Она вытаращилась на меня.
– Разве Кинди не был святым?
– Ты подумала о Кали. Это не одно и то же.
Она подняла изогнутые брови так, будто я говорил на незнакомом языке. А потом улыбнулась и беззвучно рассмеялась.
– Ну, конечно, я знаю, кто такие Таки и Кали. Ты такой же, как занудные евнухи. Забудешь имя четвертого сына седьмого султана какого-нибудь затерянного королевства за тысячу миль отсюда, и они надувают щеки так, что готовы лопнуть. – И она надула щеки, подражая им. – Так я находила себе развлечения.
Теперь точно говорил кумыс.
Я вздохнул.
– Значит, ты росла в гареме.
– Я жила в Костани до восемнадцати. Но… понимаешь… в Небесном дворце свои сложности.
Зрачки у Сади расширились. Грустно было видеть ее в таком состоянии.
– Сожалею обо всем, что ты потеряла, – сказал я. – Ты гораздо сильнее меня.
– Я не смогу вести за собой забадаров, если стану извиваться в грязи и разбивать костяшки на пальцах. Но, сказать по правде, только это делать и хочется.
Я подбросил ветку в костер, чтобы огонь не угас. Его тепло немного успокаивало, но ничто не смягчало боль.
– В этом ты не одинока, принцесса.
Я проспал несколько часов и проснулся с рассветом. Тучи, черные и тяжелые, закрывали солнце. Только это были вовсе не тучи.
Дым. Огонь, который его испускал, был, должно быть, где-то далеко, потому что я не видел пламени за высокой травой равнины.
– Степные пожары, – объяснила мне Сади позже, когда мы уже скакали к Лискару. – Это летом не редкость.
Полоса дыма питала облако, как пуповина. Оно заслонило все небо.
– Значит, это степной пожар, – сказал я. – Молись о дожде.
Сади хмыкнула.
– Облаку безразличны твои молитвы. И вообще, это позади нас. – И она припустила лошадь.
Пошел дождь. Похоже, наступал сезон летних дождей, но они не начались, пока мы не достигли крестьянских домиков в предместьях Лискара.
Парни без рубах танцевали под дождем среди пшеничного поля. Мускулистые мужчины боролись в грязи, а зрители их подбадривали. Девушки гонялись друг за другом, приподнимая деревенские платья, чтоб не мокли в лужах. Лискар был другим миром. Почему бы и нет? Почему простых жителей Лискара должна волновать война, идущая за сотни миль?
И ворота, и городские стены Лискара были красными, оттенка ржавого железа. Красная глина плакала под дождем, будто по щеке стекал коль. Когда Темур Разящий взял этот город с говорящими на крестеском жителями, он всех их утопил в Сир-Дарье, сравнял с землей каждый кирпич, а потом, на этом трупе, построил все заново. Улицы были вымощены булыжником, а здания упорядочены по его замыслу. С них тоже капала красная глина. Здесь дети так же играли под дождем, а матери благодарно поднимали головы к небу.
Большинство забадаров Сади не вошли в город и расположились лагерем за его стенами. Она выбрала десять воинов и меня сопровождать ее во дворец. Сади ехала в повозке, остальные скакали верхом. Она должна была оставаться сухой, потому что оделась не как забадарка, а как принцесса из рода Селуков. Она подвела глаза колем и надела золотую диадему, сияющую рубинами и сапфирами. Ее воздушное розовое платье было расшито синими и золотыми павлинами. Я был не против того, что она нарядилась. Темно-красная кожа и потертый жилет, которые она носила в пути, выглядели не хуже, но если видел ее лишь в одном обличье, то с трудом узнаешь в другом.
Мы достигли окружавшего дворец рва. Перейдя по разводному мосту, мы как будто попали в лес, но на самом деле это был ухоженный сад, полный кедров и олив. Среди них вились вымощенные прогулочные дорожки и журчали по белым камням ручейки. По всему саду, важно расправляя хвосты, словно шахи, разгуливали павлины.
Наконец мы добрались до дворца. Перед ним бил фонтан с водой цвета сапфира. Возле входа стоял отряд янычар с аркебузами и саблями на поясах.
В большом зале выстроились янычары в ярких одеждах. На золотой оттоманке сидел мальчик не старше одиннадцати лет, в золотом тюрбане с павлиньими перьями и в нефритового цвета кафтане, на котором золотой нитью были вышиты стихотворные строфы на парамейском. Когда Сади подошла к помосту, он взглянул на сестру как на чужую. Судя по тому, что я знал о семье Селуков, она, скорее всего, такой и была.
Все мы, кроме нее, оставляли за собой лужи. Дождевая вода стекала с одежды на мраморный пол. Мускусный фимиам, курящийся по углам, не смягчал холода, но никто не показывал, что замерз.
Сади склонила голову, мы последовали ее примеру.
– Что за облегчение видеть вас в безопасности, ваше высочество.
Мальчик хранил молчание. Из-за золотой оттоманки раздались шаги. Появились мужчина и женщина, встали рядом с мальчиком-шахом. У женщины были высокомерно задранный нос и каштановые кудрявые волосы. Она вся была в драгоценностях и золотой парче, а на шее висел сапфир размером с мою ладонь.
Засмотревшись на нее, я совсем забыл о мужчине. Мне потребовалась секунда, чтоб узнать эти узкое лицо, тонкие брови и редкую бороду. Вечно высокомерный облик Великого визиря Эбры.
