аясь друг друга губами. Мне было легко. В этот момент казалось, что больше ничего плохого с нами не может случиться.
Далеко над фортами вдруг вновь загрохотали орудия, и Люк, расслабленный, почти дремлющий, пошевелился. Посмотрел на меня.
– Странное ощущение, – проговорил он с той же задумчивостью, какую я уже видела в нем: словно он вслушивался в себя. – Будто кто-то посягает на то, что принадлежит мне. И мне это не нравится.
Новый цвет его глаз меня и пугал, и завораживал. Как и нечто непривычное, иное, проявляющееся в нем все сильнее.
– Иди, – сказала я тихо, хотя мне хотелось вцепиться в него и кричать «не уходи!». Но он был нужен не только мне.
Люк сжал меня крепче, поцеловал виновато в висок. С трудом поднялся и, шатаясь, пошел к окну, окутываясь серебристым сиянием.
– Я вернусссь к тебе, – пообещал он, оглянувшись уже возле окна.
– Я буду ждать, – сказала я кротко и пошевелила ногой с обвитой вокруг нее сапфировой нитью.
Глаза его вспыхнули белым, Люк застыл. Усмехнулся, отворачиваясь, и распахнул створки. Взвыл ветер – и мой муж выпрыгнул наружу, а через секунду послышался шипящий рев, и вдоль окна пронеслось ввысь длинное змеиное тело.
Я сидела, глотая слезы, когда мой взгляд упал на часы. Было без двадцати десять, и я поспешно выскочила в приемное.
Мартина и Викторию я застала в одной из гостиных – они, рассевшись по разным углам, пили молоко из кувшинов и разговаривали по телефонам. Времени оставалось совсем мало. Я, то и дело прислушиваясь к канонаде, успела торопливо рассказать им все, что знала про лорда Тротта, велела принести сюда упаковки с молоком, попросила приходить ко мне, как будет возможность, обняла Марта, крепко пожала руку Виктории. Возможно, мы никогда не станем подругами, но я видела, как она бросается защищать Мартина, и готова была полюбить ее только за это.
Часы показывали без пяти десять, когда они, нагруженные молоком, ушли в Зеркало. А я, чувствуя, что сейчас снова начну плакать, постояла немного, глубоко вдыхая и выдыхая, и направилась сначала к Берни – узнать, что происходило, пока я была без сознания, связаться со свекровью, – а затем обратно в лазарет. Заниматься делами. Ждать.
Дармонширу нужен был не только Люк. Я тоже оказалась здесь нужна.
Глава 6
Семнадцатое апреля, Пески, Тафия
Вей Ши
В ночь после ухода Четери Вей Ши не смог заснуть, как ни пытался: опять тревожили его картины далеких битв и ощущение, что сам он прячется от настоящих дел. Вставали перед глазами образы из видений юной принцессы Рудлог, которые он разделил с ней, – смерть деда и гибель Мастера, падение Пьентана, битвы исполинов, – и все сильнее хотелось прямо сейчас оставить мирную жизнь и уйти туда, где он сможет изменить предначертанное.
Кровь тянула в путь, а слово, данное деду, удерживало на месте. И никак Вей не мог решить, что правильнее.
В конце концов он так измаялся, что вытянулся на циновке, заставляя мышцы расслабиться, и, как только напряжение покинуло тело, ушел в одну из любимых ментальных лакун, созданных для отдохновения: туда, где среди скал и зелени шумел высокий водопад, а в озере, образованном его водами, плавала радужная форель.
Там он мог подумать, пока тело отдыхало и набиралось сил, мог и потренироваться: пусть это не развивало мышцы, зато закрепляло пройденное в памяти. Там разум его был спокоен и свободен от порывов горячего сердца.
Хотел он пообщаться с отцом или дедом, но они были закрыты – не ощущал Вей привычного их внимания. А вот девочка Юноти сейчас спала; теперь он в любой момент мог прийти в ее сон и сделал это, просто назвав ее имя. Спрятавшись за кривой яблоней, понаблюдал, как она сидит в каком-то бедном домике и усердно чистит лук, много лука, и ушел к себе.
Такие сны были пустыми и брались из памяти, никакой опасности или предзнаменования не несли.
Вей Ши мог и пообщаться с ней, и позвать к себе – но не хотел, пусть и был удивлен, что девочка не появилась у него во снах в первый же день после привязки. Но это было к лучшему: ее болтовня могла утомить и в ментальном пространстве.
Неделю он пытался достучаться до отца с дедом, но они лишь закрывались сильнее, и Вей понимал, что это неспроста. Неделя прошла после ухода Мастера из Города-на-реке, и с каждым днем все тяжелее становилось на душе у наследника. Теперь он терпеливо и без отторжения выполнял свои ежедневные обязанности: мысли его все равно были заняты другим, а под работу на грядках размышлялось легче.
«Кто ты прежде всего, Вей Ши, – то и дело вспоминал он слова Мастера. – Воин? Сын, внук? Правитель?»
Вей пока не знал ответа. И поэтому продолжал думать и делать то, что должен.
Как и прежде, вставал он засветло и занимался с шестом, вспоминая наставления Четери. Тренировался метать ножи: виделось ему, как учитель по возвращении будет горд им и, возможно, посчитает его достойным получить настоящий клинок. Серьга, подаренная младшей Рудлог, все время мешала – Вей никак не мог привыкнуть к ее тяжести и к тому, что она болтается при занятиях. Отвлекался, раздражаясь, и все больше усилий приходилось прикладывать для того, чтобы отстраниться от досады. Девчонки не было рядом, но и без этого она ухитрялась напоминать о себе.
