От грохота взрыва я пригнулся. Один паладин швырнул на поле бомбу, и та разорвала на куски лошадь и седока.
Как запалить ракету одной рукой? Я прикусил кремень зубами и стукнул об него стальным бруском, не задумываясь о том, что могу спалить губы. Но кремень выпал изо рта.
– Сюда! – позвал я одного паладина. Он бросился ко мне из укрытия. Его шею пронзила стрела, и он рухнул в траву. Надеюсь, я увижусь с ним в раю.
Забадары атаковали и отступали, атаковали и отступали. Судя по топоту копыт, их было сотни две. А нас осталось меньше восьмидесяти. Без ракет мы все погибнем.
От брошенной бомбы загорелась трава. Я схватил ракету, сделал глубокий вдох и выбежал из укрытия на огонь. Пригнулся пониже, чтобы стрелы летали над головой. На меня надвинулся всадник с копьем. Кто-то выстрелил и сбросил его с лошади прежде, чем он успел меня достать.
Культю пронзила стрела. По всему телу до пояса разлилась боль. Не обращая на нее внимания, я устремился к пожару. Он разрастался, и дым меня скрыл. Но забадары ринулись в атаку. Один злобный всадник направился ко мне. Держа ракету, я сунул единственную руку в огонь. Ракета взмыла в воздух.
Весь мир вокруг объял вопль от «Крика Падших». Забадары заголосили, когда лошади стали вставать на дыбы и сбрасывать их в панике. Прямо передо мной в пожар забежала лошадь. Я попятился и зачерпнул рукой земли, чтобы сбить огонь.
Мои воины выбежали из укрытия и приканчивали лежащих на земле забадаров. Другие стреляли в убегающих забадаров, но криков я не слышал. Я пятился, сколько мог, а затем рухнул и уставился в пламя, охватившее траву. Видимо, надышался дымом.
И тут я увидел того, в капюшоне. Обгоревшей рукой я сжал культю, по которой струилась кровь. Лошадь пробежала сквозь него, словно сквозь призрак… Только он больше не был человеком в капюшоне, а превратился в трехлетнюю девочку с полностью черными глазами; она прижимала к себе соломенную куклу, ангела Цессиэль, ту самую куклу, которую я купил Элли на день рождения.
Горло сдавили боль и усталость. Неужели это конец? Я хотел помолиться, но меня заворожила маленькая Элли.
Когда пламя позади Элли замерцало, она изменилась. Мимо пробежала еще одна лошадь, и Элли стала старше – лет пяти или шести, но все еще осталась моей Элли. Я смеялся и улыбался при виде ее прямых темных волос и пухлых щечек. Может, это награда от Архангела? Предвкушение рая?
Сквозь нее пронеслась еще одна лошадь, и Элли стала выше. Ее волосы ниспадали до плеч, а тонкий нос напоминал нос ее матери. Я моргнул, и она превратилась в одиннадцатилетнюю. На ее лице уже проступали черты женщины, и она носила белое платье, напоминающее о чистоте души. Это помогло мне не обращать внимания на ее черные глаза без белков.
Ко мне подбежал паладин и схватил за обожженную руку, а другой занялся стрелой в культе. Они полили мои раны водой. Мне было плевать. Элли была так близко. Она выглядела тринадцатилетней, почти женщиной, и улыбалась розовыми губами.
В ней было и еще что-то очень знакомое. Я знал эту девушку, но не как свою дочь. Я видел ее… совсем недавно. При этой мысли моя душа забилась в болезненных конвульсиях.
Элли стояла надо мной и смотрела, как паладины промывают мои раны. Ко мне вернулся слух. Выстрелы и крики не прекратились. Она присела, достаточно близко, чтобы поцеловать. Я узнал это лицо – лицо Элли, теперь уже девушки, вполне созревшей для замужества. Не так давно я видел, как она кашляет кровью и холодеет. Ошибиться было невозможно.
Девушка поцеловала меня в лоб. Я уставился на шрам на ее шее – шрам, который лично сделал ее же саблей, когда перерезал ей горло на морской стене. Отрубленная ею рука вспыхнула фантомной болью, когда она обняла меня, но паладины, зашивавшие мои раны, не придали этому значения. И нежным, как поцелуй, голосом она прошептала мне на ухо:
– Я скучала по тебе, папа.
13. Кева
Даже деревья, наверное, боялись улететь, так сильно бушевал ветер. Улицы опустели. Люди смотрели из окон, как я спешу к городским воротам и меня подгоняет ветер. Дети смеялись и, видимо, думали, что меня унесет, но я твердо стоял на земле и никуда не собирался, пока Сади в плену.
К тому времени как добрался до ворот, я уже насквозь промок, зубы стучали. Забадары за стенами города изо всех сил старались удержать юрты на земле. Некоторые уже разлетелись, словно призраки. Я вошел в самую большую из юрт, роняя на пол воду. Забадары стояли и сидели вокруг дышащего жизнью очага.
Ветер с таким шумом бился в полотняные стены, что людям приходилось кричать. Шум больше походил на землетрясение, чем на ливень.
Ямин крепко сжимал какой-то свиток.
– Мы выполним приказ.
– Какой приказ? – прокричал я.
Все повернулись ко мне.
– Сади приказала нам отправляться на север и присоединиться к набегу. – Ямин протянул мне свиток. – Это ее почерк и подпись. – Почерк был красивым, но простым, с легкими завитушками. В документе было написано именно то, что сказал Ямин, внизу красовалось имя Сади, каллиграфическими буквами.
