Эстерг. — Ты знаешь, что будет с уцелевшими защитниками и жителями?! Там все мои родственники! Им знамение вряд ли поможет!
Эрл промолчал, понимая: что бы он ни ответил сейчас, его нового знакомого это не успокоит. Его самого встревожил ответ стражника. Сможет ли Ойси избежать страшной участи? Спасётся ли она?
Весть о поражении каппадокийского войска до Динýнта докатилась очень быстро. Первым в окрестностях городка, где остался обоз, появился наместник в окружении остатков гвардии и двора. Следом пронеслась конница аджеронов. Встревоженные жители и те, кто пришёл с войском, в молчании проследили за промчавшимися всадниками, скрывшимися в поднявшейся пыли. Прошло совсем немного времени, ещё не успела осесть пыль в мареве жаркого дня, как со стороны Тафакора вновь послышался гул от топота копыт. Люди всматривались, пытаясь понять, кто же это скачет на этот раз, сердцем уже осознав, что сражение проиграно. Страх охватывал их, тревожно глядящих в запылённую даль. Разглядев скачущих верхом энгортов, все в панике бросились под защиту весьма ненадёжных стен Динунта. Но горожане спешно закрыли ворота, лишив бегущих надежды на спасение. Люди кричали, умоляя открыть ворота, впустить в город, но мольбы оставались без ответа. А энгорты, охватив крылом лагерь, начали рубить мечами, колоть дротиками, топтать конями всех на своём пути. Несчастные в панике метались, ища спасения, но смерть настигала повсюду…
Ойси Кауди металась вместе со всеми, забыв о своей лошади. Кто-то в толчее и неразберихе сбил девушку с ног. Она заползла под телегу, стянув с неё кусок какой-то ткани, соорудив нечто вроде завеса, расширенными от страха глазами наблюдая из-за него за мечущимися в ужасе, видя сверкающие на солнце, разящие клинки, слыша крики и истошный визг женщин, злорадные выкрики всадников, ржание лошадей, топот копыт…
Какой-то энгорт прямо с коня спрыгнул на телегу, принялся ворошить лежащие на ней вещи, выискивая, что поценнее. Рванул вверх завес, открыв девушку. Её тут же заметил другой всадник. Спешившись, он нагнулся и силком вытащил Ойси из-под телеги, отчаянно упирающуюся, визжащую в страхе, тщетно цепляющуюся за колесо. Энгорт влепил девушке оплеуху, толкнул на телегу, задирая её одежды. Ойси визжала, кусалась и брыкалась, как могла. Тот, что копался в вещах, увидев соблазнительную добычу, оставил своё занятие и попытался отнять девушку.
Между воинами завязалась потасовка, они свалились с телеги, вновь вскочили, но их с ходу сбил ещё один всадник, облачённый в дорогие и практичные доспехи. Правой рукой он сжимал изящную уздечку, уверенно управляя норовистым конём. На левой руке висел круглый выпуклый щит с изображённым родовым гербом — кроваво-красный цвет поля с золотой короной вверху, под ней две чёрные скрещённые секиры, внизу по кругу щита надпись на неизвестном Ойси языке.
Голову всадника защищал закруглённый без забрала шлем с бармицей[1]. Из-под шлема выбивались тёмные прямые волосы, рассыпанные по могучим плечам. На загорелом с грубыми чертами лице лежала печать властности, голубые глаза смотрели с прищуром, чуть припухлые губы волевого рта плотно сжаты. На левом боку у пояса висел короткий прямой меч в дорогих ножнах. Рукоятка меча из слоновой кости инкрустирована серебром. В стременах покоились обнажённые до бедра сильные ноги, защищённые наколенниками.
С первого взгляда становилось ясно, что это не простой воин, он — благородного происхождения и привык повелевать.
Чёрный как смоль поджарый жеребец беспокойно гарцевал, всхрапывая. Всадник легко справлялся с его норовом, рассматривая драчунов.
— Что не поделили? — спросил он с угрозой.
— Это моя добыча! — воскликнул один.
— Нет, моя! — горячо возразил другой.
Ойси не понимала их языка, но догадывалась о чём разговор.
Меж тем всадник внимательно посмотрел на замершую на телеге девушку с растрёпанными светлыми волосами, с почти заголившейся грудью и ногами.
Девушка поспешила прикрыться.
Воин усмехнулся, вновь посмотрел на спорщиков и надменно произнёс:
— Эта добыча моя. Для вас она слишком хороша. Свяжите ей руки и ноги и волоките сюда.
Быстро одолев сопротивление Ойси, с силой сунув ей в рот кусок пыльной вонючей тряпки — чтобы не визжала — спорщики послушно притащили её к всаднику, положив перед ним на жеребца. Волосы девушки повисли до самой земли, купаясь в пыли.
Воин тронул коня и куда-то поехал не спеша, не обращая более внимания на царящую вокруг сумятицу и крики. А драчуны, угрюмо посмотрев ему вслед, вскочили на своих коней и помчались дальше в поисках другой поживы.