Но я не могла ответить. И понять, что он имеет в виду. Я, глядя в серое небо, видела, как под тучами мягкими упругими волнами катится от моря на лес ветер. Редкими волнами, перламутровыми, сияющими. И в такт толчкам этих воздушных волн болезненным сознанием своим я отчетливо слышала хриплый шепот «Марина, Марина».
Он был похож на выдохи спящего. На дуновение ветра. На медленный шершавый прибой.
Надо мной медленно удлинялись ветви деревьев, превращаясь в тысячи зеленых змей, плескал шепотом бесконечный воздушный океан, а я улыбалась голосу Люка, прошивающему меня насквозь, скалилась безумно, прижимая к себе горячий камень и ощущая, как затягивает рассудок лихорадочная пелена.
Меня затрясло. На запястье налился холодом брачный браслет, утешающе потекла по телу мятная дрема, и я закрыла глаза.
Муж мой лежал животом на груде драгоценных камней, насыпанной на гигантском четырехугольном куске хрусталя.
Он поднял голову, посмотрел на меня. Белым засияли глаза. Дрогнули губы.
«Марина».
Ветер окутал меня выдохом и отступил, рассеяв и Люка, и его ложе, и все вокруг.
Я, продолжая шептать что-то умоляющее, слезливое, приоткрыла глаза и тут же закрыла: в глаза ударил свет. Мне было жарко. Болели руки и ноги. Меня била дрожь.
Обрывки разговора рядом ощущались как дробь града по жестяной крыше.
– …У нее бред. Тяжелая кровопотеря, господин Леймин. Со вчерашнего дня температура, несмотря на усилия виталистов.
– Тем не менее я настаиваю, что ее светлость нужно эвакуировать. Мы вызовем реанимобиль из Виндерса…
Как же жарко. Я выпадала из реальности и возвращалась после мгновений слепоты и глухоты.
– …Господин Леймин. Пока еще я главврач этого лазарета. И я вам говорю как врач: перевозить Марину Михайловну опасно и для нее, и для детей…
– Нападение может произойти в любой момент!..
Я умру сейчас, так жарко. Обморочная муть была рядом, близко, во мне.
– …Здесь она реабилитируется при поддержке драконов-виталистов. Они удерживают ее. В Виндерсе есть драконы-виталисты?..
– А кто защитит ее, если снова атакуют иномиряне? Она не сможет больше вызвать огненных птиц!..
Я попыталась заговорить. Не вышло. В голове было гулко, мутно, сонно.
– Марина, – голос Энтери прогнал хмарь, – спать!
Прикосновение рук. Прохлада по телу. Волна спокойствия и неги. Тяжелая дрема.
Я, пробиваясь через нее, зашептала, еле двигая губами:
– Дети?
– Живы, – сказал дракон, и я замерла от облегчения. Губы пересохли. Под веками от жара плясали темные пятна, и я никак не могла открыть глаза.
– Камень… принесите камень…
– Бредит, – тяжело проговорил доктор Кастер.
– Нет! – прохрипела я. – Я не брежу!
От усилия застучало сердце, и я остановилась, хватая ртом воздух.
– Тогда что за камень, ваша светлость? – недоуменно и почтительно переспросил Леймин.
– Энтери знает, – шептала я. Руки дрожали, снова начало знобить. – Энтери… я сжимала камень. С моей кровью. Где он?
– Остался рядом с костром, Марина, – гулко объяснил дракон.
– Принесите… На одну из башен нужен огонь… много огня, – заторопилась я, чувствуя, что сейчас снова провалюсь в обморок, – а затем… принесите туда камень. И много, много масла… покормить огнедухов… привязаны к камню. Защитят…
– Сделаем, моя госпожа, – с явным облегчением проговорил Леймин. – Сейчас и сделаем.
Замутило, и я застонала. Легкие горели.
– Воздух… – язык отказывался ворочаться, – не могу дышать. Откройте окно.
Шаги. Звук распахиваемых створок. Прохладный поток, ласково огладивший меня, лизнувший мокрые волосы на затылке. Мой глубокий вдох.
Выдох Люка.
«Марина».
«Где ты? Где ты? Люк!»
В груди заболело, и я словно со стороны услышала свой всхлип, стон, вой. Ладонь Энтери вжалась в мою грудину.
– Не надо кричать, сестра.
Холодно. Хорошо. Все померкло.
Я открыла глаза. Стояла ночь. Тело казалось легким. В углу спала молоденькая санитарка. Из зеркала над раковиной струился серебристый туман.
Створка открытого окна едва заметно шевелилась.
«Марина», – шепнул ветер.
Я зажмурилась, смаргивая слезы. Снова посмотрела в окно, залитое сиянием голубоватой луны. Начала кружиться голова, по телу растекся жар.
Надо было разбудить санитарку, но я молчала. Я хотела еще раз услышать его.
Выдох ветра.
«Марина».
– Бред, бред, – прошептала я, улыбаясь и отворачивая голову от окна. Волосы прилипли ко лбу, к щекам. Начало лихорадить – верный признак высокой температуры.
Серебристый туман, истекающий из зеркала, принял форму двух огромных змей. Они были очень похожи на воздушных духов, виденных мною на Серебряном балу у Луциуса Инландера, но раз в двадцать больше тех малышей.
Я заморгала, пытаясь прийти в себя. Хвостатые видения не пропадали – наоборот, бормоча что-то, направились ко мне, поднимая головы выше койки и ругаясь, как старушки.
