рожали.
— Идите. Я останусь дежурить. Но чтобы все явились немедленно, как только дам сигнал тревоги.
Ниеминен и Кауппинен ушли. В карьере еще не спали. Ниеминен быстро выкопал в откосе карьера нишу и Даже укрепил, укрыл ее бревнами, которые притащил из находившегося невдалеке сарая. На дно постелил сена. Товарищи, видя его хлопоты, посмеивались: ишь ты, Яска собирается надолго здесь поселиться! И все же ему позавидовали, когда он, закончив работу, хмыкнул, довольный:
— Лодыри! Торчат под открытым небом, а я зато высплюсь, как дома.
Он забрался в свою «личную опочивальню» и моментально уснул. Остальные закутались в свои шинели и тоже заснули кое-как. Младший сержант Саарела дежурил у пушки, не смыкая глаз. Он все время дрожал в нервной лихорадке. Там, на необозримых полях Украины, он не знал, что такое нервы. Он чувствовал себя солдатом великой армии и действовал как солдат — четко, без рассуждений и сантиментов. А потом началось крушение. Лишь ценой крайнего напряжения сил он еще может как- то держаться и выполнять поставленную задачу.
Отец Саарела был машинистом паровоза. Сам он тоже собирался стать машинистом, но для этого надо было сперва не один год поработать кочегаром. Ему это надоело. В годы кризиса он пошел добровольцем в армию, потом остался на сверхсрочную, чтобы стать кадровым военным. Но ни с кем не мог ужиться. Вступил в ряды ИКЛ[3], «смыливал» рабочих активистов. Потом его сделали полицейским. Во время зимней войны он служил в военной полиции. А когда вербовали добровольцев в финский батальон СС, пошел туда. И вот теперь он здесь, неудачник с расшатанными нервами. Жалкий младший сержант, которому чуть ли не плюют в глаза собственные солдаты.
На душе у него было горько. Он искал славы и почета. Железный крест в Германии чего-нибудь да стоил! Здесь же и он, по-видимому, не имел никакого значения.
Вдруг Саарела замер, возле школы он заметил движение. Человеческие фигурки побежали через луга в эту — сторону, к высоте, на которой стояла пушка. Саарела кинулся к песчаному карьеру и закричал:
— Тревога! Они уже идут!
Все вскочили и, грохоча снаряжением, бросились к пушке. Кауппинен занял место у пушки и скомандовал:;
— Осколочным заряжай! Пехота идет!
Человечки бежали довольно густо. Их было много. Кауппинен быстро направил на них ствол пушки, но почему-то рука отказывалась дернуть курок. В этот момент Саломэки закричал, давясь от смеха:
— Ребята, это ж свои!
Пехота приближалась быстро. Потом у школы застрочили автоматы.
— Вот теперь пошел Ваня! — проговорил Саломэки.
Он что-то различал в бинокль, хотя было еще темно.
Своя пехота взбежала по склону на высоту и заняла позицию вдоль гребня. Начали стучать пулеметы. Противник был уже на середине лугов. Кауппинен выстрелил осколочным снарядом в гущу наступающих. Яркая вспышка — и земляной столб. Кто-то упал, остальные бежали дальше, беззвучно, как призраки в предрассветной мгле. Еще не было слышно крика идущих в атаку.
Хейккиля подал в ствол новый снаряд. Выстрел. Пушка подпрыгнула. Опять зарядил. Он не видел, куда попадали его снаряды, да и не смотрел — не успевал. Пот лил с него ручьями. Вдруг Хейккиля замер, пораженный: своя пехота отступала.
— Э, ребята, пехота смывается! Что теперь?
— А ну, все беритесь за орудие! Пошли назад! — скомандовал Кауппинен и первый схватился за лямку.
Они сдвинули и поволокли орудие, но тяжелая пушка тонула колесами в мягкой песчаной почве и почти не двигалась с места. Противник был уже так близко, что еще немного — и он достанет их огнем автомата.
— Связку гранат сюда! — крикнул Кауппинен. — Скорее! Под казенную часть!
Хейно подложил заряд, чтобы подорвать пушку, но тут Саломэки завопил:
— Гей, глядите, тягач прет! Бродяги, тягач идет за нами!
Это было потрясающее зрелище. Тягач-транспортер мчался по лугу, чуть ли не перед самым носом у наступающего противника, лихо отстреливаясь из пулемета. Ствол пулемета так и ходил из стороны в сторону, захлебываясь трепещущим пламенем. Передний люк тягача был почему-то открыт. Вблизи рвались ручные гранаты, но он все мчался дальше, подпрыгивая на кочках.
— Заряжай! — крикнул Кауппинен. — Осколочным!
Хейккиля зарядил, и тотчас раздался выстрел. Новый снаряд. И еще. Атака стала захлебываться. Противник прижался к земле. Тягач с ревом взбирался по склону.
Его броня искрилась от ударов пуль. Водитель был бледен и весь обливался потом. Он с ходу развернулся у пушки. Остальные отстреливались как могли из винтовок, потому что противник снова поднялся в атаку и уже начал карабкаться по склону. Наконец тягач взвыл и рванулся с места.
А Ниеминен все спал как чурка в своих «апартаментах». Никто не успел да и не подумал разбудить его, а он спал крепко. Накат из бревен и шинель, висевшая над входом вместо двери, приглушали звуки. К счастью, Хейккиля заметил отсутствие Ниеминена. Он недоумевал еще у пушки: чего-то вроде не хватает. И стремглав помчался к карьеру.
