— Ты не дойдешь, у тебя бедро задето, — солгал он, делая знаки остальным, что раненого надо привязать к носилкам. Потрясенные, они не понимали, чего он хочет от них, и поэтому Койвисто привязал сам.
— Ну, ступайте! Знаете, где перевязочный пункт?
— Да, там на дороге есть указатель.
Противник продолжал сосредоточенный огонь. Им то и дело приходилось опускать носилки на землю и укрываться. Пот струился по лицам, но отдыхать было некогда. Кровь стала переливаться через край огромной рваной раны, и Нюрхинен очнулся. Он кусал губы, сдавленно стонал и ругался. Потом он вдруг сказал:
— Штойте, парни. Вше это жря. Вше равно шмерть. Доштаньте бумажник иж жаднего кхармана.
Товарищи быстро переглянулись. На месте задних карманов было сплошное кровавое месиво. Ниеминен все же наклонился и сделал вид, будто достал что-то.
— Ясно. Мы позаботимся обо всем. Но только ты зря. Сейчас доктора тобой займутся, и будет полный порядок.
— Порядок, чхорт!.. Кхогда вше кхишки вышибло!..
Нюрхинен, несмотря на страдания, попытался был озасмеяться, но что-то в нем захрипело, заклокотало, и они услышали тихие, как вздох, слова: «Шмерть пришла… умираю… И вы вше умрете, ешли не шмоетешь, пока не пождно».
Они несли его. Вот уже показалась стрелка, указывающая дорогу на перевязочный пункт. Они прибавили шагу, потому что страдания Нюрхинена усиливались. Он пробовал вырваться и бешено ругался. Потом голос его ослабел, и, когда они добрались до места, он уже не подавал признаков жизни. Ниеминен пощупал пульс.
— Он жив. Я побегу за доктором!
Кругом, под деревьями, между каменных глыб, на земле лежали раненые, отовсюду неслись крики и стоны. Ниеминен увидел капитана медицинской службы, направлявшегося к палатке, и бросился к нему.
— Идемте скорее! Мы принесли раненого, внутренности наружу!
Капитан даже не взглянул на него. Он делал кому-то укол, — может быть, морфия.
Палатка была полна раненых. Доктор мог освободиться не скоро. Ниеминен увидел, что снаружи, под деревом, какой-то человек перевязывал раненого. Он к нему — опять та же история. Тот даже не взглянул. Раненый был без руки, и врач останавливал кровотечение. Конечно, и этот раненый нуждается в немедленной помощи, но у Нюрхинена жизнь висит на волоске. Вне себя^от отчаяния, Ниеминен прошипел:
— Ты пойдешь сию минуту, или я пристрелю тебя!
Доктор поднял к нему лицо, и Ниеминен заметил у него знаки майора на петлицах.
— Вы же видите, молодой человек, сотни людей ждут меня. Поищите кого-нибудь из медперсонала, чтобы оказал первую помощь. Я приду, как успею.
— Лес гудел от рвущихся снарядов. Где-то с треском упало дерево. Осколки сыпались кругом, но врач, кажется, ничего этого не замечал. Ниеминен озирался в отчаянии. С дороги подносили новых раненых. Некоторые шли сами. Лошадь, громко всхрапывая, везла повозку, на которой навалом лежали мертвые тела. Тут Ниеминен заметил, что Саломэки бежит к нему и кричит что-то, но голоса его не было слышно в общем грохоте. Поздно! Нюрхинен отошел! — крикнул Саломэки, подбежав ближе. — Какого черта ты тут застрял? Его можно было еще спасти!
Ниеминен не стал оправдываться. Где-то снова загрохала «гектарная пушка».
— Пошли, — сказал он дрогнувшим голосом. — Сейчас там наши попали в переплет. Это она лупит как раз по песчаному карьеру.
Орудие все же успели оттащить достаточно далеко от песчаного карьера. Помогли пехотинцы. Фельдфебель послал Куусисто в карьер и велел дожидаться там товарищей, которые унесли Нюрхинена, а когда те вернутся, проводить их на новую позицию, иначе они не сумеют найти своих. Во время передышки фельдфебель сказал Кауппинену:
— Установим орудие, и надо будет послать кого-нибудь к карьеру. Куусисто выглядел таким испуганным, как бы он опять не удрал.
Койвисто вытер пот с лица. Он тоже тянул пушку вместе со всеми. Почва в лесу была мягкой, и, несмотря на подмогу, двигались медленно. Мучила жажда. Пехотинцы нашли где-то ревень и поделились с артиллеристами. Все с хрустом жевали его, так что слезы брызгали из глаз. Помолчав, Койвисто добавил:
— Пожалуй, не надо было его оставлять там.
Кауппинен пожал плечами. Он вспомнил, как в начале отступления хотел расстрелять двух беглецов. Теперь же он понимал их.
— Кто его знает, — сказал он, — тут сам-то думаешь, какие надо иметь силы, чтоб не побежать. Настолько все кажется безнадежным.
Фельдфебель поднял брови. Уж от кого-кого, но от Кауппинена он этого не ожидал.
— Исход войны еще не решен, — сухо проговорил Койвисто.
— В этом же уверял нас и Суокас, — ответил Кауппинен со вздохом.
— Хоть это и неправда, но все же хорошо придумано, — произнес Сундстрём, который шел рядом и задумчиво жевал ревень. Койвисто покраснел от возмущения, но не успел ничего сказать — к ним подбежал прапорщик:
— Что вы тут возитесь! Русские танки вот-вот ворвутся на наши позиции!