– Ссстара я ужссе рисссковать… разссвеяться можемссс… – сердито потрясала одна огромной башкой.
– А ветеркамиссс ты рисссковать не боишшшшься? – фыркала в ее сторону вторая. – Огненныессс все дурныессс… сожшшшет себя тоссскоюууссс… вонссс полыхает каксс…
Этот мой бред оказался очень ворчливым и потешным. Я растянула губы и начала тонко хрипло смеяться. Санитарка распахнула глаза и ойкнула – и одна из змей неуловимой туманной полосой оказалась перед ней и зашипела:
– Спиииссс! Спиииссс до утрассс!
Девушка откинулась затылком на стену и заснула.
Спины моей коснулся воздух из окна.
«Марина».
Смех мой перешел в плач.
– Нуссс, нуссс, – добродушно зашипела ближняя змея, – шшшто тут у нассс… чрезссвычайная чувссствительноссссть к тонкимссс сссферамссс… разссбитое сссердце… а вот и высссс, мои хорошшшшиесссс…. сссладкиессс… зссмеяткиссс мои…
Она, сюсюкая престарелой бабушкой, положила голову мне на живот, как ужи в парке незадолго до нападения, – я приподнялась на локтях и сквозь головокружение увидела, как она улыбается. Реально, змеино, улыбается. Почему-то именно это воркование заставило подумать, что это никакой не бред.
– Вы кто? – спросила я, всхлипывая, и сама поразилась, как трезво и несонно прозвучал мой голос. Да и мне больше не было жарко.
– Ссснимсся мы тебессс, – ехидно ответила вторая змея, подползая ближе. Подцепила пастью мое правое запястье, прокусила, начала слизывать кровь. Я заторможенно следила за этим, и не думая возмущаться. Боли не было. Или мне и так было слишком больно.
– Многоссс не бериссс, сссгоришшшь! – прошипела первая нервно.
– Зссснаю, – отмахнулась та. – Морковьссс ешшшь, – сказала она мне строго, тоном напомнив доктора Лео, – яблокиссс, и ссспи большшше… – Она огляделась и погрозила мне хвостом. – А где огоньссс? Шшшто такоессс – крассссная и безсс огня рядомссс… шшшто делать… сссейчас тебе и ветеркамссс виты добавимссс… двое ихссс… не бывало такогоссс…. Правдусс говорят, чтосс красссные всссе преумносссжаютссс…
Змея обвилась вокруг меня бесконечными кольцами и разлилась голубоватым сиянием, поднимая над койкой. И словно пухом стали мышцы, и выдернули из сердца боль, и слезы высохли, остановившись.
– Нуссс, вот и хорошшшоссс, – шептала первая, не отнимая головы от моего живота. – Айссс какиессс ветеркиссс, исссстинные, крепкиессс…
Перед глазами у меня темнело, мерцало, и я уже не разбирала, где явь, где сон.
«Марина»…
Я, забыв про змей, выдохнула, рванувшись из своего тела, потекла, расправляя крылья, над замком за зовом ветра, рухнула вниз, вжалась в Люка, обхватила его руками и ногами, чувствуя, как впиваются в бок тысячи драгоценных камней, и заснула, как на лучшем ложе в мире.
И проснулась одна на койке в своей палате. За окном сияло высокое солнце. Дверь была приоткрыта, из-за нее раздавались голоса.
Колотилось сердце, дыхание было частым, нервным. Счастье уходило, заполняясь темной пустотой. И в этой пустоте полуденный ветер из открытого окна звал меня к себе.
– Где ты?!! – зашептала я умоляюще, лихорадочно, кривя рот в попытке сдержать слезы и чувствуя накатывающий приступ удушья: слишком явным во сне было ощущение крепкого тела Люка рядом, его тепла, его дыхания, его запаха. – Что ты мучаешь меня? – Грудь уже сдавливало, и в глазах темнело. – Я не могу больше, не могу, не могу! Боги, как мне тебя не хватает…
«Марина».
Я перестала дышать. В голове что-то сместилось, полыхнуло белым сиянием. Пропали мысли. Я потянулась навстречу своему имени, теперь уже наяву, и улыбнулась.
Веди меня, ветер, веди… туда, где нет боли. Я лежала – но я словно стояла, я видела белые стены палаты – но передо мной, у ног моих расстилалась пропасть, и в пропасти этой кипела тьма. Тьма моего безумия. Я чувствовала ее дыхание на своем лице и сама полной грудью дышала ею, ощущала, как уверенно касается она моего разума, стирая реальность, насылая утешающие видения, как шепотом ввинчивается в мои уши, как воспоминаниями и чувством вины пластует мне сердце.
Во тьме этой мелькали крылья огнептиц и скорченные тела сожженных мною людей; я знала, что они враги, что дрогни я – и меня, и обитателей замка ждала бы участь хуже смерти. Но это не спасало – они смотрели на меня пустыми глазницами, кричали обугленными ртами: «Убийца!» – а я вспоминала выгоревший листолет, который подарила Люку, ожоги на его коже, и кивала, не видя ничего перед собой: да, убийца, да, убийца…
– Марина!
Кто-то осторожно взял меня за запястье, и я недоуменно посмотрела на свою руку. А потом реальность поднялась вокруг меня фрагментами, цветами: темной рамой раскрытого окна и прохладным подоконником под ногами, белой занавеской, скользнувшей по плечу, мокрой от пота розовой сорочкой, синим небом, зеленым лугом внизу. На нем замерли раненые, санитарки, кто-то из моих гвардейцев – они все молча, со страхом смотрели на меня.