Хейно первым поднялся на ноги. И хотя у него перехватило дыхание, он бросился к Сундстрёму. Тот сидел на земле и расширенными от ужаса глазами смотрел на свои ноги. Обе ноги у него были перебиты, отсечены у щиколоток. Ступни в сапогах с оторванными голенищами лежали тут же невдалеке. Раздался испуганный крик Саломэки:
— Ай, ребята, святая Сюльви, меня ранило! Смотрите… кровь хлещет!..
Правая рука его висела как плеть, и по рукаву расползалось алое пятно. Хейно лишь взглянул на него и хотел что-то крикнуть, но голоса не было, из горла вырывалось еле слышное шипение. На култышках Сундстрёма кровь еще не выступила и торчали белые сверкающие кости. Прошло какое-то время, прежде чем Хейно оправился от потрясения.
— Беги скорей, зови на помощь! Доктора! — заорал он, а сам бросился доставать из сумки перевязочный пакет. Подбежал Саломэки и обомлел.
— Беги за помощью! — орал Хейно. Он впопыхах никак не мог распечатать пакет, хотя достаточно было лишь потянуть за нитку.
— Подожди, я сейчас, старайся потерпеть, — уговаривал он Сундстрёма. — Я наложу плотную повязку, это быстро.
Сундстрём очнулся от первого потрясения и стиснул руками свои култышки, из которых кровь била уже фонтаном. Хейно стал наконец накладывать повязку, но остановить кровотечение ему никак не удавалось. Нервничая, он все твердил:
— Потерпи, сейчас будет готово. Сейчас станет легче. Собери все силы…
Сундстрём старался помочь ему, крепко сжимая ноги руками. Испуг его теперь совсем прошел, и мысль работала с исключительной ясностью. Он наблюдал за отчаянными стараниями Хейно и все яснее понимал безнадежность положения. Ничто уже не может спасти его. И он начал быстро говорить.
— В моем кармане два письма. Одно для вас, другое домой. То, что домой, не посылайте по почте, а передайте с оказией.
Начались боли, и он замолчал, кусая губы. Резкая боль отдавалась где-то в животе, точно всаживали финку. Слабость овладела им, стало клонить ко сну.
— Это от потери крови, — сказал он, думая вслух. — C’est le commencement de le fin.
— А? Что ты сказал? — переспросил Хейно, вспотевший от напряжения. — Очень болит?
— Я сказал, что если в таком положении клонит ко сну, то это означает приближение конца.
В лице у него уже не было ни кровинки, и даже глаза как будто обесцветились. Хейно стал кричать, в испуге зовя на помощь:
Скорее сюда! На помощь! Куда, к черту, все провалились?! Виено, куда ты пропал? Скорее! Саломэки в это время бежал к бункеру командира полка. В первом бункере-убежище не оказалось санитаров. Кровь капала у него с пальцев, но он уже не замечал этого. В мозгу стучало: «На помощь! Ай, святая Сюльви, на помощь!»
Невдалеке от командного бункера лежало мертвое тело. Саломэки успел только заметить нефинскую, выцветшую форму и погон с широкой полоской. Это был тот самый пленный, которого они отвели к командиру полка. Но тревога за Сундстрёма настолько заполняла его сознание, что Саломэки лишь механически отметил этот факт, не задерживаясь на нем.
В командном бункере тоже не было санитаров. Они занимались эвакуацией раненых. И полковника Ларко не было, видно, его успели отправить в тыл. Саломэки понял, что помощь уже не может явиться вовремя. И все-таки он побежал к следующему бункеру. Но вдруг кто-то сзади громко окликнул его, спрашивая, где находится раненый.
— Возле пушки! — крикнул Саломэки. — Бегите скорей туда! Он истекает кровью!
Сундстрём был в это время уже настолько слаб, что не мог сидеть. Кровь шла и шла, несмотря на все старания Хейно. Он хотел отнести раненого в бункер на руках, но Сундстрём отказался:
— Не надо, не поднимай, это только хуже. Да и повязка давит нестерпимо… Лучше отпусти немного… А впрочем, все равно.
Хейно все время оглядывался, не покажется ли кто, но не решался отойти, оставить раненого. Он попытался было ослабить повязку, но с ужасом затянул опять, потому что кровь так и хлынула из-под нее. «Кровь кончится, и он умрет», — пронеслось в мозгу.
Сундстрём закрыл глаза. Глубокий вздох поднял его грудь, из-под ресниц выкатилась слеза. Потом он шепотом выговорил:
— Перо… где медлит перо… вместо пушек.
Хейно наклонился поближе.
— А? Что? Что ты хочешь сказать?
Обескровленные губы раненого долго шевелились
беззвучно, пока не вымолвили со, слабым вздохом:
— Акта эст… фабула.
— А? — закричал Хейно в отчаянии. — Я не понимаю!
Сундстрём приоткрыл глаза, и лицо осветила слабая улыбка:
— С… сыграна пьеса… Ав… Август сказал…
Хейно заплакал, впервые за все время боев. Из-за бункера бежал санитар с носилками. За ним едва поспевал Саломэки, ругаясь и охая.
Сундстрём лежал на спине, устремив к небу помутневшие глаза. Тихий сумрак мягко спускался на истерзанную, оскверненную землю. Казалось, мертвый все еще улыбается, довольный тем, что «пьеса» наконец-то кончилась для него.
Июньские полночные сумерки легли прозрачным покровом на поле боя. На западе все еще пламенела заря, отбрасывая на долину красноватые блики. Но в лесу было темно. Ниеминен и Хейно несли на носилках Сундстрёма. Капитан Суокас предлагал им взять еще людей в помощь, но им хотелось самим отнести товарища. Сундстрём был для них свой, и они хотели сами проводить его в этот последний путь.
Саломэки пошел на перевязочный пункт. Рана его была, по-видимому, не опасна, хоть сильно кровоточила. По крайней мере, кость не задета. Теперь Ниеминен и Хейно остались вдвоем.
Ниеминен отдал капитану вещи Кауппинена. А последнее имущество Сундстрёма Хейно оставил у себя. Он не хотел расставаться с ним.
Над всем миром царило безмолвие. Лес точно» вымер. Только тонкий писк комара да похрустывание веток под ногами нарушали тишину.
— Передохнем малость, — взмолился наконец Хейно. — Я окончательно дошел, давай посидим немного. Нам ведь еще далеко добираться.
Капитан привел к орудию новый расчет, а Ниеминена и Хейно отправил «на базу» отдыхать. Туда они решили отнести и Сундстрёма, хотя почувствовали усталость уже в самом начале пути. Длительное недосыпание и недоедание все-таки сделали свое дело. Они тащились, как дряхлые старцы.
Опустив носилки на землю, они сели рядом. Убитый был накрыт шинелью, и оторванные ступни ног лежали здесь же, на носилках. Хейно спрятал их под шинель.
Он вообще-то не церемонился с покойниками, но с Сундстрёмом обращался так, точно тот все еще был живой. Почему-то его смерть особенно глубоко потрясла Хейно.
Прерывающимся голосом он оказал:
— Ужасная судьба… погибнуть именно теперь, когда бой кончился и нас отзывают на отдых. И погибнуть от своих же!.. Я, наверно, никогда не забуду, как он умирал. Все время был в сознании. Хотя у него еще и в животе застрял осколок. Но он мне даже не сказал об этом.
Ниеминен только вздохнул, а Хейно взволнованно продолжал:
— Порой он, правда, заговаривался. Вдруг, понимаешь, спрашивает меня: «Что же медлит перо — вместо пушек?» Откуда такой бред?
Ниеминен лег на спину и смотрел в темнеющую небесную высь, где уже мерцала одинокая звезда. Он вспомнил, что Кауппинен говорил ему незадолго до смерти, и покачал головой.
— Нет, он, видно, не бредил. Я знаю. Когда-то он говорил Кауппинену, что независимость Финляндии, понимаешь ли, не в пушках, а на кончике пера. То есть что нам не пушками надо действовать, а вести переговоры^ договариваться. Так, по крайней мере, я понял Кауппинена.
Хейно вздохнул:
— Это верно сказано. Я всегда так считал. Но наши господа в договоры не верят. Они, черт бы их побрал, до того твердолобые и упрямые, что пока у них есть хоть один солдат, они будут пыжиться и лезть на рожон. Им и горя мало, хоть бы всех нас перебили. А сами удерут, ну хотя бы в Швецию, и будут там искать новое пушечное мясо.
— Да, так и Реска говорил, — тихо сказал Ниеминен.
Они помолчали. Хейно закурил и достал письма Сундстрёма.
— Вот, оказывается, у него было заготовлено письмо для нас. А другое — домой. Просил, чтоб только не отправляли по почте… На этом, что для нас, написано «Товарищам».
— Ниеминен вскочил и протянул руку. Ну, покажи! — Он схватил письмо и с волнением разглядывал его. — Вскроем?
Хейно взглянул на носилки и покачал головой.
— Не сейчас. Давай лучше потом, на базе.
Ниеминен положил письма себе в карман, и они взялись за носилки. Следующую остановку сделали у песчаного карьера, где находился расчет второго орудия. Потом они увидели Саломэки, который ожидал их у дороги. У него рука была в лубках.
— А меня отправляют в тыл, — похвастал он. — Оказывается, нерв перебит, пальцы не действуют.
Хейно и Ниеминен опустили носилки на землю. Оба в душе позавидовали товарищу, которому так «повезло». Вечно ему судьба подыгрывает! Вот и теперь легко Отделался этот Саломэки. Хейно подозрительно поглядел на его раненую руку.
— Давеча ведь они у тебя шевелились. Ух, и хитрый же ты парень! Всегда умеешь словчить.
Саломэки был так доволен своим ранением, что даже не подумал обижаться.
— Давеча действовали, а потом вдруг отнялись. И не пошевельнутся, пока война не кончится… Но вот что я вам скажу, ребята. Там на перевязочном пункте все палатки сняты, все хозяйство укладывают! Как будто уезжать собрались.
— Значит, на другое место переедут, — рассудил Ниеминен. — Здесь они были постоянно под обстрелом. Ну-ка, беритесь да пойдем!
Саломэки помогал им здоровой рукой. По дороге он вспомнил о пленном и рассказал, что видел его убитым.
— Они пристрелили его! Сзади, в затылок! Я потом еще раз подошел к нему поближе, чтобы разглядеть как следует.
— Да брось ты! Не может быть! — воскликнул Хейно, бледнея. — Неужели ты серьезно?
— Да разве этим шутят!
— Вот гады! Проклятые! — выругался Ниеминен и опустил носилки. — Как мы не подумали раньше, мы должны были это предвидеть!
— Предвидеть! Черт возьми предвидеть! — вспыхнул Хейно. — Ну плачь теперь, бейся головой об камень! Мы же тебе говорили, что надо его спрятать, а потом отпустить к своим. Так нет, ты все свое долдонил: «Отвезут в госпиталь, отправят домой, по окончании войны!..» Вот ты сам и есть твердолобый, черт!