Ребята смотрели на Ниеминена, не переставая изумляться. С чего вдруг он стал таким? Ведь раньше он, кажется, никогда не пил? Хейккиля и сейчас не верил, думал, что притворяется, разыгрывает. И, подойдя вплотную, потянул ноздрями воздух.
— В самом деле перегаром несет, — подтвердил он. — Ну, что мыс ним будем делать?
— Давайте все вместе набьем ему морду, — предложил Хейно почти всерьез. — Он стал господским лакеем.
— Понюхай вот это! — озлился Ниеминен. — Дайте же я объясню. Эти курсы рассчитаны на неделю. Вчера был прощальный ужин. Привезли из Сортавалы сотню бутылок водки. И я их приправлял — добавлял фруктовой эссенции и сахару. И так как я должен был все время пробовать, чтоб, видишь ли, понравилось и бля… женщинам, так оно в башку-то и ударило.
Ниеминен причмокнул пересохшими губами, потом зачерпнул рукой снегу и, пососав его, продолжал:
— Но теперь уж я знаю, что они не пай-мальчики из воскресной школы. Вы бы только посмотрели! Девки голые! Один капитан на столе плясал — тоже в чем мать родила… А потом, ночью! Я слушал, и меня рвало. Ни за что бы не поверил…
— А про меня ты верил, — вставил Саломэки, подмигнув остальным.
— Ну, ты другое дело, а они!.. У меня до сих пор в голове все путается. Одна бабенка даже ко мне в кровать лезла, — глаза Ниеминена расширились, от ужаса, — голая! Говорит, что те все, мол, ей не соответствуют! Ни на что, мол, уже не способны…
— Ну, а ты, ты-то как? Соответствовал? — нетерпеливо спросил Саломэки.
Ниеминен бросил на него уничтожающий взгляд:
— Я же не ты! Я ее выгнал. А утром подал заявление, чтобы меня отпустили в часть. Но полковник даже читать не стал. Ну скажите, братцы, что мне делать? Я знаю! — мгновенно сообразил Саломэки. — Поменяемся местами! Ах, святая Сюльви, я бы им дал такого дрозда!
Ниеминен только рукой махнул и посмотрел на часы!
— Мне пора. Полковник отпустил только на час. Пойдемте, ребята, поговорим по дороге.
Они пошли за ним. Разговор не клеился. Ниеминен все сосал снежный комок. Наконец он заговорил, как бы сам с собой:
— Я всегда думал, что офицеры культурнее других. Больше я так не думаю. Такого разврата я вовек не мог бы себе представить. А ведь из этих господ большинство, наверное, женаты.
— Ну, одно другому не мешает, — сказал с ухмылкой Саломэки.
Пришли в городок. Ниеминен зашел в ресторан и тотчас вернулся с поллитровкой в кармане.
— Только показал записку полковника, и сразу — будьте любезны! А нашему брату ни за что бы не дали. Ну почему так? Чем солдат хуже?
Хейно толкнул Хейккиля в бок й сказал со смехом:
— Слышь, Войтто, что говорит этот баламут? Он же набрался коммунистической пропаганды.
Хейккиля рассмеялся, а Ниеминен обиделся:
— Ну, знаешь, если мои слова коммунистическая пропаганда, так, значит, я сроду коммунист!
Они проводили его еще немного и пошли назад. Саломэки все не мог успокоиться:
— Ах, святая Сюльви, этот Яска не видит своей же выгоды. Я бы, кажись, полжизни отдал, чтоб побывать на его месте.
Они весь вечер бродили по боковым улочкам, чтобы не натыкаться на начальство. Идти, собственно, было некуда, поскольку в карманах пусто. Только в двенадцать они, продрогшие, вернулись в казармы и доложились дневальному. В казарме было, по крайней мере, тепло и можно было согреться, но раньше времени возвращаться в неволю им не хотелось.
В шесть утра снова подъем — и все как обычно. Господи, когда же конец? Они боялись даже говорить об этом. Ведь уж столько раз они ошибались. Но в глубине души у каждого теплилась надежда, что, может быть, сегодня объявят: — Обучение закончено. Завтра отправляетесь на
— По вагонам!
Команду подали спокойно. Никого не нужно было подгонять. Всякий понимал, что если замешкаешься — получишь худшее место. Поэтому все дружно бросились к теплушкам. У дверей образовалась страшная давка. Саломэки успел первым ворваться в вагон и орал как ошалелый, дико вращая глазами:
— Эй, парни, сюда! Пена, Ясна, Войтто — сюда живо!
Он захватил ближнюю к двери скамейку и сталкивал с нее всех чужих.
— Здесь занято! Ты что, не слышишь, балда стоеросовая!
Куда-то их отправляли. Конечно, никто не знал, куда именно. Но одно, во всяком случае, несомненно: обучение закончено. Пару месяцев тому назад, правда, тоже так думали, и ошиблись. Но теперь ошибки быть не может. Все роты получили новенькое оружие и финское армейское обмундирование. Теперь они уже не новички в армии, а настоящие «заслуженные солдаты».
Весна чувствовалась во всем. Солнце ярко сверкало и пригревало совсем по летнему, хотя на земле еще лежал снег. На станционном дворе, мощенном булыжником, было сухо. У входа на станцию стояли несколько военных и с ними женщины. У Саломэки глаза тут же разгорелись.
— Ах, святая Сюльви, неужели в этом городишке были такие крали! Вы только посмотрите, бродяги, вон та брюнетка — какова? Какая фигурка!..Фу-ты ну-ты!.. Хороша!
