— Как это взрывной силой?
— Очень просто. Снаряд, уткнувшись в броню, взрывается, и изнутри вылетает меньший снаряд, который пробивает броню, как картон. Так мне говорили.
— Черт побери, ребята, вот это да!
Пушку разглядывали с восхищением. Но у Хейно были в запасе и другие потрясающие известия.
— Потом нас еще научат стрелять противотанковым «ужасом» и «фаустом».
Наступила тишина. Наконец Саломэки спросил в изумлении:
— А? Чем, ты сказал?
— Так ты же слышал.
— А что это такое?
— Почем я знаю. Наверно, новое немецкое оружие.
— Ну! — воскликнул Куусисто, присвистнув. — Наконец-то! Значит, ребята, русскому Ивану придется драпать в Сибирь.
— Смотри, как бы тебе не пришлось драпать в Швецию.
— Я знаю, что это за штуки, — сказал Ниеминен. — Я видел рисунки там, на офицерских курсах ближней обороны. Я убирал комнату полковника, и случайно мне попалась на глаза бумажка с красным штампом — «секретно». Я успел ее просмотреть. Потом я слышал, как господа офицеры толковали об этом.
— Смотрите-ка на него! Он там вынюхивал военные тайны. Ты бы еще копию снял да продал врагу. Получил бы хорошую цену.
Ниеминен лишь бросил презрительный взгляд и продолжал:
— Этот «фаустпатрон» вроде как кусок трубы с набалдашником на конце. А «ужас» — это такая длинная жестяная труба. «Фауст» бьет только на тридцать метров, «ужас» — на восемьдесят.
— Елки-палки, кто же будет стрелять этим «фаустом»? Не успеешь прицелиться, как танк тебя гусеницами разутюжит.
— Или из пулемета прострочит. Кажется, ребята, мы попадем в кашу.
Лица у всех стали серьезнее, только Хейккиля улыбался по-прежнему.
— Во всяком случае, парни, это геройская смерть. И можно спокойно слушать в могиле, как шепчутся над тобой ели.
Но товарищи не поняли такого юмора. Фронт был слишком близко. И Хейно угрюмо буркнул:
— Черт возьми, никаких ты шорохов не услышишь, когда над тобой насыпят два метра земли.
Юсси Леппэнен произнес с напускной торжественностью:
— Красива и почетна смерть за родину!
— Катись ты ко всем чертям! — воскликнул Хейно. — Смерть никогда не бывает красивой, а насчет чести тоже бабушка надвое сказала.
Из сарая выходили молча.
Хейккиля проснулся в четыре. Он все еще не мог избавиться от довоенной привычки вставать так рано. Дома надо было в это время отправляться в хлев и на конюшню. Не позже семи плотно завтракали, а потом — на поля или в лес на работу. Теперь все это позади. Хейккиля лениво потягивался на койке, прежде чем встать. Яркое солнце ворвалось в комнату через маленькие оконца. Под потолком жужжали мухи. Кто-то бормотал во сне. Губы Хейккиля растянулись в улыбке. «А что, если сейчас взять да и закричать «подъем»?»
Он надел сапоги, вышел во двор и направился спокойным крестьянским шагом за угол дома. Сделав свое дело, он стал смотреть за реку. Где-то там была линия фронта. Но как. далеко? Ведь оттуда ничего не слышно. Каково- то там сейчас
?На минуту лицо Хейккиля сделалось серьезным, но затем обычная улыбка вернулась к нему. «Ничего, как-нибудь наладимся».
Он уже поднялся на крыльцо, как вдруг заметил подле сарая солдата с книгой в руках. «Это же Юссин приятель».
Странный этот тип заинтересовал Хейккиля, и он, как был в белье, подошел к нему поближе. Заглянул в книгу и вскинул брови.
— Это что, русский язык? Ты собираешься перебежать на сторону противника?..
— Ньет, — ответил парень по-русски, не отрывая-глаз от книги. Хейккиля сел рядом, на завалинку, искоса поглядывая на тонкое лицо парня, на его по-девичьи мягкий подбородок, и густые ресницы, тоже словно взятые взаймы у девушки.
— Юсси говорит, что твой отец важная персона,
А чем он занимается?
— Всем понемногу, а в общем-то — ничем.
Улыбка Хейккиля исчезла. Эти обтекаемые ответы казались настолько возмутительными, что даже добродушный Хейккиля начал сердиться:
— Ну что-нибудь же он все-таки делает? Хотя бы деньги свои пересчитывает, если уж ничего другого не умеет!
Глаза парня так и не отрывались от книги. Только губы шевельнулись в улыбке, и в уголке рта блеснул золотой зуб. Хейккиля подождал еще немножко и встал, подтягивая подштанники.
— Ну и дерьмо же ты, парень!
— Да-а, проговорил тот снова по-русски.
— «Та-а, та-а», — в сердцах передразнил его Хейккиля и пошел в дом, покраснев от досады. Там он подошел к окну и с минуту глядел во двор. Потом направился к койке Юсси Леппэнена, чей нос выводил в это время рулады не хуже церковного органа. Хейккиля вдруг ухватил храпуна за нос и тихонько скомандовал:
— Подъем!
Юсси вскочил с койки, точно, оса ужалила. Хейккиля схватил его за плечи и уложил обратно, а сам сел на край койки.
— Твой приятель сидит там во дворе и несет страшную околесицу. Что он за тин такой? Фимма?.. Да никакой он не тип. А что?
Хейккиля рассказал, о чем они только что беседовали, и спросил:
— Верно, что его отец большая шишка? Отчего же он, в самом деле, не говорит по-человечески?
