– Так ты тот самый забадар, которого взяли в плен, – сказал он и жестом велел мне скрыться за баррикадой. – Сделаешь какую-нибудь глупость, и я тебя пристрелю. – Он вручил мне аркебузу. Такие использовали в армии Михея – с вращающимся барабаном с четырьмя пулями. – Возьми под прицел вход.
– Почему они на вас нападают? – спросил я.
Он был лысым, с тонкими кудрявыми бровями и густыми, еще более кудрявыми усами.
– Никто из нас не хочет попасть в Гиперион. А ты хочешь отправиться в эту кучу вонючего дерьма?
Я покачал головой. У его аркебузы ствол был тоньше, а отверстий в барабане больше – на семь пуль. Что еще удивительнее, у спускового крючка не было видно фитиля.
– Я никогда не видел такого оружия, – сказал я.
– Потому что оно единственное в своем роде.
Только гений мог изобретать новые устройства из металла и огня. А потом я вспомнил слова Айкарда, что у Михея есть механик из Шелковых земель, который делает ему оружие. Хумайра тоже говорила о нем, хотя я не мог припомнить его имя.
– Ты настоящий Таки в оружии, – сказал я. – Ты должен объяснить мне, как работает новая аркебуза.
– Не понимаю, что это значит и с какой стати я должен тебе это объяснять.
– Если мы выживем и шах вернет себе трон, я замолвлю за тебя словечко.
Он вздохнул, будто с сожалением.
– Мы уйдем еще до прибытия шаха.
– Разве ты не хочешь увидеть свою жену?
– Которую из них?
– Ту, которую ты держал в клетке.
Он потрясенно охнул. Его ноздри раздулись.
– Она цела?
– И прекрасно себя чувствовала, когда я видел ее в последний раз. Она рассказала, что ты спас ей жизнь и даже научил говорить по-крестески.
– Хумайра быстро учится. – Его взгляд смягчился. – Я и представить себе не мог, что ты с ней знаком. Меня зовут Джауз.
– Что ж, Джауз, я уверен, что шах с радостью возьмет тебя на службу. И будет благодарен за то, что ты спас мать принцессы, пусть и таким странным образом.
– Когда это произошло, шах был там. Я смотрел, как Михей перебил всю его семью, и ничего не сделал, чтобы это остановить. Ни один мужчина не простит такого, не говоря уже о шахе.
– А ты мог это остановить?
Джауз покопался в памяти. А потом сказал:
– В войне побеждает самый кровожадный мясник. А тому, у кого кишка тонка, чаще всего эти кишки выпускают наружу. Но перебить царскую семью я никому не посоветую. – Он покачал головой. – Думаю, эту ошибку Михея, как и многие другие, уже не исправить. А потом я видел, как шар из зеленого огня за считаные секунды расплавил тысячу солдат в доспехах. – На его крепком лбу выступил пот, словно он до сих пор чувствовал жар того огня. – Михеем завладела тьма, и боюсь, конец еще не близок.
Мы удерживали свою позицию до конца дня, отразив несколько атак паладинов и экскувиторов. А в перерывах я лучше познакомился с Джаузом, он даже подлатал рану у меня на голове. Он был потрясен, услышав, что Ашера была моей женой.
Когда мы разделили несколько недозрелых фиников, прячась за опрокинутым столом, Джауз рассказал мне о ней все, что знал: ужасающая история, в которой невозможно было узнать Лунару. Я попытался сопоставить знакомую мне Лунару с той, что была в его рассказе, но пришел в замешательство. Может быть, я что-то упустил? Неужели Лунара втайне всегда была такой холодной, бесчувственной, злобной? Возможно, моя любовь заслонила ее истинную сущность. Я вспоминал наше детство и цветущие дни юности, но не мог найти ни одного проявления жестокости Лунары. Могут ли годы так сильно изменить человека?
Меня они изменили. Из героя превратили в труса. Быть может, ее так изменила потеря сына, нашего сына. Мальчика, которого мне не довелось знать, которого я никогда не увижу. У меня забрали еще одно дитя. Мне не хотелось думать об этом, потому что одна только мысль наполняла меня ядовитой злобой, а мне и так нужны были все силы, чтобы пережить творящийся ужас.
– Неужели она не была добра хотя бы мгновение? – спросил я Джауза.
Он ел финики в очень странной манере: вместо того чтобы прожевать и выплюнуть косточку, он выдавливал ее рукой.
– Хочешь знать, осталось ли в ней хоть что-то хорошее? Я такого не видел, ни разу. Не пойми меня неправильно, но, если бы она сейчас стояла передо мной, я не стал бы раздумывать – сразу начинил бы ее пулями.
Его слова меня задели. Мысль о ее смерти ранила, как и всегда. Лунара по-прежнему занимала место в моем сердце, кровоточащем каждый день с тех пор, как она ушла.
– Вот что я тебе скажу, – продолжил Джауз, выбросив финиковую косточку. – В Шелковых землях любят разбираться, как все устроено. Почему летом дни становятся длиннее. Почему приливы мощнее в полнолуние. Почему от селитры вялится мясо, а угли лучше горят. Но если бы я попытался разобраться в том, что делает Ашера… – Он поежился. – Боюсь, нам не положено это знать.
При мысли о том, как далеко она зашла, меня задушила печаль. Если все сказанное им правда, моя Лунара мертва.
Джауз подкрутил усы.
– Даже не знаю, стоит ли об этом упоминать… – Он быстрее затеребил усы. – Однажды я видел, как она кормит птиц. Черных дронго в саду.