Они снова потащили орудие к передовой, откуда все время слышались гулкие орудийные выстрелы. Где-то опять замолотили снаряды «гектарной пушки».
— Пригнитесь, — сказал прапорщик, — а то тут местность просматривается.
В это время Куусисто забился на самое дно своего окопа и обхватил голову руками. От ужаса он готов был бежать куда глаза глядят, прочь от этого страшного места, но не мог пошевельнуться, словно был прикован. В голове все время звучали слова капитана. «Он не пощадит. Он действительно отдаст под трибунал… Ведь он, чуть что — спрашивает обо мне».
Почему-то Куусисто воображал, что стоит лишь капитану заметить его исчезновение, как все бросятся на поиски. И конечно, его схватят. «Почему они никак не заключают мир? Ради чего нас посылают на убой?»
Куусисто больше не стыдился подобных мыслей. Только подписание мира могло его спасти. Если еще не поздно.
Стало немного потише. Куусисто выглянул из окопа. Из леса показалась лошадь с возом мертвецов. Напротив карьера колесо попало в колдобину, и телега чуть не опрокинулась. Возница ухватился за колесо, закричал натужно и хлестнул вожжами. Лошадь испугалась и встала на дыбы. Солдат вскочил на телегу и, ругаясь, начал сбрасывать мертвых на землю. Куусисто в ужасе смотрел, как мертвецы падали наземь и оставались в диких, судорожно искаженных позах.
В воздухе опять зарокотало. Куусисто распластался на дне окопа и вдруг захрипел, потому что стенка осыпалась и завалила его. Он напрягал все силы, чтобы встать, и не мог. Нечеловеческий ужас охватил его. С трудом вырвавшись из песчаной западни, он пополз на четвереньках вдоль дороги. Впереди отчаянно билась лошадь, брюхо у нее было вспорото. Она безуспешно пыталась встать и дико ржала. Рядом лежало недвижное тело возницы.
Куусисто любил лошадей. Он бежал к лесу и все время видел перед собой мученические глаза животного и слышал его предсмертный крик. Обезумевший, потерявший всякую власть над собой, он бежал и бежал все дальше в лес.
Когда Ниеминен, Хейно, Саломэки и Хейккиля подошли к карьеру, они увидели лежавшую на дороге лошадь. Она была еще жива. Хейно прикончил ее выстрелом в голову.
— Не могу видеть, как животное страдает, — сказал он.
Вдруг Ниеминен заметил брошенный автомат и хлебную сумку.
— Ребята, это сумка Мартти Куусисто, и автомат его, — сказал он. — Я думаю, ни у кого другого не осталось столько масла. Он же со страха почти ничего не жрал.
Еще в сумке было полотенце, мыло и зубная щетка.
И наконец, шюцкоровский нарукавный знак. В учебном центре было приказано отпороть эти знаки.
— А где же он сам? — недоумевал Ниеминен.
— Удрал! — воскликнул Хейно в сердцах. — Я как чувствовал. Проклятье, я не устерег его!
— Да что — ты, как же он мог убежать? — притворно удивился Саломэки. — Разве ты не помнишь, он еще в учебном центре всегда говорил, что вот, дескать, на передовой увидим, кто чего стоит. Я думаю, парни, он отправился в одиночку завоевывать Ленинград.
— Слушайте! — Хейккиля поднял палец.
Сосредоточенный огонь перенесся дальше к тылу, и они услыхали боевой клич, с которым русские шли в атаку. Это было где-то совсем близко. Потом треск автоматов и пулеметов заглушил его. И тут они увидели Сундстрёма, бежавшего из лесу им навстречу. Лицо его было необычайно бледным и серьезным.
— Скорей, ребята! Русские жмут! Приказано — принести патронов.
Они стали второпях набивать обоймы патронов в карманы и в хлебные сумки. Хейно взял автомат Куусисто и выбросил свою винтовку. Затем еще по паре снарядов под мышки — и бегом вперед, туда, где слышалась отчаянная трескотня автоматов и выстрелы танковых пушек.
— Там танки, ребята! Их много! — сказал Ниеминен.
— По крайней мере, три, — уточнил Сундстрём. — Но мы их не могли обстрелять, потому что они пока еще далеко в лесу.
Лес кончался, и за ним открывалось поле. Добежав до опушки, Сундстрём присел.
_ — Теперь за мной по одному, господа, и «доминус вобискум», как говорят католики. То есть господь с вами!
Пригибаясь к земле, он побежал через поле. Они поспевали за ним, с трудом переводя дух. Вот уже позади остались железобетонные купола пулеметных гнезд. Но все они были пусты, как мертвые черепа. Впереди и справа раскинулось широкое открытое пространство, за которым находился противник. Атака, видимо, была отбита, потому что стрельба стихла. Впереди, метрах в ста, виднелся неизвестно как уцелевший среди поля островок кустарника. Туда-то Сундстрём их и повел. Разрывы снарядов прижимали к земле, и они все начали выбиваться из сил. Сундстрём бросился животом на землю и, когда остальные, добежав, плюхнулись рядом, сказал:
— В обход можно было пробраться безопаснее, но надо спешить. Пушка вот там, в кустах.
— А где же пехота? — спросил Ниеминен, оглядываясь назад. — В тех пулеметных гнездах никого не видно.
— Там она где-то. Но ее мало. А скоро останется еще меньше, если не придет подкрепление.
Он побежал вперед, остальные за ним. Так, не замеченные противником, они добрались до своей пушки. Она была скрыта кустами. Расчет окапывался. Фельдфебель смотрел сквозь ветви в бинокль. Не повертывая головы, он спросил подошедших о Куусисто и, выслушав их ответ, со вздохом сказал: