– Ну это при условии, что они не знают, что такое Х-крейсера, – вяло заметил Кобылин.
– Может, они и знают, чисто теоретически, да только ведь на наших наверняка никогда не летали! Кто б им дал? А тут – такое приключение, – усмехнулся Помор. Когда стало ясно, что «Динго», скорее всего, уже никуда сегодня не поедет, мехвод расцвел.
– А я, пока туда-сюда, стихотворение про чоругов сочинил, – не унимался Игневич. – Вот послушайте, друзья!
И он продекламировал:
Дядя-рак с наукограда
Вдруг проснулся возле Харта!
Вот какой рассеянный
Чоруг с улицы Бассейной!
– Размер хромает, – заметил Кобылин. – В последней строке… И рифма «наукограда – Харта» не сильно точная.
– Придираетесь, товарищ.
– Тем более что звезда называется не Харт, а Харп. – Помор тоже внес свою долю занудства.
– Народ, отставить вирши. Пора наружу выходить, – сказал Растов.
Игневич и Кобылин отправились искать выход из «фрагмента четыре».
Нашли.
Он был достаточно велик для того, чтобы не просто выйти, а выехать, вот прямо на «Динго», с оркестром!
– Говорит Растов! Всем покинуть «фрагмент четыре». Кто может – движется на своих машинах. Кто не может – пешком. Снаружи безопасно. Наши стоят оцеплением, барражирует много вертолетов и флуггеров…
– Так точно, – донес эфир глухой голос Осокина.
«Динго» покинул дымящуюся развалину «фрагмента четыре» молодцевато и победительно. Хоть для хроники снимай!
Кстати, снимали. Ведь сюжет «сын Председателя Совета Обороны воюет наравне со всеми остальными мужчинами Российской Директории, притом в самых что ни на есть горячих точках» пропустить не мог ни один центральный канал.
Однако, проехав по Ишкате метров четыреста, доблестный «Динго»… некиногенично заглох.
– Фильтр вводной того… накрылся. Когда мы через лаборатории ехали, он уже сорван был. А теперь еще и наглотался… Из этих самых рыжих дюн. Песок тут особенно злогребучий… Хуже, чем на Синае, в тыщу раз! – пояснил Помор. – Короче, система настаивает: там надо все менять.
– Надо менять – значит, поменяем… Потом. А пока – экипажу покинуть машину! – скомандовал Растов.
Покинули.
Прикрывая своих героев, над заглохшим «Динго» тут же зависли два боевых вертолета. Они пристально вглядывались в чужеродный «фрагмент четыре», готовые покарать любое подозрительное движение потоком стали и огня.
Было очень странно и в то же время приятно стоять на твердой земле. Без вибраций. Без смены угла наклона. С почти нормальной силой тяжести. Хотелось идти вперед, идти, не останавливаясь…
Человеку из плоти и крови, человеку усталому, человеку Растову оглядываться на «фрагмент четыре» совершенно не хотелось.
Но командиру Растову оглянуться пришлось.
Долг велел.
Мало ли что там?..
Итак, вот он – их удивительный трофей.
Белая громадина с черными подпалинами… Она же «фрагмент четыре»… Она же корма чоругского наукограда.
«Хороша, чертовка! Стоило стараться. Согласен с Александрой».
Объять ее взглядом, охватить мыслью было нелегко.
Где-то теплился пожар. Из-под оторванного листа обшивки текла красно-коричневая маслянистая жидкость. Из разрушенного фурмикария разбегались чоругские муравьишки размером с кабана…
Но за всеми этими малосущественными деталями землянин Растов, восхищенный четвертого ранга, прозревал новую реальность. Прозревал знание, которое еще не раз поможет России в борьбе за достойное место в Галактике.
– А где остальные куски? – спросил Кобылин. – Наукограда, в смысле? И где наш «Тацит», кстати?!
Растов пояснил.
«Тацит», который перенес их сюда, сразу же улетел через Х-матрицу обратно. Он должен был накрыть лямбда-сферой и эвакуировать с планеты Арсенал основные силы их батальона. Но из-за особенностей переноса личного состава и матчасти внешним объемом лямбда-сферы их вывозили не сюда, на глиняные такыры Ишкаты, а на специально подготовленный гелевый космодром лунного Марсопорта.
Что же касается широкой центральной части наукограда («фрагменты» № 2 и № 3), а также его носа («фрагмент один»), то их похищением занимались другие корабли. Тащили они их тоже сюда, на Ишкату, но на другие площадки…
Меж тем продолжался исход победителей из наукограда.
Вот выехал на песок танк Лунина.
А вот вышел пешкодралом экипаж Осокина. Сам Осокин ковылял, опираясь на своего мехвода. Ранение в ногу.
Следом за Осокиным вышел… да-да, майор Афанасий «Гм-гм» Илютин и его осназовцы. Про таких в академии говорили «подорванный». А потом добавляли – «в хорошем смысле».
Вид у осназовцев Илютина был хищный и молодцеватый – энергичные движения, напористые жесты…
Казалось, эти парни совсем не устали.
И ни капельки не замумукались.
«И где их только таких набирают? Выносливость, как у диких малоросских буйволов», – уже в который раз удивился Растов.
– Ну что же… гм-гм… Растов, – удовлетворенно сказал Илютин майору, приблизившись на расстояние рукопожатия. – Показали мы с тобой ракам зумба-фитнес?!