— Скорей! Противник уже на горе!
— Ниеминен проснулся и выскочил из своей норы как ошпаренный. Но, отбежав несколько шагов, он вдруг спохватился и кинулся назад. Хлебная сумка и рюкзак остались в яме. Хейккиля был уже далеко и кричал ему что-то, показывая на вершину холма. Там трещал автомат. Хейккиля скрылся в кустарнике. Ниеминен бежал за ним. Снова застрекотал автомат, и с куста упали перебитые ветки. Тягач ожидал на дороге. Быстро вскочили в него и помчались. Ниеминен держался за бок.
— Меня, кажется, зацепило! Я слышал, как что-то хрустнуло и ожгло меня по ребрам.
И тут он крепко выругался. Из хлебной сумки сочилась жидкость. Бутылка водки, которую он берег пуще глаза, была разбита вдрызг.
— Трам-тарарам! За это я буду им мстить! Разбили мою отпускную бутылку!
— Неужели лучше, чтоб тебе кишки выпотрошило?
— Уж не знаю!.. Нет, черт возьми, это просто ужасно!
Через некоторое время впереди показались два больших дома. Возле них хлопотали какие-то люди. И вдруг языки пламени, взметнувшись, стали лизать стены домов. Кауппинен крикнул водителю:
— Сворачивай направо! И жми, пока не увидишь орудийную позицию!
Тягач свернул, прогромыхал напрямик через пустырь и остановился. Все выскочили и стали осматриваться. Орудийная позиция была отличная, бетонированная с хорошими ровиками для людей и для снарядов, но она не имела никакого пути для скрытого отступления.
— Та-ак. Это, ребята, мышеловка. Отсюда не выберешься. Рассчитано на смертников, — сказал Саломэки.
— Да, похоже, что здесь кончается наш земной, путь! — признал и Хейно. — Отсюда уж точно никто не уйдет.
— А куда же тебе надо уходить? — презрительно усмехнулся Вайнио. — Это главная линия обороны, и тут мы скажем русским стоп!
— Давайте-ка устанавливать пушку, — проговорил Кауппинен. — Подходи, берись.
Последние отступающие подходили в сумерках. Саломэки осматривал в бинокль предполье и вдруг так и присел:
—> Там уже виден сосед! Скорее в укрытие!
Они спрятались и с замиранием сердца, стали ждать. Только Нюрхинен спокойно сидел на виду и посмеивался.
— Шкоро шмерть придет и поштучитшя. Будьте любежны, не угодно ли отправитьшя на тот швет!
Дома у дороги пылали. Они сыпали искрами в темнеющее небо, на котором уже зажглась одинокая вечерняя звезда. Дома ограничивали видимость, и поэтому их необходимо было уничтожить. В нескольких километрах еще торчала какая-то пожарная вышка. Саломэки посмотрел в бинокль из своего укрытия и воскликнул:
— Ребята! Теперь они полезли вон на ту башню!
— Надо выстрелить и спалить ее к черту, эту башню, — сказал Ниеминен.
Наступила тишина. Только огонь делал свое дело. Но все понимали, что противник готовится нанести. новый удар.
Когда совсем стемнело, напряжение достигло высшей точки. Дома догорели, оставив лишь груды тлеющих углей, и наступившая тишина казалась особенно жуткой. Где-то там, далеко на той стороне, слышался рокот моторов. На каланче все время виднелась человеческая тень. Стрелять запретили, потому что для подрыва каланчи была послана специальная диверсионная группа. Подрывники, наверно, уже добрались до места, но почему-то медлили.
Главная оборонительная линия замерла в ожидании. Орудие Кауппинена находилось в боевой готовности. Саломэки все время вглядывался в ночную темноту. Остальные притаились в своих окопах. В последний момент они вдруг заметили, что среди них нет Саарела и Куусисто.
С каких пор их нет и куда они девались? Об этом никто не имел ни малейшего представления.
Первое орудие со своим расчетом тоже куда-то пропало. Водитель тягача говорил, что доставил их на главную линию обороны, но не мог сказать, куда именно. Водитель оставил тягач где-то тут, поодаль, а сам пошел на перевязочный пункт. У него была ранена рука. Вряд ли он вернулся. К тому же пушка стоит на таком плохом месте, что вывезти ее из-под огня противника совершенно невозможно. Позиция действительно подготовлена для смертников.
— Это, ребята, сделано нарочно, — шепотом говорил Хейно. — Господа начальство так все рассчитали, чтоб отступить было невозможно. Мы и не уйдем. Поляжем здесь все до единого.
— Зря ты это болтаешь!.. — вмешался Вайнио. — И так уж довольно отступали. Теперь пора наконец давать отпор.
Хейно с недоумением уставился на Вайнио. Но прежде чем он успел что-либо сказать, Сундстрём бросил с горькой усмешкой:
— Квем деус пердере вульт, дементат приус.
— Что? — Вайнио вскинул глаза на Сундстрёма. Тот, однако, молчал, и тогда Вайнио дернул за рукав Кауппинена: — Что это он сказал?
— Если бог захочет кого-нибудь погубить, он прежде отнимает разум.
Вайнио раскрыл рот, чтобы ответить, но Нюрхинен поднял его на смех:
— Шмотрите, шовшем бужумный! Шейчаш лопнет от бешенштва!
Все прыснули.
— Тише, вы! — зашикал Саломэки, все время глядевший в бинокль. — Ваня смотрит на нас с каланчи. Куда же запропастились эти подрывники? Прислушались. Рядом что-то хрустнуло и зашуршало.