– Не-ет, – покачал Островерхов головой. – Соколов не дурак. Он не попрет на легких танках в лоб «тиграм», Соколов отличный командир, он очень хорошо знает тактику танкового боя. Он их замордует атаками, они будут терять танк за танком, а он будет их подрывать из засад. Вопрос, насколько его хватит. Вопрос, какие он потери понесет. Связист сказал, что там около сорока танков и пехота. Многовато даже для такого орла. Давай, лейтенант, давай. Мы тут все на тебя надеемся. Помощь в лучшем случае подоспеет только к вечеру. Ты только задержи их, только задержи и выживи!
Подполковник Фролов расхаживал по штабу, меряя коридоры своими широкими шагами. Островерхов не отпустил его на позиции. Но пообещал, если станет трудно, если танки прорвутся, то именно он, подполковник Фролов, поведет на помощь остатки штабных подразделений. Всех писарей, ездовых, поваров. Всех! Фролов проходил мимо комнаты связистов, когда послышался голос радистки.
– Товарищ подполковник, они живы, живы!
– Кто? – сразу открыл настежь дверь и шагнул в комнату начальник политотдела.
– Танкисты! – выпалила радистка.
– Соколов? – сразу насторожился Фролов, но девушка замотала головой.
– Его экипаж живой, сражаются, они живы, понимаете, «Зверобой» еще сражается, товарищ подполковник! Они вышли на связь. Оба ранены, но атаку отбили!
– Дайте микрофон! – Подполковник сел рядом со связисткой и взял наушники, которые она сняла с головы. Он услышал слабый голос:
– Помощь нужна, Семен Михалыч совсем плох, крови много потерял. Но мы не отступим, мы будем драться до конца, так и передай командиру нашему…
– Бочкин, Бабенко? Кто сейчас на связи? – спросил подполковник.
– Ефрейтор Бочкин, – удивленно отозвался голос. – Заряжающий.
– Сынок, я горжусь вашим экипажем, горжусь вами, танкисты! Это начальник политотдела дивизии подполковник Фролов. Сынки, вы только держитесь! Мы обязательно вам поможем, обязательно. Вы только соберите волю в кулак и продержитесь. Не ради меня, ради своего командира, который верит в вас, ради Родины, которая смотрит на вас и гордится вами, ради девушки, которая приехала сюда, чтобы увидеться с вами и петь для вас.
– Кто? – не понял Бочкин. – Какая девушка?
– Бочкин! Николай, кажется, да? Девушка, студентка консерватории, Лиза Зотова. Она приехала с концертной бригадой. Она сказала, что она твоя невеста, Николай!
– Лиза? Там у вас? – это был не возглас, не крик, а вопль души.
И подполковник понял, что правильно поступил, сказав раненому отчаявшемуся танкисту о девушке. Они ведь там теряют не только драгоценную кровь, каплю за каплей. Они веру теряют. А теперь он будет драться с удесятеренной силой, потому что… Фролов повернулся в сторону коридора и гаркнул так, что связистка зажала уши:
– Эй, кто там есть? Быстро приведите сюда певицу Лизу Зотову! Скажите, что она может поговорить по радио со своим женихом.
Лиза ворвалась в комнату связи, едва не сбив с ног офицера политотдела. Фролов даже не узнал девушку. Слетевший с ее головы и волочащийся за ней по полу шерстяной платок, растрепанные волосы и большие, невероятно большие глаза, в которых отражались огонь, надежда и вся ее жизнь. А может, отражалась и жизнь того молодого человека, который погибал сейчас недалеко от села Вешняки и мысленно прощался со всеми.
Глава 8
– Коля, – Лизе показалось, что даже стекла в окне зазвенели от ее крика, и тогда она позвала тихо, шепотом: – Коля, Коленька!..
– Лиза, неужели это ты? – отозвался голос Николая.
О, господи, она ведь совсем забыла его голос, а сейчас… Сейчас она поняла, что нет голоса роднее и ближе, чем его голос. И сердце девушки сжалось от боли и тоски. Он ведь так устал, они там вдвоем, и никого рядом. И враги идут и идут на них. И они ранены, страдают!
– Это я, Коля, я здесь, я приехала к тебе!
– Видишь, как получилось, Лиза…
– Это война, Коленька, она во всем виновата, подлая! – снова горячо заговорила девушка. – Она разлучила любящие сердца… Я люблю тебя, Коля! Слышишь?
– Лиза, – прошептал Бочкин. – Как ты далеко…
– Я рядом, я совсем рядом, я у вас здесь и жду тебя, Коля! Вернись, я жду тебя…
Лиза не замечала, что по ее щекам текут слезы. Она вцепилась руками в микрофон и смотрела куда-то, не видя ничего вокруг. Наверное, она видела сейчас лишь лицо любимого. Радистка смотрела на девушку во все глаза и тоже пальцами вытирала слезы. А Лиза вдруг начала читать стихи:
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: «Повезло».
Не понять неждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой,
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
– Да, Лиза, да! – то ли воскликнул, то ли простонал Коля. – Я вернусь, я обязательно вернусь. Мы вернемся, моя любимая! Ты только жди и верь! И надейся. Нет такого врага, которого бы мы не победили! Лиза…
Коля позвал и замолчал. Лиза ждала, что он скажет еще, она хотела слушать и слушать родной голос, но тут послышался далекий второй голос. Наверное, второго члена экипажа. И тогда Коля снова заговорил – быстро, как будто боялся не успеть…
– Лиза, ты знай, всегда знай, что я люблю тебя и жду тебя! Я вернусь, Лиза! Лиза, ты выйдешь за меня замуж? Будешь моей женой?
