— Я не понял, господин майор! — простонал Саломэки. И он ухватился за последнее средство защиты: — Вы же сами, господин майор, сказали, что я не виноват!
— Майор Вуорела чуть было не крикнул: «Взять его! В карцер! Под суд, мерзавца!» Но он понял, что окажется тогда в очень неприятном положении. Ведь он же недавно представил этого губошлепа образцом, с которого всё должны брать пример. Наградил отпуском, негодяя. Что же теперь, если он посадит под арест этого «железного егеря — истребителя танков»? И майор отступил, сохраняя достоинство: Хорошо. Видимо, я плохо объяснил. Во всяком случае, вы проявили наблюдательность. Станьте в строй!
Майор Вуорела скользнул взглядом по строю, выбирая подходящего человека. И наконец указал на Ниеминена:
— Вот вы. Вы займете место в танке и будете вести круговой обзор, как я сказал. Выполняйте!
Дальше все происходило как и в первый раз, с той лишь разницей, что граната не была брошена. Майор был очень доволен и сиял как победитель, когда, подойдя к танку, велел Ниеминену выходить.
— Не видели меня даже мельком?
— Никак нет, господин майор!
Майор Вуорела, — торжествуя, обвел вглядом строй и прочел пространную лекцию насчет этого «мертвого угла», который каждый егерь должен знать с закрытыми глазами. Когда они вернулись с учений в казарму, Ниеминен усмехнулся и сказал друзьям:
— Конечно же, я видел. Но гранату бросать не стал. Ну его к лешему, еще закатает в тюрьму.
Идут на фронт солдаты,
и песня вдаль летит.
Наконец-то настал день, которого они ждали с такой горячей надеждой. На службу призывался новый возраст, а их — солдат предыдущего призыва — построили и повели в городок, в центр пополнения личного состава. Значит — на фронт. Тут не могло быть сомнений. Обучение закончено, и все, что им положено знать и уметь, они усвоили. Вершиной явились боевые учения, которые прошли настолько успешно, что майор Вуорела даже прослезился. Он опять произнес речь перед этими «здоровыми духом и телом» егерями, на которых с надеждой обращены взоры всей нации. Они знали, что нужны. Во всяком случае, второй взвод второй роты знал это. Потому что Хейккиля прочел в газете комментарии к условиям мира, предложенного недавно Финляндии.
«Согласившись на выставленные нам условия, мы бы заключили позорный мир. Но, сражаясь, мы если даже погибнем, то по крайней мере с честью».
Хейккиля посмотрел с усмешкой вокруг и сказал проникновенно, как пастор:
— Да воздастся хвала этому упрямству, ибо в нем спасение народа финского. Аминь.
Фразу эту он вычитал как-то в газете, только «аминь» добавил от себя. Потому-то он и сделал на этом слове особенное ударение.
— А знаете ли вы, что значит «аминь»? Это значит: «воистину, воистину так да свершится». Стало быть, нам, ребята, предназначено погибнуть с честью.
— Один хрен, лишь бы только отсюда выбраться поскорей.
Ниеминен опять был в отчаянном настроении. Он только что вернулся из дому с крестин своего первенца. И теперь его так тянуло обратно, домой, что, кажется, бросил бы все и убежал. Только там, в отпуску, он понял, как сильно люди хотят мира. Даже отец говорил с беспокойством о том, что заключение мира оттягивается. «Останемся мы одни, сынок. Америка требует, чтобы мы кончали войну. А теперь и Швеция тоже. Германия уже ни на что не способна».
— Ас нами-то что же будет?..
— В Сибирь небось… По крайней мере, тех, которые лезли на рожон и заварили всю эту кашу…
Ниеминен все глядел на ребенка не отрываясь. Он почувствовал, как что-то сдавило ему горло.
— А если все-таки заключат мир?
— Кто его знает… Придется убраться за старую границу.
— Значит, вся война была зазря?
— Похоже на то.
Все это мучило Ниеминена, не выходило у него из ума. А теперь этот прочитанный Хейккиля комментарий встревожил его не на шутку.
До чего все это доведет? Неужели нас везут просто на убой? «Погибнуть с честью…» А разве нельзя жить с честью? Все-таки это лучше. Нет, он не хочет умирать, хоть и сказал «одни хрен». Жизнь отдать вовсе не пустяк. К тому же когда не знаешь, умираешь ли ты для блага родины или во вред ей. Но ведь у него и не спрашивают. Марш-марш — и все тут! Нет, черт возьми, лучше не думать, а то ум за разум зайдет!
Товарищи, похоже, гораздо меньше задумывались.
Даже Хейно. Хейно беспокоило другое. Он боялся из-за тюремной отсидки его могуг оставить учебном центре.
— Если они меня оставят, я не вынесу.
Но то были напрасные опасения. Никого не оставили.
С каким же облегчением парни вздохнули, когда колонна вышла за ворота казармы. Остались позади все муки; забыты были, мучители, даже Пуллинен. Мысли обратились к будущему. Когда допели песню, Саломэки страстно прошептал:
— Теперь, босяки, надо скорее подавать заявление насчет отпусков!
Но в городе, их ждал неприятный сюрприз: им стали, выдавать одеяла.
— Чертова бабушка, что же это значит? Не потащим же мы на фронт постели?
