К тому же, когда становилось совсем тоскливо, она, в отличие от Каролины, имела возможность вырваться на свободу.
Война шла далеко, но каждый день даже в закрытом замке Полина встречала знаки войны. Встретила и сейчас. У одного из гвардейцев, стоявшего у дверей в ее с Демьяном покои, на запястье виднелась фиолетовая траурная лента.
– Кто, Роман? – спросила Полина, останавливаясь у дверей. Ей было тяжело спрашивать, но разве могла она просто пройти мимо?
– Младший брат, – глухо ответил гвардеец, глядя прямо перед собой. – Воевал на Юге Рудлога.
Полина помялась, вздыхая от сочувствия. Свита примолкла, даже леди Мириам не стала указывать, что негоже королеве выглядеть неуверенной и мямлить.
– Хочешь поехать к родителям? Может, я могу как-то им помочь?
Стражник посмотрел на нее. Дернул кадыком. Не одной ей было неудобно.
– Ваше величество, – заговорил он горячо, с болью. – Они старые совсем у меня. Может, вы позволите им переехать ко мне в Бермонт? Здесь у нас поспокойнее…
– Конечно, – с облегчением сказала Пол. Это она могла решить. – Я распоряжусь выделить вам дом. Поговори с ними; если согласятся переехать – скажи.
– Благодарю! – по-военному рявкнул гвардеец, вытягиваясь в струнку.
– Ваше величество… – забубнила леди Мириам, – …нужно бы посоветоваться…
– Леди Мириам, идите в приемную, – в сердцах проговорила Пол и открыла двери в покои. – Я подойду после обеда. Идите.
– Что слышно в городе? – спросила она у горничной, бойкой, плотненькой и говорливой, пока та набирала ей ванну. Секретарь уже удалилась, фрейлины ждали поручений в гостиной.
– Появилось много беженцев, – охотно откликнулась девушка. – Аж из Инляндии к нам добрались, а блакорийцев вообще видимо-невидимо. Хорошо, что весна в этом году такая ранняя, теплая, а то сколько на шоссе через горы померзло бы…
– И давно появились? – поинтересовалась Поля, глядя за окно – там висела дымка, низкое облако, укутавшее замок.
– Первые уж месяца два как, а массово недавно добрались. – Горничная влила в ванну пену. – Много семей. Говорят, в горных линдах поначалу остановились, но там нравы совсем строгие, старые, им там нелегко, видимо, было, что к столице подались…
– Понятно, – проговорила Полина недовольно. Ей про беженцев не сообщали.
– А еще говорят, что неподалеку от столицы видели инсектоида, – понизив голос, сообщила горничная. – Неужто и сюда добрались, а, ваше величество?
– Вряд ли, – хмыкнула Поля, пробуя воду. – До долины слишком далеко.
– Вот и я так думаю, – согласилась девушка. – Но все же страшно: вдруг тварь такая в город проберется и нападет?
– Если что-то и видели, армия его найдет и обезвредит, – уверенно сказала Полина. – Один инсектоид – не проблема. Пара магов его быстро изжарят.
– Так нет магов-то, – вздохнула собеседница. – Все в боях – кто на границе, кто в Рудлоге, а кто и в Инляндию ушел. Мало их у нас.
– Значит, солдаты с огнеметами, – успокоила ее королева. – Все, иди, Реди́на. Скажи, чтобы час меня никто не беспокоил. Я хочу полежать в ванне.
– Конечно, ваше величество. – Девушка присела в книксене и вышла из ванной.
Поля, сжимая в руке телефон, закрыла дверь на щеколду. Набрала Демьяна раз, другой – трубка молчала. Значит, он там, где нет связи.
– С ним все хорошо! – громко сказала она себе. Поплескала водой, присев на край ванны, пометалась по комнате.
За дверьми ждали дела, фрейлины, леди Мириам, старейшины и много-много ритуалов, которые не имели смысла. Ей тесно было. Скучно. Тяжело. Чем крепче Полина становилась, чем дольше бодрствовала, тем больше росла ее потребность в движении и свершениях.
Она никогда не умела сидеть на месте.
Поля вновь потрогала воду и направилась к окну. Распахнула его, улыбнулась облачной дымке.
Но у нее есть целый час.
Час свободы – разве это мало? Час, за который она может своими глазами увидеть то, что недоступно ей из окон автомобиля, из-за стен замка, из-за спин охраны.
Час свободы – это очень много.
Полина-Иоанна, королева Бермонта, встала на подоконник и раскинула руки. И, превратившись в большую птицу, поднялась в небеса.
Она впервые снова обернулась птицей около десяти дней назад, после отъезда Демьяна. Ей было так тоскливо, что она не находила себе места.
Муж пробыл рядом меньше недели, а Поля вновь прикипела к нему, привыкла. Привыкла чувствовать во сне горячий медвежий бок, просыпаться в полдень и видеть его величество просматривающим бумаги прямо на берегу пруда или разговаривающим по телефону. Стоило ей открыть глаза, как Демьян сворачивал дела, и Поля знала, что до обеда они пробудут только вдвоем. Он сам приносил ей одежду, и не пугали его и не казались ему недостойными ни ее лохматый вид, ни шуточки, ни громкий смех, ни желание подурачиться после пробуждения.
В замке он постоянно носил гъёлхт поверх сорочки с бермонтской вышивкой на рукавах – зеленые схематичные ели, солнышки-ягодки-листики, – но все это на Демьяне смотрелось так уместно и сурово, что Полина не могла не любоваться им.
