ал я. – Я выпотрошу каждого крестеского ребенка, если переживу этот день. Я заживо сварю этосианцев и дам птицам насытиться мясом!
Паладины захохотали. Ираклиус просиял.
– Кто может кинуть сильнее меня? – Он бросал вызов своим паладинам. – Обряд в Священном море тому, кто нанесет смертельный удар!
Все паладины принялись выбирать из воды камни, но тело Сади уже обмякло. Она соскользнула в грязь и траву. По ее лбу текла кровь.
– Привести ее в чувство! – велел Ираклиус.
Паладин поднял ее, ударил по лицу. Но Сади не очнулась. Мои глаза наполнились слезами. Паладин дал Сади еще пощечину, а потом бросил тело. Сади безвольно упала в грязь, а вместе с ней рухнула и последняя надежда в моем сердце.
Ираклиус снова нахмурился.
– Я не ожидал, что она уйдет так легко. Какое разочарование. Перережьте ей горло.
Паладин приблизился к Сади, и его меч блеснул под лучом солнца, едва пробившегося сквозь тучи. Я снова попытался вырваться. Слишком слабо. И поздно. Я не хотел это видеть. Не хотел смотреть, как еще один мой ребенок покидает наш мир. И я посмотрел на небо.
Солнце сверкнуло сквозь рваные облака – как раз на полпути к зениту. Мир вдруг затих.
И тут по земле раскатился тяжелый гул. Император, паладины и рыцари оглянулись. Гул нарастал, и мир содрогнулся. Теперь не осталось сомнений – то был топот копыт. Тысяч копыт. Десятков тысяч.
Послышалось улюлюканье. Никто не издает таких воплей, кроме гулямов Аланьи. Пронзительные и резкие крики, но это были самые сладостные звуки, какие я когда-либо слышал.
Ираклиус, его паладины и рыцари обернулись к новым врагам. Я бросился к Сади и подхватил ее. Она еще дышала, но слабо. Я обнял ее и закрыл своим телом, как она закрывала меня.
Я поднял ее из последних сил и перенес в траншею на берегу. Я наблюдал, как сотни паладинов, рыцарей и рубади бросаются в Сир-Дарью и тонут. Раздался вой ракет, но гулямы выли громче – на них это, кажется, не влияло, как будто их лошади тоже лишились ушей. Пока бушевала битва, улюлюканье не прекращалось.
Гулямы нашли меня и Сади незадолго до захода солнца. Она не приходила в себя, но сердце ее еще билось, и я не переставал молиться. Огромные темнокожие воины в окровавленных золотых и бронзовых доспехах помогли нам выбраться из рва и на своих лошадях доставили в лагерь. Сади уложили в постель и поручили заботам нескольких целителей, а затем отвели меня к своему командиру.
Его тюрбан был украшен изображением симурга и тремя перьями – красным, оранжевым и зеленым. Аланийский принц выглядел слишком расслабленным для главнокомандующего и вряд ли когда-то носил доспехи, в отличие от своих гулямов. Но как принц Аланьи попал в мои земли? Он склонил голову и не поднимал глаз, пока я первым не обратился к нему.
– Жизнь моей дочери в ваших руках, – сказал я.
– Мои целители глаз не сомкнут, пока не помогут ей.
– Скажите, принц, что вы делаете на моих землях и с таким множеством гулямов?
Принц выхватил из кармана четки и защелкал ими.
– Я был с вашим сыном, женой и великим визирем Эброй. Мы осаждали Тагкалай с его мятежными янычарами… И дело шло плохо. Мы не успели пробить городскую стену, поскольку черная гниль вгрызлась в наш лагерь. Потом мне приснился сон. Симург велел мне ехать на юг, к самому плодородному берегу Сир-Дарьи. Я видел своего отца, шаха Аланьи, тонущим в море крови. Дурной знак. Я никогда не верил в предзнаменования, но от этого не мог отмахнуться.
Я кивнул, всецело понимая, что это значит. Лат не оставила нас.
– Пошлите гонца к Эбре. Велите ему идти в Костани. – Я хрустнул костяшками пальцев. – А теперь отведите меня к Ираклиусу.
Его заковали в цепь и держали снаружи, вместе с другими пленными. Гулямы согнали тысячи крестесцев в бревенчатые загоны, Ираклиус сидел в одиночестве на траве. Он посмотрел на меня – горделиво как никогда. Он вздернул подбородок, как будто глядел на небо.
– Что вы сделаете с пленными? – спросил я аланийского принца.
– Нам требуются сильные рабы для железных копей. Их жизнь теперь принадлежит мне. Но, поскольку вы шах, жизнь этого царя – ваша.
Принц Аланьи обнажил саблю и протянул ее мне. Я воздел над головой саблю, целясь в шею Ираклиуса.
– Когда-то вы прислали мне золото и оружие, чтобы я сразился со своим братом, и я пообещал вам мир. Я сдержал слово. И это было моей величайшей ошибкой. Мне следовало вторгнуться в ваши земли и осадить Гиперион. Теперь я это исправлю.
– Моя внучка, – пробормотал Ираклиус. – Я обещал сыну вернуть ее.
– Моя дочь, та девушка, в которую вы бросили камень, уговорила меня не вешать вашу внучку. Она напомнила мне, что царь определяет характер своего царства. От этого дня и до самой смерти я буду помнить ее слова. Я больше не позволю моей стране быть такой жестокой, как ваша. Хотя вашу сожгу.
Ираклиус не спорил со мной. В отличие от него я не собирался устраивать показательных казней: не хотел демонстрировать свою власть над другим правителем. Я предпочитал очистить землю и воздух, положив конец его жизни.
– Я Тень бога и приговариваю вас к смерти. Да не вернетесь вы никогда.
Ираклиус зашептал молитву, но я опустил саблю прежде, чем он успел закончить. Брызнула кровь, и его голова покатилась в грязь.
29. Кева
Лат поднесла все, о чем я молился, так близко, а потом поставила железную решетку, чтобы я не мог дотянуться.
Я хотел отдубасить Михея, затем вытереть его кровь и обнять Лунару, рассказать, как я скучал по ней. Но я погрузил руки в грязь и поднес к лицу. Я покрыл себя грязью и пылью, ведь что еще мне оставалось?
Лунара наклонилась, но недостаточно близко, чтобы дотронуться. Она пришла во второй раз. Она выглядела такой же юной, как когда я влюбился в нее в доме Тенгиса. Он говорил, что нас привезли на одном рабовладельческом корабле, хотя она была темзийкой, а я – рутенцем. Мы были слишком малы, чтобы помнить предыдущую жизнь. Но все, что я помнил, все мои первые воспоминания, были полны Лунары.
В то время Тенгис тренировал десятки янычар. Девушек было немного, но он тренировал их так же, как мужчин. Женщины-янычары встречались не так уж редко, особенно во времена шаха Джаляля, до того как Источник усилил свою хватку. Самые приятные воспоминания – это наши поединки с Лунарой во дворе, когда нам не исполнилось и десяти лет. То, что начиналось как серьезный поединок, превратилось в танец поводов коснуться друг друга, когда невинность уступила место юности.
Я мог думать только о ней. Когда меня отправили сражаться в войнах шаха Джаляля, я выжил благодаря этим мыслям в той же мере, что и благодаря хлебу или воде.
В день моего возвращения Лат единственный раз дала мне то, чего я хотел. С того дня мы были вместе, сражались вместе, поженились и жили вместе.
– Что ты хотел сказать? – спросила Лунара.
Хотя она выглядела почти так же, мне трудно было видеть в ней свою Лунару. У склонившейся надо мной женщины были колдовские глаза, лишенные доброты. С похудевшего лица ушел цвет, а волосы стали на несколько тонов светлее.
– Этот человек убил Мелоди! – выкрикнул я. – Освободи меня, чтобы я мог его прикончить.
– Оставь это, Кева, – сказала она. – Вас с Михеем раздавило такое мизерное бремя.
– Конечно, ты так говоришь. Ты виновата в смерти моей дочери не меньше его.
– Называя Мелоди дочерью, ты не сделаешь ее таковой. – Я не узнал ядовитый смешок Лунары. – Если бы ты только знал, что на самом деле потерял в тот день, когда я надела маску мага, которого убила. В день, когда ушла от тебя.
Какая-то бессмыслица. Я не мог вынести ложь. Не в такой момент.
– Что ты говоришь? Это я убил мага в той долине, а не ты.
– Правда? Ты помнишь осколки льда, которые сыпались на нас, когда мы с ним сражались? Мы были обречены. У меня стучали зубы, когда воздух истончался и замерзал, и я молилась. Но мне ответила не Лат. На горизонте появился ангел в сотни раз больше окружающих гор. Когда я подняла руку в воздух, ангел тоже поднял руку, чтобы забрать душу мага, за несколько секунд до того, как твой клинок отсек ему голову. Это моя молитва, молитва будущего апостола-создателя, убила его.
Я рассмеялся над этим безумием.
– Молитва не может никого убить.
– Мои молитвы вернули тебя домой с войн Джаляля, – нежно сказала она. – Искренняя молитва может достичь всего, чего не могут армии и пушки.
– Ты молишься скверному богу!
– Хочешь знать, что на самом деле скверно? – Яд снова наполнил ее голос, еще сильнее. – Я носила ребенка, когда ушла от тебя. Я родила нашего сына на пути в Святую Зелтурию. Говорили, я была первым магом, давшим жизнь, и мальчик был чудом. Но моя любовь к нему мешала обучению. Нельзя достичь фанаа, невозможно уничтожить себя, пока что-то любишь. Поэтому джинны из племени маридов приказали мне уйти на сотни миль в пустыню, в место, наполненное мертвыми костями, и оставить там сына. Я отказалась. Но Хавва заговорила со мной. Заверила, что позаботится о его душе. Я отдала ей сына, и она повела меня к истине.
Мне хотелось отрезать себе уши, чтобы больше ничего не слышать. Я зажмурился, чтобы не видеть ее.
– Посмотри на себя, – сказала Лунара. – Ты струсил перед лицом правды. Но это все, что я тебе задолжала.
– Что за истина могла заставить тебя пожертвовать столь многим?
– Если бы только я могла показать тебе. Но ты не избранный. – Лунара указала на Михея, сидевшего у стены, скрестив руки. – А он – да.
– Посмотрим, что скажет твое божество, когда я убью избранного.
Лунара смотрела на меня как никогда ровно и безучастно. Но ей с трудом удавалось сохранять каменное лицо, словно она гасила приливную волну, бушующую в глубине.
– Почему ты оставила меня? – спросил я.
– Разве ты не понял? Это проще, чем ты думаешь. Я была призвана к чему-то более великому, чем наша любовь.
Лунара встала, одарив меня жалостливым взглядом, и ушла. Подол ее зеленого платья волочился по грязи.