– Попить дай, – хрипло попросил Ситников. Голова все так же болела, и ему безумно захотелось наверх, на свежий воздух: хотя система вентиляции и увлажнения здесь работала безупречно и тихо, стены и потолок давили, не давали дышать. Он сел, обхватил голову руками, застонал беззвучно. Снилось ему многое – но из-за Димкиной побудки он помнил только последние мгновения.
И еще он четко знал, что Четери до Алины и профессора Тротта еще не добрался. Неделя прошла с момента, когда дракон улетел к порталу, и вот – ни слуху ни духу.
Правда, он сказал ждать две недели.
– И что дальше? – пробормотал Матвей невесело.
Что дальше? Говорить Александру Даниловичу, что помощи не будет и Алине с лордом Троттом придется выбираться самим? Говорить Светке, что муж, скорее всего, погиб?
– О чем думаешь? – Димка сунул ему в руку стакан, и Ситников осушил его махом, посмотрел на друга, молча покачал головой. – Понятно, – вздохнул Поляна. – Я скоро лопну от любопытства.
– Я бы тоже лопнул, – согласился Ситников, поднимаясь и морщась. Привычное чувство беспомощности сдавливало грудь, и он помотал головой, вызывая новый приступ боли, зажмурился сильнее. Матвей давно – с начала снов про Алину – привыкал к тому, что, какие бы беды с ней и Троттом ни творились, помочь он не в состоянии. И никак привыкнуть не мог, и просыпался, полный злости и бессилия.
Снова мотнул головой, останавливая невеселые мысли, потянулся, звучно пошлепав себя ладонями по голому животу, зевнул с подвываниями и направился к выходу – в коридоре была дверь в общий на несколько кают туалет и умывальную.
– Пойдем покурим, Димыч. И больше не буди меня, ладно? Это очень важно.
– Понятно, – буркнул Поляна тоскливо, направляясь следом. – Все интересное мимо меня.
– Как твои? Не собрались в столицу? – спросил Матвей наверху, когда они уселись за стол, выделенный строгой Дорофеей Ивановной для курящих. Во дворе вовсю уже занималось солнечное весеннее утро, и от запахов свежей травы, от кудахтанья кур, блеянья коз и звонких голосов дочерей Катерины Симоновой, которые просили у мамы вывести их погулять наружу, на душе полегчало.
– Пока сидят в Менске, – откликнулся Димка, наблюдая за семейной сценой. – Говорят, иномиряне еще далеко, может, и не дойдут до них.
– Смотри, – осторожно пробасил Матвей. – У нас же квартира Светкиных родителей пустая, да и мои сейчас в Тафии. До конца войны точно. Есть куда поселить.
– Да я и на жалованье теперь снять квартиру могу, – отмахнулся Дмитро. – Не хотят съезжать. Там свой дом, хозяйство, корова… сам понимаешь.
– Понимаю, – вздохнул Ситников. – Ну, если что, мы всегда успеем их вывести.
– Угу, – пробормотал Поляна. – А ты заметил, что Катерина Степановна никогда не выходит за пределы хутора, Матюх?
Смена темы была столь неожиданной, что Ситников закашлялся дымом и тоже поглядел на герцогиню с детьми. Она терпеливо что-то объясняла капризничающим девочкам, те перекрикивали ее, и лицо ее было уставшим.
– Любишь ты чужие тайны, Димыч, – покачал Матвей головой. Посмотрел на наручные часы, спохватился: – Так, пошел я завтракать, а то и правда не успею. Ты со мной?
– Не, я уже наелся, – Поляна поднялся из-за стола, затушил сигарету. – Я тоже пойду.
– Куда? – весело поинтересовался Ситников, уже догадываясь.
– Нянькой поработаю, – объяснил друг и направился к ее светлости Симоновой.
Матвей понаблюдал, как он с напускной уверенностью подходит к герцогине, здоровается, что-то говорит ей. Руки он сжимал за спиной, и только по ним видно было, что он волнуется.
Катерина Степановна слушала, вежливо, но без отторжения, улыбаясь, с сомнением поглядывала на детей, на Димку. Она выглядела старше его лет на десять, хотя они – Дмитро Матвею все уши прожужжал об этом – были ровесниками. Девочки, одетые в простые платьица и босоножки, то прыгали, требуя отпустить так громко, что и Матвею было слышно, то, видимо, вспоминали, что они воспитанные леди, и вставали чинно, тихо. Но их хватало ненадолго.
Симонова колебалась, Димка был очарователен – это он умел – и без навязчивости настойчив, хотя как-то сам признавался Матвею, что понятия не имеет, как вести себя с детьми. И в момент, когда Ситникову показалось, что вот-вот – и герцогиня согласится, появилась Дорофея Ивановна.
– Я сама погуляю с детьми, – сказала она не терпящим возражений тоном и, сощурившись, неодобрительно взглянула на Димку. Голос ее был скрипучим, едким. – Не видела, чтобы вы тренировали боевые заклинания, молодой человек. Крайне рекомендую вам любую свободную минуту посвящать именно этому. Не заставляйте меня думать, что вам больше пошло бы вскапывание огорода.
У Поляны покраснели уши.
– Дмитро предложил помощь, которая была очень кстати, – примирительно проговорила Симонова.
– Знаю я, что ему было бы кстати, – отрезала хозяйка и тут же заговорила ласково, тепло. – Вы отдохните, милая, а я погуляю с детками, до пастбища сходим, да, девочки?