Я смял свиток, бросил в огонь, и он загорелся с приятным треском. Ямин открыл рот от удивления.
– Сади в плену, – сказал я. – Ее заставили это написать.
Ямин побагровел и навис надо мной всей своей огромной тушей.
– У тебя есть доказательства?
– Я только что из дворца. Эбра сказал, что не отпустит ее, и вышвырнул меня, когда я стал настаивать.
Ямин покачал головой.
– Она не похожа на пленницу. Сади никогда не отдала бы приказ против своей воли.
– Клянусь тебе, она в плену. И если мы не освободим ее, там и останется до самой смерти.
Ветер распахнул полог и засвистел по матерчатым стенам. Огонь в очаге затрепетал, и тени заплясали.
– Ветер какой-то… неестественный, – сказал Ямин. – Это воют джинны.
– Что-то не так, – сказала Несрин. Она поднялась с колен, две косы ниспадали до пояса. – Давайте я хотя бы спрошу ее. Услышу ее собственные слова.
Ямин кивнул.
– Не трать время зря. Отправляйся прямо сейчас.
Через несколько минут девушка вернулась, вся промокшая.
– Ворота закрыли, – сказала она. – Говорят, забадарам нельзя входить в город, мы должны уйти по приказу шаха.
– Сади поклялась повиноваться новому шаху, – сказал Ямин. – Мы ее забадары, эта клятва касается и нас. Если она так приказала и шах так приказал, как я могу ослушаться? Это будет предательством!
Несрин распахнула глаза.
– Здесь что-то не так, Ямин. Мы не должны покидать нашу хатун.
– Даже если ты права, я не могу допустить, чтобы наше племя объявили вне закона. Тогда нас всех истребят.
– Если оставишь ее, будешь жалеть до конца своих дней. – Я изо всех сил старался встать вровень с Ямином, который был на голову выше. – Ты бросишь ее в час, когда она больше всего в тебе нуждается. Как забадары могут уйти, когда их хатун гниет в темнице?
– Он прав, Ямин. – Несрин потянула брата за мускулистую руку. – Какими бы ни были его промахи, он волнуется за нее не меньше, чем мы, и не стал бы лгать.
– Ладно… ты добился своего. – Ямин расхаживал вокруг очага, и тень волочилась за ним по стенам. – Мы отправимся на север и разобьем лагерь в трех днях пути, за пределами досягаемости разведчиков Лискара. Десять забадаров останутся с Кевой, чтобы узнать их намерения. Если нашу хатун удерживают против воли, то мы не просто вернемся – мы созовем всадников и обрушимся на Лискар с яростью всего племени.
Вот теперь он говорил с бесстрашием, присущим забадарам. Ямин предложил достойный компромисс, и я уважал его за это.
– Я не оставлю Сади, – сказала Несрин. – Я остаюсь.
Итак, Несрин и несколько забадаров остались со мной. В час зенита они выстроились в линию и начали в унисон качать головами и петь хвалы Лат в незнакомой мне, но яростной манере. Они молили о заступничестве неизвестного мне святого по имени Абан.
После я спросил Несрин о том, что меня удивило больше всего.
– Разве Источник не учит, что мужчинам и женщинам не следует молиться вместе?
Несрин пожала плечами.
– Ты видишь здесь хоть одного муфтия?
– Нет, и в Лискаре тоже не видел. Интересно, что еще происходит, когда Источника нет поблизости?
– Не надо выдумывать. Мы, забадары, так поступаем, потому что каждый человек, мужчина он или женщина, должен работать на благо племени, чтобы выжить. Мы не можем разделяться, как вы, городские.
– Кстати, о городе… Они не смогут долго держать ворота закрытыми. Когда увидят, что большая часть забадаров ушла, их откроют. Но дворцовые ворота – совсем другое дело.
Она села рядом, и косы упали ей на колени.
– Расскажи честно, что случилось с Сади.
И я рассказал.
– Значит, она хочет, чтобы мы ушли, – подвела итог Несрин. – Она согласилась остаться здесь.
– Многие шахи поступали так, когда боялись, что брат или сестра станут соперничать с ними за трон, – сажали их в золотую клетку, образно говоря. Сади согласилась лишь потому, что не хочет войны за престолонаследие вроде той, которую начал ее отец.
– Она не права?
– Позволь спросить кое-что… Кто был бы лучшим правителем, Эбра или ваша хатун? Кто мог бы вернуть Костани? Кто мог бы принести нам голову Михея Железного? Какой-то хитрый выскочка или всадница из рода завоевателей?
– Но она не хочет.
– Мне все равно, чего она хочет. Она должна вести нас, иначе Эбра будет сидеть здесь, собирать армии, укреплять позиции, заключать союзы и ничего не делать, лишь наслаждаться преимуществами своего статуса. Шах предупреждал меня, что Эбра трус и карьерист. С ним во главе нам не победить.
– Ты делаешь это не для нее. Ты делаешь это для себя. Чтобы отомстить.
Я рассмеялся и покачал головой.
– Ты молода. Она молода. А я – нет. Когда-то я жил в клетке, которую построил сам, только была она из горя, а не из золота. В ней я оцепенел изнутри и так жил, оцепеневший и мертвый, десять лет. А теперь посмотри на меня. Посмотри! – Несрин сочувственно взглянула на меня. – Может, Сади сейчас и согласна, но каково ей будет через месяц? Через год? Через десять лет? Ее место в степях, верхом на коне, и ветер должен трепать ей волосы. Что станет с таким человек