– Шах Алир очень рад видеть свою сестру в добром здравии, – произнес он. – То, что она рядом с ним, огромное утешение в трудные времена.
Сади подняла голову, а за ней и мы.
– Это я нахожу утешение в присутствии шаха.
Эбра спустился с помоста. На нем был темно-зеленый плащ с блестящей оторочкой, наброшенный на плечи, как и у принца. На плаще золотыми нитями были вытканы мерцающие солнца. Парча, достойная шаха.
Сади снова потупилась. Эбра разглядывал ее, как лошадь на торгах.
– Рубин должен сиять в короне, а не в грязи, – сказал он. – И равнины – не место для вас, ваше высочество.
Он взглянул на меня и прищурился. А потом кивнул, растягивая губы в улыбке.
– Вы привели с собой знаменитого человека. Мы все опасались твоей кончины, Кева.
– Лат благословила меня еще чуточкой жизни, – ответил я.
– И мы непременно извлечем из этого максимум пользы.
Подбородок Эбра держал выше, а спину прямее, чем в Костани.
Женщина раскинула руки, раскрыв ладони, словно держала сокровище.
– В честь моего сына и его выживших сестер приготовлено празднество. Жемчуг, изумруды и рубины украсят величайшую корону. – Она спустилась по ступеням и, как Эбра, оглядела Сади с головы до ног. – Ты похожа на свою мать. – Ее взгляд стал серьезным, даже опасным. – Этого не изменят все краски и все шелка королевства.
Сади так и держала взгляд опущенным, а язык за зубами.
На празднестве кашанец с закрученными усами играл на ситаре в окружении трио флейтистов. Девушки с оголенными животами танцевали, покачиваясь в такт ритму, иногда быстрому, а иногда медленнее времени. Странно, что здесь не было Источника, чтобы прекратить это.
Еда пахла лучше, чем все, что я ел за последнее время. Ягненок под соусом из тмина стоял рядом с жареными баклажанами, залитыми прохладным кислым молоком. Но я ел мало. После Костани у меня не было аппетита, даже самая вкусная еда не могла этого изменить.
Сади поместили рядом с другими принцессами. Я сидел с забадарами и смотрел на нее.
– Эй! Ты собрался все время на нее пялиться?
Забадарка с дикими глазами сморщила нос. Ее звали Несрин, и у нее были две косы до пояса. Учитывая возраст, отрастила она их, вероятно, еще в материнской утробе. И, должно быть, уже из утробы вышла злой и несчастной, потому что я никогда не видел ее в хорошем настроении.
– Один из нас должен быть с ней, – сказал я. – Защищать ее.
– Ты тупой? В этом городе тысяча янычар. – Она бросила полный отвращения взгляд на мою пустую тарелку. – Никогда не видела толстяка, который ест меньше птички.
– Может, я больше не желаю быть толстяком.
– Кем бы ты ни желал быть, – Несрин отпила из кружки ячменной бражки и утерла рот, – ты никогда не станешь достаточно хорош для нее.
Я пренебрежительно рассмеялся.
– Я к твоему возрасту добился куда большего, чем ты. А еще научился уважать старших.
Она потянулась ко мне через стол, чуть не обмакнув косы в кислое молоко.
– Я слыхала истории про убийцу мага. Про любимого янычара шаха Джаляля. И про человека, посадившего шаха Мурада на трон. – Она сплюнула на стол кость. – А ты просто жирный старик.
Забадар рядом с ней потянул ее за косу.
– Ай! – взвизгнула Несрин.
– Прошу прощения за нее. – У него были такие же дикие глаза, как у Несрин, но совсем другой нрав. Его звали Ямин – брат-близнец Несрин, только более добродушный. – Она защищает нашу хатун.
Девушка хлопнула его по руке и вгрызлась в голень ягненка.
– Я за огнестрельное оружие, – сказал он. – Хорошо бы иметь его больше. Знаю, как легко подстрелить из него лошадь.
Я рассматривал янычар, охранявших пиршественный зал. Короткие стволы их покрытых вязью аркебуз украшали накладки из гравированного металла и зеленого дерева.
– У Эбры много аркебуз.
– Он, должно быть, получил их у аланийцев, – сказал Ямин, макая очередной баклажан в молоко. – Я слыхал, в Лискаре много аланийских купцов.
– Значит, мне надо с ним поговорить.
Ямин кивнул. Несрин с полным ртом ягнятины зло посматривала на меня.
Я спросил янычара, где Эбра. Он провел меня в закрытый обеденный зал, где сам Эбра, мать шаха и прочие гости веселились и ели за пиршественным столом, в окружении служанок и безбородых мальчиков. Здесь, похоже, обедали высокопоставленные персоны. Тогда почему не приглашена Сади? И еда здесь пахла вкуснее. Обжигающий аромат приправленных луком и перцем кебабов на шампурах наполнил мой нос. Но даже горка ломтей нежнейшего белого хлеба и салат двенадцати разных цветов не разожгли во мне аппетит.
– Кева! – произнес Эбра, заметив меня. – Присоединяйся к нам!
Через несколько мест от него было одно пустое. Служанка отряхнула и взбила для меня напольную подушку, а потом, несмотря на мои протесты, наполнила тарелку. Я лишь посмотрел на эту кучку кебаба и мягкого хлеба, и желудок стал сжиматься – у меня не было аппетита.