Юсси широко зевнул и пошарил под койкой сапоги.
— Его отец оптовый торговец. Богат как Крез. Разозлился на сына, что не захотел идти тем же путем. Чудак парень! Денег мог иметь хоть купайся. Но не пожелал. Поступил работать к нам.
Юсси натянул сапоги и поплелся, шаркая ногами, на двор. Вернувшись, он продолжал:
— В общем-то, мне мало что о нем известно, но котелок у него варит, это точно. Несколько языков ведь знает. И бегает здорово. На соревнованиях стометровку всегда выигрывал.
— Теперь он зубрит русский, я видел, — сказал Хейккиля с усмешкой. — Чудно! Ну, учился бы, раз была возможность. Я бы хотел учиться, да на какие шиши?
— Всякий по-своему с ума сходит, — хмыкнул Юсси и забрался под одеяло. Вскоре он уже сопел во всю мощь своего громадного носа. Хейккиля принялся одеваться. Одна мысль никак не укладывалась у него в голове: «Какая все-таки ерунда получается: одному дано все, а ему плевать; другому же — ничего, хоть как бы хотел. Не успел я его спросить, как зовут-то этого Креза».
Он снова разбудил Юсси. Тот окрысился:
— Ах, чтоб тебе пусто было. Его зовут Финн Пауль Сундстрём. Но если ты еще раз меня разбудишь, я тебя застрелю, как поганую собаку!
— Что, он швед?
— Опроси его самого, и отстань!
Хейккиля вышел на крыльцо, закурил и все поглядывал на этого парня со странным именем, а сам думал с досадой: «Та-а, та-а, ньет, ньет! Теперь вот он зубрит, а не тогда, когда нужно было».
Солнце поднялось уже довольно высоко. Стена была черна от мух. Лужайка во дворе ярко зеленела. Прямая, как линейка, дорога пересекала широкое поле и скрывалась в лесу. Там исчезла вчера и та машина, что их привезла. Значит, где-то там был фронт. Хейккиля напряг слух, но кругом по-прежнему стояла тишина. Он воротился в дом и растянулся на койке. Рядом спал Куусисто. Его одежда была аккуратно сложена у изголовья, как следует «по форме». Точно так же, как в учебном центре. Хейккиля презрительно усмехнулся и перевернулся на бок. Незаметно он уснул. Немного погодя встал Куусисто. Он посмотрел на разбросанное кругом солдатское обмундирование, на спавшего в одежде Хейккиля и возмущенно пожал плечами: «Как лесорубы на привале! Вот бы капитан вошел».
Куусисто куском газеты почистил сапоги и вышел из избы. Он тоже смотрел в сторону фронта и вслушивался в тишину. По-прежнему не доносилось ни звука. Но Куусисто вдруг почувствовал странный холодок, пробежавший у него по телу. Мысль об отправке на передовую теперь уже не казалась приятной. «Надо было, все же идти в унтер-офицерскую школу, когда предлагали», — подумал он.
В то время Куусисто искренне хотел поскорее попасть, на фронт. Теперь он уже начал жалеть об этом. Близость, передовой действовала, хотя он даже самому себе не хотел в этом признаться.
Куусисто тоже заметил Сундстрёма, сидевшего с книгой у сарая, и обрадовался. «Это, по крайней мере культурный человек. И, говорят, даже из богатой семьи»
— Доброе утро, — вежливо поздоровался Куусисто.
— Бог подаст, — было ему ответом.
Куусисто заглянул в книгу.
— О, вы изучаете языки, — сказал он с уважением невольно переходя на «вы».
— Да, — ответил Сундстрём, нахмурив брови. Затем он вдруг захлопнул книгу и пошел прочь. Куусисто, молча проглотил обиду. «И этот нос воротит!»
Он вошел в сарай и принялся разглядывать пушку. Вчера к ней было не подступиться, а толкаться в толпе он не хотел. Еще начали бы острить насчет увлечения оружием. Сейчас он осмотрел все орудие, даже замок открыл. «Так и есть, полуавтомат. Серьезная штучка! Ни один танк не пройдет, если такое оружие — да в руках настоящих солдат».
Все, еще спали, когда Куусисто вернулся в избу. — Он аккуратно заправил койку и сел у окна. В это время во двор въехала легковая машина. Дверца распахнулась, и Куусисто вскочил, как на пружине. «Черт возьми, сам — капитан!» Он-хотел было сразу объявить подъем, но сделал это лишь после того, как капитан вошел в избу.
— Докладывайте, — сказал капитан, когда Куусисто подошел к нему, чтобы отдать рапорт.
Капитан смотрел на сонных парней, которые после неожиданной побудки глядели осоловело и безуспешно старались вытянуться по стойке «смирно». Капитан был видный мужчина, высокий, стройный и красивый. Темные, острые глаза, казалось, видели все насквозь. Из-под пилотки виднелись коротко стриженные черные волосы. Гладко выбритое лицо было необычайно смуглым. Щеки и подбородок сильно отливали синевой. На груди — два ряда орденских планок. Вообще, капитан был похож скорее на иностранца-южанина, чем на финна.
— Здравствуйте, бойцы, — произнес он, сверкнув белыми зубами. Ответ прозвучал невнятно, вразброд, потому что все еще боролись со сном и не могли прийти в себя от неожиданности.
— Я ваш командир дивизиона, — продолжал капитан. — Моя фамилия Суокас. Надеюсь, мы с вами поладим. Но сразу же ставлю вам одно условие. Подъем в шесть ноль-ноль. Затем — уборка помещения. Сейчас это цыганский табор. Сегодня начнете изучать новое оружие. Овладеете — и на передовую.