Доброта к животным… И при этом она оставила нашего сына умирать в пустыне. Да и птицы никогда не голодают, это был бессмысленный жест.
На третье утро все шаги над нашей головой затихли. Больше не раздавались крики и лязг стали. В Небесном дворце стало тихо, как в склепе.
Прежде чем мы ушли из дворца, Джауз отдал мне свою необычную аркебузу.
– Там, куда я пойду, она мне не понадобится. Пожалуйста, передай Хумайре мои извинения.
– Куда ты пойдешь?
– Император Шелковых земель уже давно ждет свою статую.
– Так, значит, пока мы поливаем поля кровью, цари на северо-востоке возводят статуи.
– Она будет величественнее, чем Колосс в Диконди. – Его скучающий тон противоречил величию Колосса. – Надеюсь, я успею закончить ее до того, как умру.
Когда Джауз с соплеменниками ушли в порт, я поднялся в тронный зал. Крестесцы удерживали его совсем недолго, но он стал неузнаваемым. Золотой павлин с рубиновыми глазами исчез. Стены были выкрашены в пурпурный и белый, а золотая вязь парамейского сменилась на четкий крестеский шрифт, написанный черным. Хуже всего были изображения ангелов, с глазами, как у насекомых, лапами и наростами. У них было слишком много глаз и крыльев. Один даже напоминал гигантскую медузу, которую я так старался забыть. Не представляю, как можно поклоняться этим кровожадным чудовищам.
Но взгляд на трон принес утешение. Он был таким же, как и прежде, – золотистая оттоманка с подушками, расшитыми великолепными птицами. Я никогда не подходил к нему так близко. Я погладил шелковистую ткань. И сел на трон.
На несколько часов, прежде чем армия шаха возьмет город, я стал правителем Костани… Хотя это ничего не значило, ведь дворец был пуст.
Я покинул тронный зал и забрался на дворцовую стену. Полуденное солнце скрылось за плотной черной тучей. Меня освежили легкая морось и ветерок. Наверняка это последний летний дождь, прежде чем начнется сухой сезон, предвестник осени.
Почти весь город выгорел. На мощеных улицах остались только кучки каменных, глинобитных и деревянных домов то тут, то там. Я спустился из дворца и направился к крепости Тенгиса.
Я пришел к дому у озера. Крыша провалилась до второго этажа. Двор, где я раньше тренировался вместе с Лунарой, был засыпан обломками камней. Когда-то здесь был мой дом, теперь остались одни руины. Если Тенгис и выжил, здесь его нет.
Я опустился на колени посреди мусора и сжал руку в кулак.
– Ты сам во всем виноват. Ты научил меня поступать так, как велит долг. Я должен был остаться в Томборе. Не откликаться на вызов шаха. Мне не следовало возвращаться.
Я вытер глаза, пытаясь остановить слезы. Какое жалкое зрелище – сорокалетний мужчина обвиняет человека, который научил его всему. Научил выживать в мире, сокрушающем за малейшую слабость.
«Селуки – твой щит, – говорил Тенгис, – служи им, и они никогда не бросят тебя в беде. Служи Лат, и она никогда о тебе не забудет».
– Лжец! – закричал я посреди развалин его дома. – Я достаточно пострадал из-за них. Я заберу Сади, и мы уедем подальше отсюда. Плевать я хотел на все, чему ты меня учил. – Я тяжело вздохнул и рявкнул: – Ну скажи же что-нибудь, старик!
«Ты мягкотелый, разжиревший простофиля, читающий слишком много поэзии», – вот как он бы сказал.
Я вспомнил, как он бранил меня, когда много лун назад я полоскал сапоги в озере. Если бы он был здесь сегодня, то прямо высказал бы истину, которую я не решался произнести: «Десять лет назад ты сбежал от отца и дочери. А потом, когда получил второй шанс стать хорошим сыном и отцом, Михей все у тебя забрал, потому что ты был слабым».
Я коснулся лбом земли, и слезы полились на растрескавшийся камень.
– Пожалуйста, только выживи. Я хочу снова тебя увидеть, отец. Прошу тебя, – взмолился я.
Я вернулся во дворец и вымылся в личной купальне шаха. Каждую мраморную плитку украшали рисунки с разными птицами. Вода и пар, нагретые раскаленными камнями, очистили многодневную грязь и старую кожу. Потом я лег спать на полу у трона.
Меня пробудило хлопанье крыльев. На троне стоял Кинн, словно шах шикков.
– Ты меня бросил, – сказал я. – Оставил гнить в темнице.
– Я всего лишь сделал то, что ты велел.
– Где ты был все это время?!
– Помогал вам победить. Кто, по-твоему, нашептал аланийскому принцу, чтобы скакал с гулямами на юг? Кто вдохновил шаха сражаться? Я.
На шее Кинна мерцала подвеска с молочно-белым камнем. Почему-то меня это опечалило.
– Город вот-вот отобьют, – сообщил он. – Но… Я должен тебе кое-что сказать. О Сади…
От моего лица отлила кровь.
– Отведи меня к ней.
Через ворота хлынули янычары и гулямы и захватили стены. Костани вернулась к шаху. Получить город было тяжело, но меня мало волновала эта великая битва. Какое мне дело до кучи глины и камней, если Сади в беде? Я поспешил через южные ворота следом за Кинном, к лагерю. Стоявший в карауле забадар узнал меня и впустил. Я с радостью увидел знакомых всадников, которые спасли меня, когда я совсем отчаялся, и подарили новый дом. Они указали на юрту Сади.