Ниеминен посмотрел и залился краской.
— Я ее уже видел. Это она тогда лезла ко мне.
— И ты, болван, прогнал ее!..
Саломэки просто рассвирепел:
— Да тебя за это расстрелять мало! Ох, святая Сюльви, надо ж быть таким идиотом!
Гей, ребята, гляди! — Хейккиля встал в дверях и замахал руками кому-то показавшемуся из-за угла станции. — Мюллюмэки идет!.. Эй, Мюллюмэки! Сержант подошел..
— Что, отправляют вас? Понятное дело.
— А ты тоже с нами едешь? — обрадовался Ниеминен.
— Еду, но не с вами. На Свирь, — ответил сержант и глаза его стали как-то по-особому серьезными, — Я подал заявление. Вышли трения с начальством.
— Из-за чего?
— Э-э, все из-за того же, Привезли новых рекрутов.
— Тогда, как вы-то уехали, ну, и говорят, я не обучал их как следует.
— Не муштровал?
— Ну да.
Мюллюмэки смотрел на длинный состав,
— Вас везут, наверно, на Карельский перешеек?
— Да никто ничего не знает.
— Э-э. Я смотрю, паровоз глядит в ту сторону,
Сержант помолчал и закурил сигарету. Немного погодя он сказал, понизив голос:
— Э-э, боюсь, там скоро туго придется. Вы только не особенно храбритесь и не входите в раж. Я, видите ли, насмотрелся на ура-патриотов, которые целиком полагались на рвение и энтузиазм солдат. Кончалось все очень плачевно. Обстановка такова, что, если начнется серьезное дело, никакой энтузиазм не поможет.
Он замолчал, заметив приближение какого-то офицера. Когда офицер прошел мимо, Мюллюмэки заговорил снова:
— Э-э, я не к тому говорю, чтоб вы при первой опасности бросились удирать. Это еще хуже, чем просто сидеть на месте. Я только хочу вас предупредить, чтобы вы не безумствовали. Ведь может случиться, что вы окажетесь все вместе — одна зеленая молодежь, и с вами не будет никого постарше, поопытнее.
— Постараемся запомнить, — сказал Ниеминен. — А хорошо бы и ты поехал с нами.
— Э-э, у меня там уже есть своя компания И потом ведь простому сержанту выбирать не дают.
Паровоз дал протяжный гудок, и поезд, дернувшись с лязгом, медленно двинулся вперед. Мюллюмэки шел рядом с вагоном и наспех пожимал руки знакомым.
— Ну, будьте же здоровы! И помните, что я вам говорил! Будем помнить! Даст бог, увидимся.
Поезд набирал скорость. Прогрохотали стрелки, промелькнули будка стрелочника и несколько домиков. Стук колес стал равномерным.
— Это был единственный порядочный человек, который встретился нам за все время обучения, — вздохнул Ниеминен.
— Самый жалкий трус! — бросил кто-то сзади, и Ниеминен мгновенно обернулся на голос.
— А! За эти слова ты поплатишься!
Куусисто с гордым видом отвернулся. Он знал, чем славился Ниеминен. Больше он никого не боялся из этой компании. Но ко всему еще этот Ниеминен дружит с Саломэки, который тоже грозил… Это просто счастье, что он попал тогда в больницу. А то действительно с ними недолго и до беды.
— Слушай, ты! Мюллюмэки был там, где человек кровью своей доказывает, чего он стоит, а ты, чертово семя, смеешь еще вякать, — продолжал Ниеминен, все больше распаляясь. — Заткнись и помалкивай, пока сам пороху не нюхал.
— Нюхать-то он нюхал, — усмехнулся Хейно. — И в русских стрелять насобачился в своем шюцкоровском тире.
— И доносить тоже насобачился! — воскликнул Саломэки. — Но этого тебе, парень, мы не забыли. Так что ходи, знаешь, да оглядывайся!.
Куусисто презрительно скривил губы. Мол, не унижусь до того, чтобы вступать с вами в разговоры. Но если сказать по совести, он испугался. Не к месту вырвалось у него насчет этого сержанта. Но что же он, в самом-то деле, за агитацию развел. Чуть ли не на дезертирство подбивал! По меньшей мере странно слышать такие наставления от сержанта финской армии!
Если бы Куусисто не так боялся их Кулаков, он бы попросился, чтоб его назначили в орудийный расчет вместе с ними. Тогда бы стало видно, какие они герои. Сейчас, конечно, каждый может болтать, что угодно. А вот как они запоют, когда все будет всерьез!
Поезд бежал, монотонно постукивая колесами. Дорога вела, судя по солнцу, почти прямо на юг.
Кто-то сказал:
— Знаете, ребята, нас везут в Выборг!
И Саломэки сразу воодушевился:
— Эх, дали бы побыть там хоть две ночки! Вот где бабенки-то, ребята! Мы же с вами сроду не имели дела с такими…
— Но если нас там снова начнут муштровать?
— Типун тебе на язык, чтоб тебя!..
— Бросьте, ребята, на Карельский перешеек нас везут.
Из соседнего вагона долетела песня!
В чужедальние страны,
в голубые края…
— Эй, ребята, споем и мы! — загорелся Куусисто; — Походная песня Силланпээ. Ну!
Он уже взмахнул рукой, отбивая такт, как вдруг Саломэки заревел и не в такт и не в лад, только что громко:
Пролегла сквозь туманы
путь-дорога моя,
в чужедальние страны,
в голубые края…
Не пугает усталость,
нет томленья в груди,