– Мать моей дочери, Мириам, была монахиней в монастыре. Ослепительное место в горах, в дне пути от моего города. Когда священники узнали, что она беременна… они захотели сделать из нее пример для других. Там был этот священник – никогда его не забуду, одноглазый… – Я прикрыл глаз ладонью, как повязкой. – Одноглазый запер Мириам в комнате без окон и не выпускал, пока она не родила. Я тогда был не тот, что сейчас. Я не мог противостоять тому, кто посвящен в сан церковью. Девять лун спустя, когда пришел за ребенком, я наконец снова увидел Мириам. Весь свет в ней угас. Ее последние слова мне были такими: «Ее зовут Элария». Тем не менее вскоре я узнал, что Одноглазый сам зачал ублюдка от какой-то девки в городе. Вместо наказания местный епископ перевел его в семинарию в другую провинцию. Скажи мне, разве это похоже на справедливость?
– Это похоже не козлиное дерьмо, – с отвращением сказал Беррин.
– Вот тогда я впервые увидел наш мир. Он мне не понравился. Это было неподходящее место, чтобы растить такое чистое и славное дитя, как Элли. Но я был всего лишь сыном трактирщика, единственное достоинство которого – умение читать. Я прочел единственную книгу, которая нужна всем и каждому. Закончив «Ангельскую песнь», я понял, что за мир хочу создать. Мир, объединенный законом Двенадцати, где нищий и лорд равны, где ни мужчина, ни женщина не являются чьей-то собственностью, где добро побеждает зло. Но такой ли мир я строю теперь?
Беррин смотрел на меня строго и без сомнений во взгляде.
– Ты – Михей Железный, меч ангелов. Ты Зачинатель. Только ты способен распространить истинную веру на Востоке и установить порядок Двенадцати. Не какой-то священник. Не патриарх. И не император.
Я вздохнул, не выдержав тяжести этих слов.
– Ты так во всем этом уверен. Словно веришь в меня больше, чем в Архангела.
– Если тебе нужны последователи, не способные размышлять, знай, что прошлой ночью ты поджарил множество таких заживо. Они отвернутся от тебя, как Эдмар и Зоси, потому что твоя цель за гранью их понимания. Но если тебе нужен тот, кто поможет создать мир твоей мечты, неважно, каков он, тогда можешь больше не искать.
Я старался найти утешение в его ответе. Коснулся гладкого металла своей черной руки и покачал головой.
– Я ценю это, но не понимаю. Чего ради идти за мной, когда риск так велик?
– Мне больше нечем рисковать, кроме собственной жизни, а я давно решил, что моя жизнь принадлежит тебе. Верные тебе люди думают так же. Когда приходится выбирать сторону, солдаты оценивают шансы. Большинство хотят быть на стороне победителя, и тут ты выигрываешь, ведь ты делаешь то, на что не способны другие. Люди видят твои танцы с тьмой и знают, что, несмотря на их веру и на все, чему учили священники, ты останешься единственным, кто устоит.
– А что, если я проиграю?
– С годами я начинаю проще смотреть на жизнь. – Беррин усмехнулся. – Для меня будет честью, если мой окровавленный труп бросят в ту же канаву, что и твой.
Его верность успокаивала, но она не развеяла бурлившие во мне сомнения. И я поднялся в единственное место, где мог найти утешение.
Двор храма на Ангельском холме пустовал. Засохшая после боя кровь еще оставалась пятнами на нижней части скамеек и в стыках между плитами каменного пола. Трупы были похоронены и храм наспех очищен, но зловоние смерти еще осталось.
Я встал на колени перед алтарем. Образа Архангела не было, поскольку скульпторы его еще не доделали. Патриарх говорил, что он будет из чистого золота, наподобие того, что стоит в Никсосе. Его привезут по морю из мастерской в Гиперионе, над его созданием трудились скульпторы, которых я взял в плен во время захвата Диконди. Но верующий не нуждается в образе для поклонения. Мы поклоняемся образу Архангела в сердце.
У каждого есть его личный образ. В этом заключается красота веры. Я всегда представлял себе чистого ангела с головой в облаках и величественными крыльями, распростертыми над миром. Но теперь, думая об Архангеле, я видел лишь парящий в воздухе алмаз с отпечатанными на нем ликами ангелов. Представлял лишь черное молоко, окружавшее меня, проникавшее в кости, когда меня проглотил ангел Михей. Я видел глаз морской звезды, ее огромное склизкое тело под стеклом гигантского сосуда, и от ее взгляда по венам растекался ужас. Нет ничего более нечестивого, ничего более мрачного, чем этот глаз.
Я молил Архангела о спасении, просил избавить от суда Падших. Разве я не прошел обряд в Священном море? Разве меня не защищает эта вода, пока жизнь не покинет тело? Тогда почему тьма утешала и окружала меня своей нечестивой помощью? Почему тьма дала мне железную руку, разожгла мой огонь, когда он уже угасал? Может, это все – испытание? Оставался ли у меня еще выбор?
Вера слишком далеко меня завела, и назад уже не повернуть. Вера воспламеняла масло моих амбиций, пока эти амбиции не заглушат веру, как густое масло тушит слабое пламя. Я не мог допустить, чтобы честолюбие превзошло мою веру, ибо зачем тогда это все? Я не собирался быть царем. Не хотел быть завоевателем. Я поднял меч только ради Архангела и донес хвалу ему до уст миллионов. Вот зачем я дышу.
