Потом он устало сказал:
— Я как раз думал там, на посту, что, если бы мне дали сейчас свободу, я бы подался домой. У меня такое чувство, что должно произойти что-то ужасное. На той стороне, у рюсся, все стихло, не слышно больше ни звука — Это, знаешь ли, тишина перед бурей. Значит, у них уже все готово.
Хейккиля перестал улыбаться.
— Ты думаешь, начнется сквозное бегство?
— Нет, не то чтоб… но покойников будет много.
Ниеминен сдержал зевоту и пошел к своей койке.
— Давай, знаешь, спать. Пока еще можно поспать спокойно.
Он разделся, проверил, на месте ли бутылка водки, спрятанная под матрасом, и улегся. Вскоре он уже спал сном праведника. А Хейккиля еще долго ворочался. Только теперь он подумал о том, что им предстояло, и ему стало не по себе. «Скоро начнется что-то ужасное… Покойников будет много…» — повторил он про себя зловещее предсказание Ниеминена. «А может, все-таки не будет? Если они в конце концов заключат таки мир? То есть успеют, пока еще не поздно? Надо полагать, они должны немного подумать и о нас. Хотя для них, видно, солдатская душа — пустяк…»
Наконец Хейккиля кое-как уснул. Вдруг он проснулся от того, что вся землянка, казалось, покачивалась. С потолка сыпался песок, на полке подпрыгивали, позвякивая, банки и склянки. Окошко землянки вдруг треснуло и грохнулось на пол. Тогда он, вскочив с постели, заорал:
— Подъем! Черт побери, вот оно, началось!
Призыв был напрасен, потому что все уже повскакали. Наверху гремело и грохотало, как будто там бушевала страшная гроза. Кругом все метались и, бледные, впопыхах натягивали на себя одежду. В землянку ворвался часовой, на нем не было лица:
— Самолеты! Сотни самолетов! — кричал он в исступлении. — Одна зенитка уже взлетела на воздух!
— Противотанковый взвод — сюда! — рявкнул сержант Лайне. — Выходи!
Взмахнув пистолетом, он бросился по траншее на выход, а остальные, цепочкой, последовали за ним. Но не успел сержант пробежать и десяти шагов по открытому месту, как что-то зарычало, зарокотало и с ревом пронеслось над самой головой. И он упал. Остальные инстинктивно попятились и скрылись в траншее.
— Штурмовик! Сержант остался там! Что делать?
— Назад, в землянку! — скомандовал Кауппинен, который был теперь старшим по званию. На груди у него был автомат, а на поясе висели запасные обоймы к нему и пистолет. На голове каска. Красивое лицо этого тихого, скромного парня было тоже бледно, но голос звучал спокойно и твердо:
— Ниеминен и Виртанен, надеть каски, взять оружие и несколько связок гранат. Всем остальным быть в укрытии. Бесполезно идти всем сразу. Одному быть на карауле, чтобы неприятель не захватил врасплох. Сержанта Лайне надо сейчас же вынести оттуда. Хейккиля, ты крепкий парень. Каску надень.
Хейккиля прислушался к грохоту разрывов. В землянке уже стояла такая густая пыль, что едва можно было дышать. Несколько мгновений он боролся со страхом, но затем взялся за каску.
Ну, ладно! Если я отдам концы, вы отошлите домой хотя бы часы. Они отцовские.
Он протиснулся через толпу, сгрудившуюся у выхода, и остановился, шагнув за порог. Снаружи воздух тоже был мутным от пыли и дыма. В горле запершило от жженой земли и пороховой гари. Сержант лежал там же, где упал, в той же позе. «Он отдал концы. И я отдам, как только сунусь туда за ним», — подумал Хейккиля. И в тот же миг наверху заревело, зарокотало. И там, на открытой площадке перед землянкой, завертелись клубы пыли и земляных комьев. Рядом с лежавшим сержантом вдруг появилась небольшая воронка. А подальше — еще и еще.
«Ух ты, черт! У него пушки на самолете!.. Однако идти за сержантом все-таки надо…»
Хейккиля стиснул зубы и ринулся вперед. Он как раз добежал до сержанта, когда за его спиной послышался рев моторов и выстрелы. Вокруг все трещало, землей сыпало в глаза, но Хейккиля уже схватил сержанта за ноги и поволок его. Самолеты проносились один за Другим, но каким-то чудом разрывы снарядов и пулеметные очереди обходили Хейккиля, не задевая его. В ушах стоял визг осколков, земля и камни сыпались градом. Хейккиля втащил сержанта как мешок в траншею и только тут осознал это чудо, что он все еще жив и невредим. Улыбка расплылась по его широкому, пухлому лицу.
— Зря ты старался, геройствовал! — в сердцах сказал один из зенитчиков. — Он же мертвый, голова размозжена совсем.
Сержанта внесли и положили на его койку. Капрал Кауппинен взглянул краем глаза на сержанта и отвернулся.
— В порядке ли тягач, на случай, если придется отходить? — спросил он у водителя.
— С вечера был в порядке, а сейчас не знаю. Да и кто на нем поедет в такую заваруху?
Снаружи все ревело и грохотало. Вдруг вся землянка подпрыгнула, и люди в ней попадали от удара воздушной волны. Из угла валило облако дыма, сквозь него пробивался свет.
— Бомба! Отходите все к той, дальней стене, — крикнул кто-то.
— Бежим отсюда, пока нас не прихлопнуло, — раздался чей-то визгливый, надрывный крик, но Кауппинен, гневно рявкнул, стараясь перекрыть его:
— Стой! Никто не выходит! Это гибель!