– Да, да, – запрыгали наследницы крупнейшего герцогства Рудлога.
– Вот и хорошо, – умильно сказала Дорофея Ивановна и, взяв их за руки, скользнула по Дмитро нехорошим взглядом. Тот хмыкнул и вытянулся по стойке «смирно» – и хозяйка, сощурившись еще больше, увела детей.
Ушел и Матвей – иначе точно остался бы без завтрака. По пути он прихватил лист бумаги и ручку и, поспешно закидывая в рот огромный кусок омлета, записывал то, что помнил.
«Лорд Макс, лорд Макс, проснитесь…»
Восемнадцатое апреля по времени Туры, Нижний мир, Макс Тротт.
– Лорд Макс.
Сначала вернулся слух, и голос Богуславской резанул по ушам как звук электропилы.
Затем – ощущения.
Сердце казалось ледяной дырой. Жутко ныла челюсть. Мышцы тела еще подергивались и болели так, как не бывало после самой жесткой тренировки с Четери.
– Ну откройте же глаза. Я вижу… надеюсь, что вам лучше…
Это уже шепотом и очень близко. Ее горячая ладонь гладила его по груди над сердцем, по плечам, по щеке – Макс лежал головой набок, и эти движения стирали боль, согревали.
– Постарайтесь открыть… только осторожно. Я сейчас накину вам на глаза что-нибудь… сейчас.
На лицо легла ткань.
– Я читала, что после приступа эпилепсии нужно приглушить свет, – говорила она тихо, – и избегать резких звуков и запахов. Простите, я не должна была кричать, но я так испугалась.
Теперь она гладила его по волосам – осторожно, боязливо, очень нежно. Тротт пошевелился, открыл глаза – и тут же зажмурился. Даже из-под ткани свет ударил по мозгу так, будто в лицо направили прожектор – хотя они ночевали в стволе огромного папоротника, рассеченного молнией, и даже утром тут должен был царить полумрак.
Когда наконец свет перестал доставлять страдание, Макс слабыми пальцами сдернул ткань с лица. Алина сидела рядом с ним на коленях и жалко улыбалась, кусая губы. Он поднял руку, погладил ее по щеке. Глаза ее были сухими.
– Вы не плачете, – прокаркал он. Горло было сведенным, как при долгом крике на морозе.
– Как видите, – принцесса устало потерла свободной рукой глаза, и на лице ее осталась кровь.
– Откуда? – сипло спросил Тротт. Пошевелился.
Она с неловкостью показала ладонь. Глубокий порез до середины.
– Не успела еще залечить. Разжимала ножом вам зубы. Я читала, что нужно это сделать. Но на практике оказалось очень трудно. Это, – голос ее дрогнул, – это ведь эпилепсия, да?
Макс не ответил, повернулся на спину, глядя в небо – туда, где папоротник расходился двумя расщепленными половинками.
– Возможно, – сказал он наконец. – Как это выглядело?
– Я проснулась оттого, что вас начало трясти. – Принцесса приложила ладонь к рассеченной ладони, сосредоточилась. Тротт искоса наблюдал за ней: тело его постепенно отходило от боли, ледяная яма на месте сердца уже не беспокоила. – Мелкие подергивания, выгибание дугой, глаза открыты, но радужек не видно, проступившая сетка вен. Очень страшно было. – Она отняла ладонь, посмотрела на уже целую кожу и вдруг судорожно вздохнула. – Очень страшно, – повторила она, обхватив себя руками за плечи. Рвано вздохнула. – Это из-за Жреца?
От Алины, все усиливаясь, пошел знакомый жар, и Тротт вытянулся, сжимая кулаки, закрывая глаза.
Тьма внутри откликалась ее пламени, усиливалась, наполняя Макса силой. Тело оживало, боль и слабость уходили, утекали; наливались мощью крылья, и полыхающий огонь рядом вызывал такое желание схватить, вжаться, взять больше – все, что может дать, – что Макс застонал, поворачиваясь на живот и вжимаясь щекой в прохладное сочленение ствола.
Плеча его снова коснулась обжигающая ладонь, и он дернулся. А в следующий момент принцесса легла сверху, обхватила его руками, крыльями – как могла, неловко, застенчиво, – и по телу его словно прошла горячая волна. Он мгновенно заледенел от взметнувшейся своей стихии, а затем – согрелся, и голова очистилась, стала ясной, и мышцы перестали болеть.
Можно было вставать, но Макс остался лежать, глядя в древесный рисунок изнанки ствола и чувствуя жаркое девичье тело сверху. Еще немного. Еще немного позволить себе близости.
– Это все из-за меня, – прошептала она горько ему в шею. Трот вздохнул пересохшими губами.
– Нет. Вы, наоборот, помогли мне.
– Видеть, как вас ломает страшнее, чем стать вашей женой, лорд Макс, – принцесса едва заметно пошевелилась, обхватила его сильнее, осторожно коснулась губами его кожи, и Тротт усмехнулся, прямо-таки ощущая, как она набирается смелости.
– Уж надеюсь, ваше высочество.
– Леди Тротт, – сказала она упрямо. Поерзала на нем, засопела. Он лежал смирно, не шевелясь, прикрыв глаза и ощущая все ее движения. – Вы специально так легли, да?
Он засмеялся.
– Не хотите повернуться? – упорствовала принцесса.
– Хочу, – сказал он честно, и она ожидаемо испуганно замолчала. – Но нам нужно идти. Мы и так сделали слишком большой круг. Если бы не он, мы давно бы уже вышли к порталам.