– Зоси… прости меня. Я позволил своей тьме тебя поглотить. Поглотить так много наших братьев.
Я молил о прощении. Покаянно кричал, пока не охрип. Пусть Архангел и без слов слышал все мои мысли, я хотел, чтобы даже Падшие знали, как я сожалею. Что я больше не стану пить из их чаши. Мне хотелось кричать, рвать рубаху и бить себя в грудь, но ощущение, что за мной наблюдают, отвлекло от печали, разрывавшей душу.
Ашера проплыла во тьме позади меня. Лучи полной луны пробивались сквозь витражи, но Ашеру свет не обнимал.
– Дело сделано, – сказала она. – Моя молитва услышана.
Услышать эти слова я боялся больше всего. И желал этого сильнее, чем спасения своей вечной души.
– Ты не можешь вернуть мертвую к жизни, Ашера. Архангел этого не допустит.
– У него нет сил, кроме тех, что дает Она. Сон не существует без Спящей.
– Твои демоны меня не обманут. Моя Элли мертва и останется мертвой до тех пор, пока прохладный ветер от Фонтана не вдохнет в нее душу в день Воскресения.
Ашера рассмеялась.
– Твоя Элли и в самом деле мертва. Мудрость Хаввы далеко превосходит мою. И не Элли она привела как знамение для тебя.
– Что такое ты говоришь? Кого она привела?
Ашера вступила в полосу багрового лунного света, ее щеки красила розовым цветом радость.
– Это знамение ожидает тебя в тронном зале. Когда ты увидишь его, в твоей душе будет подведена черта между верой и неверием. И тебе придется выбрать, Михей. Станешь ли ты ее апостолом? Будешь ли Зачинателем?
Кто ждал меня в тронном зале? Я не хотел знать.
Я закончил молитвы.
А снаружи багровая луна смотрела на город; мир окрасился в красный. Темнота пожирала его. Луна низко висела в небе и казалась гигантским красным глазом, не скрывавшим злобы на человечество. Книга Беррина неверна, и затмение не в следующем месяце, а сегодня. Но какое чудо оно принесет?
Если там не Элли, то кто? Никто не достоин жизни больше, чем моя дорогая дочь. Она была сильной и благородной – ангельское перо, вырванное у ворона. И все же это от моей жестокой руки она…
Я ударил себя по голове, гоня эту мысль. Я не стал ждать и любоваться багровой луной, а спустился по ступеням с холма. Холодный ветер пронесся над миром. Подходя к дворцу, я обнаружил, что дорожки пусты. И охраны на входе нет. В коридорах, теперь выкрашенных в пурпурный и белый, стражей тоже не было.
Все они собрались в тронном зале. Он был полон паладинов в красном и черном, преклонивших колени перед золотым троном в благоговении перед чудом. Я пробрался сквозь них к тому, кто сидел на троне. Пожилой человек, седой, сухопарый и загорелый. Единственным ярким пятном была редкая каштановая борода. Он был в ночной рубахе, словно только проснулся. Что ж, так и было. Значит, вот он, знак, который должен меня тронуть. Вот кого Спящая вернула из мертвых вместо моей дочери.
Император Ираклиус смотрел на меня сверху вниз, как и всегда. Он сидел на троне, завоеванном мной, будто предназначался тот для него. Я поднялся на помост и взглянул в суровые орехового цвета глаза. Он ответил взглядом без слов, с безмятежностью императора, правившего дольше, чем я жил на свете. Я отнесся к его смерти как к пустяку, но его воскресение игнорировать не мог.
Он подался вперед и железным тоном, подобающим лишь царственным особам, произнес, глядя мне в глаза:
– На колени.
25. Кева
Несрин крепко обняла Сади и поцеловала в лоб. Забадары вопили от счастья и плясали в свете багровой луны, с цветами в волосах и хной на руках. Наша вера учит, что затмения – это знак могущества Лат и что они приносят верующим удачу. Мы надеялись, что возвращение Сади – предзнаменование грядущей победы.
Хумайра стояла рядом со мной на невысоком холме. Ее рыжевато-каштановые волосы были такими же, как у Сади, и янтарные глаза тоже. В обеих была необузданность, хотя Хумайра свою хорошо скрывала. Увести у Михея жену из-под носа…
Хумайра посмотрела на багровую луну, прошептала молитву, а потом безмятежно перевела взгляд на стоящую вдали дочь. Неужели не хотела ее обнять?
– Ты вырастила хорошую дочь, – сказал я.
– Думаешь, дочери пастуха позволили растить принцессу?
– Значит, ты родила хорошую дочь.
– Ее, как и других детей, растили эти жалкие евнухи. Ее кормили изысканными блюдами, обучали большие ученые и философы со всех концов света… И все же посмотри на нее. Судьба забросила ее на равнины, потому что здесь ей самое место.
Сади прошептала что-то Несрин на ухо, и та указала на нас. Интересно, сколько времени Сади не видела мать? Сади пошла к нам по берегу, забадары расступались перед ней, освобождая путь.
Сади была в слезах. Хумайра пыталась сдержаться, щеки у нее напряглись, но потом расплакалась и она. Мать и дочь обнялись.