Лица у них совсем вытянулись, когда их выстроили на плацу и объявили, что служба будет продолжаться в том же порядке: строгое исполнение устава, дисциплина и прочее.
— Господин капитан, разрешите обратиться! — из строя выступил вперед Хейно. — Неужели нас не пустят на фронт!
Капитан усмехнулся:
— Надо прежде научиться воевать.
— Господин, капитан, мы уже достаточно обучены.
— А вот посмотрим.
Как только капитан ушел, все сразу загалдели. Хейно горько воскликнул:
— Я этого больше не вынесу! Я удеру ко всем чертям!
— А если военная полиция опять схватит тебя за ногу? — хихикнул смешливый Хейккиля.
— Пусть хватают, но здесь я не останусь!
— Давайте посмотрим денька два. Наедимся сперва как следует. Чтобы силы были.
Утром был подъем, как обычно. Но только без пресловутых, «двух минут», постоянного понукания и крика. Утренняя зарядка, тоже свелась к простой формальности.
— Все-таки тут совсем другое дело, чем в рекрутах, — говорили они между собой.
— По ротам раздали противогазы. Елки-палки! Что еще такое? Мы же истребители танков!
Хейно долго разглядывал противогаз, наконец попробовал надеть его. Но вскоре сорвал с себя маску.
— В этой штуке задохнешься. Не дай бог еще маршировать заставят. Нет, я никак не могу понять, на что это Нам?
— Зато с ним, наверно, хорошо нужники чистить, — смеялся Хейккиля.
— Ну разве что.
Ниеминена вызвали в канцелярию. Он вернулся оттуда мрачнее тучи.
— Меня посылают в командировку. Вестовым к какому-то полковнику.
— Да ну, брось! И далеко?
— Километра два отсюда. Там какие-то офицерские курсы ближнего боя.
— А что это за штука?
— Эх ты, простота! Лотты от офицеров отбиваются.
Ниеминену не хотелось включаться в это соревнование пересмешников.
— Вы еще можете смеяться, ребята, а я выть готов. Вы все-таки хоть иногда освобождаетесь от начальства, а я прикован намертво.
Ниеминен явился на следующий вечер. На нем был мундир и брюки «с искоркой», щеголеватая пилотка и сверкающие сапоги. Рота только что вернулась в казарму после марша, все потные, усталые, потому что марш был в противогазах. Разумеется, столь «шикарное появление» встретили недружелюбно.
— Ах ты пижон чертов! Тебе лафа! А другие корячатся при последнем издыхании.
Ниеминен был в таком хорошем настроении, что далее не стал отвечать. Он достал из кармана пропуск.
— Что это? Ага, пропуск для свободного хождения вечером!
— И постоянный.
— Фу, черт! — Хейно внимательно исследовал пропуск.
— Так и есть. Смотрите-ка! Везет же парню…
— И не нужно возвращаться к восьми часам, — добивал их Ниеминен. — Кивеля говорит, валяй хоть до утра, лишь бы утренний кофе был сварен вовремя. Какой Кивеля?
— Полковник. Такой, знаешь, свойский парень! Сразу мне сказал, чтобы я Других никого не слушал, что, мол, главное, я должен — приносить жратву из офицерской столовой. И жить у полковника на кухне.
— Лакей, значит, — усмехнулся презрительно Хейно.
А Хейккиля все улыбался:
— Стало быть, и ты теперь начальство. Раз ты можешь никого не слушать, кроме полковника.
— И не слушаю! А иначе невозможно, Там же, знаешь, начальство кишмя кишит! Все сплошь капитаны да лейтенанты, только несколько прапорщенят, затесалось.
— Какого же черта их столько нагнали в одну кучу? — заинтересовался Хейно.
— Я же сказал. Изучают ближнюю оборону.
— Ха! Офицеры? — притворно изумился Саломэки, — Ведь их дело натиск. Пусть лучше бабенки от них обороняются.
Ниеминен бросил на него презрительный взгляд:
— Они, видишь ли, офицеры, а не такие хамы, как ты.
— Ну, они ж не мальчики из воскресной школы, — буркнул Саломэки, разглядывая пропуск. — Да, пропуск постоянный, не шутите. Теперь тебе, Яска, надо завести в городе любовницу, а то зря пропадает пропуск.
Ниеминен выхватил у него пропуск и спрятал в нагрудный карман. Он собрался уходить, решив, что товарищи завидуют ему.
— Потерпите уж, как подобает рекрутам, — сказал он, словно в отместку за их насмешки. Они с досадой смотрели ему вслед. Ниеминен ловко устроился, если только не врет. У Саломэки же были некоторые сомнения на этот счет, и он предложил:
— Я знаю, парни, что надо сделать. Давайте в первое же увольнение пойдем и посмотрим за Яской. Я подозреваю, что он нас просто дурачил.
Увольнение удалось получить только на воскресенье — всю неделю обучались военному делу. Ниеминен попался им навстречу. Вид у него был весьма жалкий. Глаза красные, набрякшие, глядели вкось.
— Ай, мать Христова, — воскликнул Саломэки. — Ясна пьян!
Нне… Не пьян, а с похмелья, — сипло возразил Ниеминен. — Вчера вечером пришлось н-немного вкусить…
— С полковником? — иронически ухмыльнулся Хейно.
— Да, и с ним. И с целой компанией. Теперь надо бы раздобыть опохмелиться.
— Себе?
— Да нет же, полковнику.