– Что?
– Зумба-фитнес. Ну, дисциплина такая физическая. Как бы танцы… Но и гимнастика заодно… У меня жена инструктором по этому самому… гм-гм… работает.
– А-а… Ну показали, да. Пришлось.
– А им уже и пирожки… гм-гм… везут!
– Что? – во второй раз переспросил Растов.
Он чувствовал себя до крайности неловко: и острота ума, и реакция, и чувство юмора – все это куда-то подевалось.
Исчезло.
Он, здоровенный и еще не старый мужик, словно бы неумолимо превращался с каждой минутой в сжираемого Альцгеймером столетнего пенсионера.
«Это все из-за усталости. Она как радиация. Накопилась, гадина».
– Пирожки для… гм-гм… чоругов! – охотно пояснил Илютин, указывая на несколько грузовиков, которые приближались откуда-то с юга. – Для тех чоругских ученых, которые внутри нашего фрагмента затаились.
– Зачем еще?
– Их без пирожков хрен… гм-гм… наружу выманишь. У них по ихнему… гм-гм… рачьему этикету когда кто-то сдается в плен, тот, кому он сдается, должен пленному предоставить ритуальное… гм-гм… угощение.
– Хм.
– Раки иначе не могут сдаться… Могут только… гм-гм… самоубийством… того.
– А что за пирожки?
– Они должны быть разных размеров, разных цветов и разных качеств. Для самых главных раков – желтые пирожки всезнания и всенепогрешимости… Для тех, что рангом пониже, – розовые пирожки исполнительности… И тому подобное.
– И откуда вам только все это известно, Афанасий?! – искренне поразился Растов.
– Сам… гм-гм… только что узнал… Это клоны все про них изучили… И пирожков этих налепили… У них, в Конкордии, целые институты прикладного чоруговедения… гм-гм… имелись… Они же в отличие от нас реально с чоругами воевать собирались.
– И что институты?
– Теперь работают на нас. Наши товарищи этим институтам сказали: пирожки подготовить. Ну они и подготовили… В тех грузовиках, думается, одних профессоров… гм-гм… три десятка к нам едет… Сейчас начнут тут ксенодипломатию разводить.
– Какое счастье, что мы этого всего уже не увидим! – честно сказал Растов.
– Я бы тоже хотел… гм-гм… поспать… И поесть, – вдруг с детской беззащитностью в голосе признался Илютин. – Ну да ничего… «Авачинск» уже сел.
– И что это нам дает?
– А то, что мы… гм-гм… все сейчас на «Авачинск» следуем. Всей толпой. И там едим. А потом спим. Пока он нас… гм-гм… везет домой.
– Домой на Тэрту, в город Синандж? – уточнил Растов.
– Домой на Землю, в город Кубинка!
Растов вздохнул с облегчением. Счастье есть.
Потом было много чего еще.
Например, оказалось, что в оцеплении стоит не кто-нибудь, а та самая родненькая 4-я танковая дивизия Святцева, в составе которой Растов воевал на Грозном.
Растов, хотя Илютин и торопил его, тепло обнялся со своим бывшим экипажем – Фоминым, Чориевым и Суботой…
Фомин сразу же обрадовал: у него родилась дочка.
– Ты разве был женат?
– Не был. Ну и что? Дочка об этом не знала!
Чориев рассказал, как потерял во время вражеского авиаудара два пальца и как неудобно ему теперь с протезами.
Субота – тот ничего не рассказал. Просто стоял застенчивый.
На «Авачинске» Растов выпил в одиночестве двести грамм терновой настойки – за победу. И, даже не раздеваясь, рухнул на кровать.
А на следующий день Растова встретила Кубинка. Она простуженно чихала, зябко куталась в палантин из дымчато-серых и сизо-молочных дождевых облаков, но выглядела дамой из самого высшего общества.
Потом, прямо в конторе космодрома, зашелестели бумагами формальности. Подпишите здесь, подпишите там… Анализы… И обед в столовой госпиталя, диетический чуть более чем полностью.
А после обеда – еще сто раз «Здрасьте!». И пятьдесят диалогов с стиле «Как дела?» – «Еще не родила!»…
Спрятавшись за автомат с газировкой, Растов наконец позвонил маме – та лежала на столе у врача-космоцевта, который, по ее словам, делал ей какое-то загадочное «мезо», в общем, толково поговорить не удалось.
Позвонил Нине – «недоступна».
К своему коттеджу Растов, уставший за три часа суеты (которую Игневич называл очаровательным диалектизмом – «колготня») как за полный рабочий день, подходил уже в густых сумерках.
Первые желтые листья – липовые и кленовые – живописно мокли на дорожках.
Краснела в скверах спелая калина.
Плоды рябины, изобильными гроздьями свисавшие с ветвей деревьев, посаженных вдоль дороги, обещали, согласно народной примете, длинную и холодную зиму.
Дорогу Растову перебежала кошка, несуразный и крупный метис сноу-шу и русской голубой. Майор звал кошку Пусей и иногда подкармливал.
Кошка благодетеля не узнала. А может, у нее были дела поважнее мур-мур и гр-гррр…
Вдруг Растову показалось, что в гостиной его коттеджа… горит свет.
Первая мысль: ошибся адресом.
Но нет, адрес вроде бы тот, что и раньше, – улица академика Гамаюна, дом ше