Он крепко сжимал свой автомат.
— Ниеминен, Виртанен, за мной!
Ниеминен кивком подозвал Хейккиля.
— У меня тут тоже часы и кольцо. Ты понимаешь? Если что… если ты сможешь, постарайся их забрать. То есть не оставляй их тут…
Хейккиля кивнул головой. Он заметил, ‘какого труда стоило Ниеминену говорить так спокойно, и понял, что тот чувствовал. Поэтому он сказал только:
— Если сам останусь жив. Но ты тоже не очень геройствуй. И следи все время за небом.
Ниеминен щелкнул предохранителем автомата и вышел. Сундстрём необычайно серьезно сказал как бы про себя:
— День гнева настал. Сейчас мы увидим, господа, что значит а-ля рюсс.
Хейккиля, услышав это, улыбнулся:
— Я успел уже попробовать. Трам-тарарам, осколки сыпались как град, железо кругом свистело и плясало, а мне хотелось бросить все и дать деру домой!
Землянка дрожала по-прежнему, и из разбитого окна сыпались на пол мелкие стеклянные осколки. Из траншеи один за другим вбежало несколько солдат в землянку, потом Ниеминен и Виртанен втащили Халме, который был на посту возле пушки.
— Лассе! — вырвалось у Хейккиля. — Неужели его убило?
Только тут он заметил, что у Халме вовсе не было головы. Он невольно отвернулся. Труп Халме был так ужасно изуродован, что кто-то из зенитчиков не выдержал и закричал:
— Тащите его прочь! Бросьте его где-нибудь там, на дворе… Вон! Слышите?!
Ниеминен, запыхавшись, говорил:
— Он бросил пост и хотел, видно, удрать в землянку. Наверно, снаряд угодил ему в голову, потому что мы не могли ее нигде найти. Положи куда-нибудь, а нам надо идти. Гей, Войтто, возьми, слушай, мою бутылку водки на всякий случай к себе в рюкзак.
Хейно отдышался немного и крикнул Хейккиля:
— Иди, Войтто, помоги же… положим его рядом с сержантом! Нельзя все-таки бросать его на дворе!
Хейккиля не мог заставить себя взглянуть на труп
Дрожащей рукой он сунул себе в рот сигарету, но так и забыл зажечь ее. Хейно, вероятно, заметил в Хейккиля что-то странное и крикнул другим:
— Ну, чего вы рты разинули! Головы нет, только и всего! Подходите, беритесь!
Наконец Сундстрём взялся помогать. Они подняли и уложили тело Халме на его койку. Хейно проверил карманы убитых. У сержанта оказались часы и бумажник.
У Халме было только несколько марок да игральные карты.
— Кто возьмет это? Надо будет написать родственникам при первой возможности.
Никто не отвечал. Снаружи стоял такой грохот, что бутылки падали с полок. Песок с потолка уже лился струями. Хейно сунул вещи убитых себе в карман.
— А теперь давайте, надо кому-то стать у входа и поглядывать, а то Ваня в два счета окажется у нас на крыше.
В это время Ниеминен, Кауппинен и Виртанен ползком, метр за метром пробирались к орудийной позиции. Обстрел был такой сильный, что отдельных разрывов ухо не различало, они сливались в непрерывный одуряющий грохот. Штурмовики проносились низко, почти задевая верхушки деревьев. Они сбрасывали бомбы, палили из пушек, строчили из пулеметов. Своих же самолетов не было и в помине. Ниеминен чуть не плакал, кусая себе губы: «Жалкие трусы! Почему они не дают отпора!»
Он прижался к земле, прикрыл голову руками и оледенел от ужаса. Огромные моторы ревели и выли над самой головой, скорострельные пушки заливались чудовищным лаем, от которого раскалывался череп, земля становилась дыбом. Ниеминен с отчаянием схватился за обгорелую траву. «Ну, сейчас убьет!»
Ужас так и поднимал его с земли, но Ниеминен бормотал онемевшими губами: «Нет, я не побегу, не побегу, нельзя бежать, это верная гибель!.. Но куда же, к черту, провалились эти зенитчики? Что они не стреляют?!»
Конечно, в глубине души он понимал, что ни один зенитчик не остался бы в живых, будь он у своей пушки, но его бесила и приводила в ярость эта беспомощность перед всеподавляющей силой. Разом исчезла надежда даже на то, что удержится линия обороны. «Как можно выдержать это? Все будут похоронены в окопах».
Когда рев самолетов на мгновение стих, Ниеминен скорчившись, рванулся вперед и пробежал несколько метров. Он успел заметить, что и Кауппинен сделал такую же короткую перебежку, но тут земля снова стала рваться вокруг него, и злобное жужжание осколков резало уши. Ниеминен поднял голову. Кауппинен привстал на четвереньки и странно мотал непокрытой головой.
Ниеминен бросился к нему. Глаза капрала заливала кровь. Каска отлетела далеко в сторону.
— Что, сильно задело? Дай я перевяжу! — крикнул Ниеминен.
Но капрал его не слышал. Ниеминен достал перевязочный пакет и стал разрывать его. Кауппинен Замотал головой и тоже закричал:
— Где Виртанен? Я ничего не вижу… из-за этой крови!..
Ниеминен оглянулся назад и стал накладывать повязку.
— Вон он. Бежит сюда к нам!
Тут водитель тягача подбежал и, растянувшись ничком рядом с ними, закричал: