– Гусеница, командир! – прокричал механик-водитель по ТПУ. – Сейчас посмотрю.
– Отставить! – Логунов наклонился и дотянулся вниз рукой, сжав пальцами плечо механика-водителя. – Спокойно, Семен Михалыч, спокойно. Не горячись. Это ведь мина была.
– Эх! – Бабенко в отчаянии закрыл лицо руками. – Какая незадача! Ведь совсем уж было прорвались…
– Подлянка, Сеня, – пробормотал Логунов и высунулся из башни. – Та самая подлянка!
Со стороны села не стреляли, видимо, докладывали командованию о появившемся и исчезнувшем русском танке. Низинка была широкая. Собственно, это и не низинка, а просто село стояло чуть выше, потом был небольшой излом рельефа, а дальше относительно ровное поле с ямами, овражками, бугорками, кустарником и редкими чахлыми деревцами. «Нейтральная полоса»… Неужели минное поле? Далековато от села, от позиций немцев. На таком расстоянии минное поле не делают. Почти километр. Или когда-то оно здесь было, когда линия обороны пролегала по-другому, да вот не все мины сняли. А может быть, вообще неразорвавшийся снаряд или мина угодила под гусеницу.
– Что делать-то, командир? – снова не выдержал и немного нервно спросил Бабенко. – Чиниться надо и уходить. Не ровен час, накроют нас тут.
– Омаев, дай мне твой кинжал! – приказал старшина. – Никому танк не покидать. Вести круговое наблюдение, приготовиться отражать атаку противника.
Руслан снизу протянул в башню свой дедовский кинжал. Логунов выбрался с клинком на броню и, присев на корточки, осмотрелся. Танк развернуло почти передом в сторону села. Странно, Бабенко шел прямо вдоль кромки откоса. По идее, самое сухое место. Мины точно в таких местах не ставят. А если кто-то поставил. Что теперь гадать. Правее, метрах в тридцати, снова небольшое повышение рельефа и дальше тянется поле с естественной растительностью, причем хорошо видно, что растительность нетронутая. Летние высокие травы высохли, торчали серые кустарники. «Там точно нет мин, – подумал Логунов. – А здесь? На что-то же мы напоролись».
И, осторожно спустив с танка ноги, он встал на колени в грязь и принялся методично вводить клинок кинжала под углом в податливую землю. Он обошел половину корпуса полосой в два метра, когда острие кинжала наткнулось на что-то твердое. Старшина стал осторожно разгребать грязную землю. Наконец пальцы коснулись чего-то жесткого, но округлого. Еще немного, и он убедился, что это просто камень. Почти час ушло у Логунова на обследование земли вокруг машины. Мин он не обнаружил. Их не было возле танка, но это не означало, что их нет совсем.
– К машине! – наконец, приказал старшина. И когда экипаж проворно выбрался через люки, добавил: – Выхода у нас нет. Устав никто не отменял и наш долг тоже. Мы не имеем права бросить машину. Время еще есть, и самое простое решение это устранить неисправность и уходить своим ходом. Бабенко и Бочкин занимаются гусеницей, Омаев с пулеметом занимает оборону на башне. А я проверю дорогу на предмет других мин.
Не прошло и пятнадцати минут, как с башни вдруг ударил танковый пулемет Омаева. Логунов обернулся. Танкист вел огонь в сторону села. Бил короткими очередями по три-пять патронов, переводя ствол то на одну цель, то на другую. Взобравшись на край откоса, старшина увидел группу немцев, человек в десять, которые залегли в траве, прижатые огнем. Открыв ответный огонь из винтовок, они рассредоточились и попытались обойти танк с трех сторон. Логунов снял с плеча свой «ППШ» и двумя короткими очередями уложил одного из слишком настырных фашистов, который перебегал правее танка. Немцы замешкались, потом стали отползать, оставив на поле четыре тела.
– Руслан, внимательнее! – крикнул он Омаеву. – Они теперь будут снова пробовать подобраться к нам, но по-другому. И голову не подставляй. Если что, дай знак, и мы пуганем их из пушки.
Но не прошло и пятнадцати минут, как в воздухе засвистели мины. Логунов упал, закрыв голову руками. Взрыв на краю откоса, взрыв за танком, теперь в стороне. «Как там ребята?» – подумал старшина и поднял голову. Ни Бабенко, ни Омаева он не увидел. Из люка башни торчал, уставившись в небо, ствол пулемета. Снова взрыв, еще один. Земля мелко дрожала, осколки свистели над головой, били в землю совсем рядом. В танк, надо быстро в танк, под защиту брони! Бросками, пока не зацепило. Мина – такая подлая штука, что от нее на открытой местности не спрячешься. Осколки секут почти параллельно земле. И в окопе страшно, когда минометы лупят. Мина летит по дуге и падает сверху. И никакой бруствер, никакая глубина окопа не спасет, когда туда падает мина. Страшно видеть, что там творится после попадания мины.
Старшина пытался ползти, но понял, что так он долго будет добираться до танка. Он вскочил на корточки и бросил свое тело вперед, перекатился. Что-то ударило его по голове, но боли он не почувствовал, снова вскочил, и снова бросок между взрывами мин, по́том заливает глаза, густой кровью, и сразу стало ничего не видно. Он снова вскочил, попутно стирая ладонью кровь с лица. Логунов упал, больно ударившись плечом чуть выше локтя. Нет, не ударился. Это осколок попал в руку. Логунов зарычал от злости и пополз, волоча раненую руку. Еще один взрыв опалил его, забил глотку землей, а нос вонью сгоревшей взрывчатки. Он стал неистово кашлять и снова пополз, но ноги не слушались. Нет, одна нога не слушалась. Стала тяжелой и горячей.
Как в тумане он увидел, что к нему подбежали двое, схватили за плечи и поволокли по земле. Дикая боль в ноге и в руке заставила застонать. Почти теряя сознание, Логунов стиснул зубы. И вот спасительная броня, днище танка над его головой и тяжелое дыхание, и близкий голос:
– Дядь Ваня, ты как? Да что ж такое! Крови сколько… Дядь Ваня, очнись!
– Аптечку! Аптечку из танка надо, что ты причитаешь, как баба!
Во рту пересохло. Логунов облизывал сухие губы шершавым языком и чувствовал, как боль усиливается во всем теле. Особенно в руке и ноге. И голова тяжелая и никак не хочет лежать на коленях у Коли Бочкина. И все время сваливается набок. А обстрел? Прекратился? Или немцы все бьют из минометов? Карта, сведения!
– Коля, надо идти! – Старшина правой рукой вцепился в рукав комбинезона Бочкина. – Обязательно надо идти к своим! Надо карту доставить со сведениями. Надо выполнить приказ…
– Лежи, лежи, Вася, мы тебя сейчас перевяжем, – послышался рядом мягкий голос Бабенко.
По броне что-то сыпалось, наверное, опять немцы стали стрелять из автоматов и пулеметов, и пули скачут по броне. Глупость какая. Рядом с лицом, отскочив от гусеницы, упала гильза. Так это Омаев опять стреляет наверху. Значит, немцы пошли в атаку.
– Перевязывайте быстрее! – попытался громко приказать Логунов, но голос стал хриплым и слабым. – К пушке надо, в башню. Коля, бери планшет и к нашим, а мы будем обороняться. К пушке надо…
Потом в ушах был только гул. Логунов вцепился зубами в руку, старался чувствовать хоть что-то, чтобы отвлекало, не давало впадать в беспамятство, не давало терять сознания. Больно ударило по ушам, и танк вздрогнул. Старшина хотел приподняться, но стукнулся головой о днище танка. Тяжелая машина снова вздрогнула. И теперь Логунов понял, что это стреляет пушка «Зверобоя». Значит, немцы опять подходят. А кто же стреляет из пушки? Я ведь здесь! Да, Колька, молодец Колька, я же его сам научил. Он хорошо научился наводить ствол, чувствует пушку…
– Вот что, мальчики! – Бабенко снял шлемофон и вытер лицо рукавом. – Они теперь так и будут пробовать нас взять или убить. Слишком мы близко, лакомый кусочек для них. И им очень интересно, что это за танк такой мотался по их тылам, а теперь решил пробиться к своим. Это первое. Второе, это то, что Василий Иванович плох. Крови много потерял. А «Зверобой» мы бросать не имеем права. Надо пытаться исправить повреждение и вывести машину к своим.
– Руслану идти, – опустив голову, сказал Бочкин.
– Почему мне? – вспылил чеченец. – Я стрелять должен, я сражаться буду, а старшина, он… он тебе как отец, почти отец. Война кончится, они поженятся с твоей матерью и счастливы будут все. Сам говорил же!
– Что ты шумишь, горец? – улыбнулся Коля. – Я единственный, кто может теперь из пушки стрелять, а Семен Михайлович должен танк чинить. Да и не дотащит он дядю Васю.
– Вы что? – Омаев уставился на танкистов. – Чтобы я вас бросил здесь?
– Это война, Русланчик, – улыбнулся своей доброй и мягкой улыбкой Бабенко. – Бывает, что так надо. Коленька ведь прав, не дотащить мне этого бугая. А без пушки нам не продержаться до прихода помощи. А ты ведь пришлешь нам помощь? И карту передашь, и сам расскажешь, что на станции разведал. Ты ведь на ней был, все своими глазами видел и руками щупал. Лучше тебя никто не расскажет.
Омаев нахмурился, глядя себе под ноги. Он молчал. Было понятно, что принять такое решение не могут ни его гордость, ни представления о мужской дружбе, о долге. А Бабенко похлопал его ладонью по коленке и снова стал говорить:
– А еще, Русланчик, мы ведь в армии. И на войне. А в армии и на войне надо исполнять приказы. Ты сам понимаешь, как на войне, когда сражаются миллионы, когда ежедневно гибнут тысячи, важно выполнить приказ. И тогда погибнет меньше, и тогда день победы приблизится. Конец войне приблизится. Мы ведь для этого форму надели и пришли сюда: чтобы воевать и выполнять приказы. А у нас приказ был попасть на станцию, получить сведения, вернуться и передать эти сведения командованию. Понимаешь, Русланчик, любой ценой вернуться и передать. На тебя вся надежда, только на тебя, только ты можешь до конца выполнить приказ, который мы получили все. Иди, Руслан, будь мужчиной! Ты ведь не мальчик, ты мужчина, ты воин.
– Оружие не возьму, только кинжал, – тихо, но твердо сказал Руслан, продолжая смотреть себе под ноги. – Там «нейтралка», там не очень опасно. Кинжал и пистолет. Вам нужнее оружие и патроны.
– Да, конечно, – согласился Бабенко.
– Один пулемет в башне оставьте, – ни на кого не глядя, продолжал советовать Омаев, поднявшись и похлопывая себя по карманам, будто пытаясь что-то найти или не забыть. – Второй пулемет вытащите и метрах в пятидесяти от танка устройте огневую точку. Пригодится для флангового огня. И когда стреляете из автоматов, чаще меняйте позиции.