– Да! Да! Да, Коля! – выкрикнула девушка, и тут же по ушам ударил дробный звук пулеметной очереди. Он оглушил, и Лиза отпрянула. А в наушниках стало грохотать, стали слышны выкрики и… Наступила тишина.
– Их снова атаковали. – Девушка-радист вцепилась в руку Лизы, сжала ее. Она смотрела в глаза певицы своими мокрыми от слез глазами и говорила: – Ты только верь, ты надейся. Без этого нельзя, ты женщина, ты сможешь.
– Ты, правда, так думаешь? – Лиза смотрела в глаза радистки с надеждой. – Ты, правда, знаешь, что я помогу, что спасу его… их, если буду верить и ждать? Я не уйду отсюда, буду тут сидеть весь день, всю ночь, неделю, месяц, но я не оставлю его, буду говорить с ним… Он должен слышать меня.
А Бочкин торопился говорить потому, что немцы опять решили добраться до танка. Снова началась атака. Никто из них не мог во время каждой атаки преодолевать такое расстояние, на котором находился второй пулемет. И поэтому Бабенко притащил его к самому танку. И когда началась атака, Коля находился в башне с подключенным к радиостанции шлемофоном. Он не мог говорить и стрелять одновременно. Лиза и смерть – несовместимые вещи… Нельзя при ней, нельзя, чтобы она слышала. И он отключил связь и крикнул Бабенко, что немцы снова пошли в атаку и опять с двух сторон. Николай подумал, что Мишутка мог попасть под огонь или вообще в руки фашистов. Он ведь должен идти со стороны болота. Каким чудом немцы туда забрались? Неужели дорогу узнали? Но размышлять было некогда. Оставив Бабенко стрелять в тех, кто пытался двигаться со стороны села, сам Бочкин повернул пулемет к болоту. «Мишка. Мишка, где же ты? Не попал бы под пули», – с ожесточением думал Николай и бил короткими очередями по врагу. Два снаряда принес мальчишка! Это было чудом, счастьем. Ведь Николай уже выпустил в немцев два последних осколочных снаряда. И вот снова надежда, снова есть в запасе два выстрела, и есть шанс остановить врага, отогнать от танка.
Черт, как болит нога, в глазах темнеет, пот застилает глаза и тело бьет непрекращающийся озноб. Но Бочкин упрямо наводил пулемет и стрелял, стрелял. Спина похолодела от мысли: а что будет, когда кончатся патроны? Их в танке было три с половиной тысячи, а сейчас? Сколько осталось снаряженных дисков? Да сколько ни есть, а все пойдет в них! А Лиза? Она ведь не переживет… За Лизу, за наших друзей, за Бабенко! И Коля снова и снова стрелял расчетливыми очередями и длинными, когда немцы поднимались в полный рост и шли скопом. И снова короткими. Ожесточение, злость помогали не терять сознание, но обмороки у него случались. Боль в ноге изматывала. Хотелось лечь, закрыть глаза и дать возможность утихнуть боли. Но он вынужден подниматься с раненой ногой в башню и стрелять из люка. А когда надо, то спускаться и заряжать пушку, а потом перебираться на место наводчика, наводить орудие и стрелять.
Нет, не остановить сегодня фрицев, не остановить! Немцы упорно шли к танку, и пулеметы их не сдерживали. Бочкин выругался и полез вниз. Он дважды задел раненой ногой за пушку и со стоном повалился на пустую укладку для снарядов. Пот заливал лицо, солью оставался на губах. Рыча от боли, Коля взял снаряд, открыл казенник и вогнал его туда. Теперь наводить, наводить… Сейчас я вас угощу… Выстрел, отдача была сильной, или просто так казалось, потому что любой толчок отдавался дикой болью в ноге.
Руки крутили рукоятки поворота башни и наклона орудия, но сил не хватало. Башня двигалась медленно. Успеть, успеет, успеть… только бы не замолчал пулемет Бабенко. Если замолчит, то, значит, убили, значит подошли и… конец… Но пулемет стрелял, или это в ушах гудело, в голове. Но Бочкин повернул башню на девяносто градусов в сторону села и увидел в прицел немцев. Близко, но не настолько, чтобы отчаиваться… И он навел орудие спокойно и с наслаждением нажал педаль спуска… Последний снаряд… Выстрел!
– Ну, вот и все, – произнес Коля вслух и полез в люк к пулемету. Он выбрался, устроился на верху танка и снова приложил приклад к плечу. Немцы уходили. Только тела лежали в поле между селом и танком. – Ну, значит, поживем еще.
Коля посмотрел вниз, где в нескольких метрах от танка механик-водитель, лежа животом на откосе, опустил лицо и замер. Бочкину показалось, что Бабенко убили, и он в страхе вцепился руками в крышку люка, но Семен Михайлович поднял голову и перевернулся на спину, сжав ладонью раненое плечо. Он устало улыбнулся и, чуть приподняв руку, помахал своему молодому другу. «Порядок».
Движение в камышах сразу привлекло внимание Бочкина, он развернул пулемет в сторону болота, но там показалась засаленная цигейковая шапка Мишутки. Коля заулыбался. Вот ведь чертяка – везде пролезет! Но улыбка сползла с лица танкиста, когда он увидел, как идет Мишутка, как пошатывается. А возле самого танка он без сил опустился на землю, снял с плеча солдатский вещмешок и стал доставать оттуда снаряды. Один, второй… уложил аккуратно на землю и стал подниматься.