– Мне кажется, я просыпаюсь теперь только затем, чтобы увидеть тебя в гъёлхте, – сказала она как-то со смехом, надевая платье. – Ты и так красивый, но когда ты в нем, мне хочется схватить тебя и уволочь в лес с криком: «Это мой муж!»
– У тебя будет такая возможность на Михайлов день, – отозвался Бермонт невозмутимо, откладывая на траву папку с бумагами. Его величество сидел у пруда, скрестив ноги, и выглядел невозможно собранным и деловым. Несмотря на гъёлхт, который натянулся на коленях и ужасно интриговал. – И я, и лес будем в наличии.
– Ты думаешь, война закончится к августу? – мгновенно посерьезнела Пол, застегивая платье на груди. Подхватила из корзины, стоявшей поблизости, яблоко, опустилась рядом с мужем на берег.
– Должна, – ответил Демьян. – Ресурсы иномирян небесконечны, они сильно отстают от нас по развитию, несмотря на инсектоидов, и у них был один выход – ударить сразу всей мощью, чтобы сокрушить наши армии. Что они и сделали. В Инляндии и Блакории им почти все удалось, у нас нет, да и в Рудлоге они завязли. Если верить пленным, а они все поют на один лад, то теперь иномиряне надеются на некое чудо-оружие и приход их, лорташских, богов. Я подозреваю, что это байки их жрецов для поднятия духа…
– Приход богов? – удивилась Полина.
– С богами пусть боги разбираются. – Демьян отнял у нее так и не тронутый плод. – Я о чудо-оружии. – Он вгрызся в яблоко крепкими крупными зубами. Брызнул сок, и Поля, захихикав, потянулась к мужу и слизнула каплю со щеки. – Но никого из жрецов нам не удалось захватить. А они точно знают больше рядовых командиров… Заноза моя, вылизывать меня лучше в обороте.
Полина забралась к нему на колени и принялась целовать – очень уж вкусным оказался яблочный сок на губах. Уронила спиной на траву – и там они уже забыли обо всем, перекатываясь по берегу, смеясь, кусаясь и балуясь. Поля забиралась руками под гъёлхт, хохотала: «Теперь я понимаю, почему у берманов такая рождаемость – задрал, и готово», – и охотно, дразнясь, принимала поцелуи мужа.
И только когда он вжал ее в землю, раздвигая коленом ноги, – вспомнился, поднялся изнутри мутный страх, заставил заледенеть, стиснул горло.
Она мотнула головой, приказывая себе не поддаваться, – но Демьян уже скатился с нее, растянулся рядом. Молча, только грудь его ходила ходуном. Полина взяла его за руку – и он сжал ее ладонь, глядя в небо. Там сияло яркое апрельское солнце.
– Какая ранняя в этом году весна, – проговорил Бермонт рычаще. Пол вздохнула, подобралась к нему, положила голову на плечо, тоже щурясь от солнечных лучей. – Никогда такого не было. – Говорил он с трудом, чуть замедленно, но дыхание успокаивалось и хватка становилась легче. – Раньше в это время у нас еще мели метели, а в мае на озерах стоял лед. А сейчас уже вода открыта и почки распускаются. Это все из-за тебя, Поля. Твоя сила укрепила меня, твой огонь согрел Бермонт. Люди в Бермонте знают об этом, знают, кому они обязаны теплом.
Демьян совсем расслабился и некоторое время молчал.
– Не ломай себя, заноза моя, – попросил он наконец. – Мне голову кружит и то, что ты после всего так смела со мной и так много позволяешь. Всему свое время. Я буду ждать сколько угодно, чтобы ты стала доверять мне.
Она снова вздохнула и поцеловала его в щеку. Ей не хотелось об этом говорить, и в душе все сжималось, и хотелось уйти, закрыть уши, не слышать, не видеть его сомкнутых губ. Но Демьян все эти дни позволял ей творить с ним все, что заблагорассудится. Они могли по часу валяться на кровати в их покоях, и Поля теребила его, как огромную плюшевую игрушку, гладила, что-то рассказывала, щекотала, заставляла бороться с собой – он то поддавался, то заваливал ее лицом в подушку, и тогда она хохотала и кричала: «Сдаюсь!» И игры их становились всё откровеннее – куда откровеннее, чем когда он приходил к ней в спальню в Иоаннесбурге до свадьбы, – и поцелуи всё жарче, и ласки всё смелее.
Но страх никуда не девался.
И дочь Красного вновь забралась на мужа и посмотрела в его светло-карие с прозеленью глаза. В глаза своему страху.
– Я доверяю, – проговорила она четко, не отводя взгляд. Он тоже смотрел на нее, изумленно, улыбаясь, и дыхание его снова учащалось, и радужки желтели, а зрачки расширялись. – Я не виню тебя. Я люблю тебя и хочу быть с тобой. Остальное мы решим, да?
– Теперь я понимаю, как ты остановила берманов у наших покоев, – пробормотал он, легко касаясь ее губ своими. – Да, Поля. Я счастливец, что ты выбрала меня.
– То-то же, – ответила она довольно. – Не каждому так везет.
В день его отъезда Полина проводила Демьяна как жена, обнимая и горячо целуя в их покоях, – и муж тоже целовал ее в ответ, и ласкал, и шептал нежности, как мальчишка, – а ее страх оставался крошечной точкой в памяти и не омрачал их прощания.
Проводила и как королева, стоя рядом с леди Редьялой на железнодорожном вокзале Ренсинфорса и наблюдая, как погружаются в эшелоны солдаты из частей, остававшихся в столице, во главе с королем.