Затем под гул голосов, плач и смех детей, которых матери приводили на благословение, Вей мел двор храма или работал на огороде, до обеда помогал посетителям и драконам-виталистам, а после, в жару, шел к деду Амфату.
Старик радовался ему каждый раз так, будто встречал родного внука после долгого отсутствия, а однажды даже вышел навстречу на своих ногах – и не пришлось в этот день Вею носить его на спине, потому что ноги слушались деда так, будто никогда и не отнимались.
Но на следующий день старик опять не мог ходить. Над Тафией шел дождь, и наследник, промокший насквозь, увидел деда полусидящим у кровати на полу и строгающим из деревяшки дудочку-птичку.
– Хотел утром встать и упал, – объяснил Амфат, когда встревожившийся Вей Ши поднял его обратно на кровать. – Так и ползал потихоньку. Не печалься, эфенби, – подмигнул он, не унывая. – Ноги мои с той поры, как появился ты, оживают все чаще; если так пойдет, я еще спляшу на твоей свадьбе.
И он изобразил двумя пальцами пляску на недвижимой ноге.
– У меня их будет три, – ответил Вей рассеянно: он набирал из мешка проса, чтобы сварить деду каши, и по-прежнему был погружен в свои мысли. – И я был бы рад видеть вас на всех свадьбах, но у нас нет таких плясок, как у вас, феби Амфат, церемония строгая, величественная…
– Так это же твоя свадьба, внучок, – бодро прервал его старик. – Захочешь – и танцы будут.
– Не все бывает, как мы хотим. – Вей, разведя огонь в очаге, поставил на него горшок с кашей, повесил над углями закопченный чайник, достал меда и сухих фруктов. Амфат любил сладкое.
– А ты плясать-то умеешь? – не унимался дед смешливо, и наследник вдруг подумал, что Амфат, даже наполовину парализованный, живее, чем он сам, здоровый и способный ходить.
– Не умею, – буркнул неохотно, нарезая в кашу зеленые плотные сливы.
– Это ты зря, – наставительно проговорил старик и поднял для значимости палец вверх. – Танец в детство возвращает, душу свободной от забот делает. Танец – то смех тела. А тебе полезно посмеяться, эфенби. А то сдается мне, что ты никогда не смеешься.
– Иногда смеюсь, – вежливо ответил Вей Ши, вспомнив нарисованного девочкой Юноти пляшущего тигра и невольно улыбнувшись.
– Не верится, – тоненько захихикал хозяин домика, – а уж последние дни и вообще уныл, как верблюд, страдающий желудком. Думаешь о чем-то, внучок?
– Думаю, – неожиданно для себя признался наследник, невольно подбрасывая в руке нож, которым резал сливы для каши. – Война идет, феби.
– Идет, – сразу став серьезным, согласился Амфат.
– Если б были вы в силе, как раньше, – не глядя на деда, проговорил Вей, – если б могли держать оружие и биться, то сидели бы здесь?
Старик не отвечал, и Вей Ши смотрел в огонь, сидя на корточках перед очагом и помешивая кашу. Слышались бульканье, шум дождя, шустрое вжиканье ножика, вырезающего птичку-дудочку.
– А ну-ка, – вдруг потребовал дед, – отнеси меня в заднюю комнату, внучок.
Дед Амфат откинул крышку большого сундука и, порывшись в каких-то кожаных одеждах, ремнях, свертках, достал наконец один из них.
– Я видел, как ты играл ножом. – Он поманил Вея, чтобы тот наклонился, и сунул сверток ему в руки. – Бери, это мои. С поясом. Я сильно крупнее тебя был, – он оценивающе оглядел тонкую талию наследника, – высох сейчас. Дырку на поясе провертишь и пользуйся.
Вей Ши, развернув ткань, долго смотрел на старый, видавший виды кожаный ремень шириной в полторы ладони, с гнездами для ножей, вшитыми наискосок – лезвия не воткнутся в бедро, даже если сядешь или скорчишься. Сами ножи – с короткими рукоятками, на четверть съеденные заточкой, – были тяжелыми, но с идеальным балансом. В руке ощущались словно влитые.
– Спасибо, – сказал он, гладя темную сталь, и поклонился старику, от переживаний утирающему слезы.
– Ты попрощаться-то зайди, – попросил дед Амфат. – А то вижу, как глаза горят.
– Зайду, – пообещал Вей Ши, аккуратно откладывая сверток и поднимая старика на закорки. – А когда вернусь, надо, чтобы вы уже на своих двоих ходили, феби.
После того как каша была съедена, хозяина вновь потянуло на разговоры.
– И что же ты с тремя женами делать будешь? – вопросил он, качая головой. – Да и зачем они тебе? Красивые, что ли?
– Красивые, – согласился Вей Ши, драющий котелок.
– И семьи, небось, достойные? – прищурился старик.
– Очень достойные, – нужно было поддержать беседу.
– Сговорены, что ли? – продолжал допытываться дед.
– Сговорены, феби.
– А по сердцу есть какая? – хитро поинтересовался дед.
Вей промолчал.
– Это ты зря, – сказал ему в спину Амфат. – Красивая, из семьи достойной, с приданым большим – это, конечно, славно, внучок. Но тебе с женой всю жизнь жить. Нужно, чтобы она тебе сердце радовала, кровь горячила. – Он вдруг сентиментально вздохнул и всхлипнул. – Как моя Камиля́, хорошего ей перерождения. Мне, знаешь, каких невест предлагали? А увидел ее как-то на севере – верблюдов поила, мне воды поднесла, – и больше думать ни о ком не мог.