– Ничего удивительного, – фыркнула Рита, – змеи любят молоко, так что тебе сам Инлий велел.
– Верно. Вот и славно, – невозмутимо поддержала ее свекровь, – оно полезно для здоровья, я с детства тебе это толковала, Люк.
– Глядишь, так совсем правильным станешь, – проворчала я в его сторону.
Люк усмехнулся. Склонился к моему виску, чтобы поцеловать, положил ладонь мне на колено – мы сидели почти бедро к бедру – и неслышно сообщил, касаясь губами уха:
– Нам с тобой это не грозит, детка.
– Очень на это надеюсь, – пробормотала я так же тихо, усиленно улыбаясь родственникам, разглядывающим нас с разной степенью умиления, и чувствуя, как Люк медленно двигает ладонью по внутренней поверхности моего бедра, подтягивая ткань платья вверх. Пальцы его обжигали кожу, и я едва удерживалась, чтобы не закусить губу или не засмеяться.
Он снова поцеловал меня в висок, и я прикрыла глаза. Его точно никакая смерть не исправит. И слава богам.
– Боги, это так сладко, что мне не нужен десерт, – восхитилась Маргарета.
– Завидуешь? – беззлобно хмыкнула я, сжимая ноги, ибо мой муж уже начал вытворять что-то почти неприличное.
– На самом деле, да, – призналась она со смешком. – Это лучше, чем когда вы были в ссоре.
– Маргарета! – укоризненно одернула ее мать.
– Что? – откликнулась Рита с невинным видом. – Как будто мы ничего не замечали! Да с вами за одним столом было невозможно находиться. Хотя иногда это было даже забавно.
– Н-не скажи, – пробормотала я и, с невозмутимым видом погладив балующегося милорда по ноге, впилась в нее ногтями. Люк едва слышно засмеялся, но понятливо опустил платье и сжал мои пальцы. И хорошо, а то еще немного – и я точно начала бы краснеть. А затем выволокла бы его светлость из столовой, чтобы наконец оторваться от души.
– Чем сейчас займетесь? – безмятежно поинтересовалась леди Лотта.
Я ощущала, как Люк смотрит на меня, и изо всех сил старалась не рассмеяться.
– Пока я здесь, надо поприветствовать слуг, – проговорил он, лаская мои пальцы. – Попрошу Ирвинса их собрать.
– Конечно, – поддержала я серьезно.
– И пообщаться с доктором Кастером. – Он дразнил кончиками пальцев кожу у моего брачного браслета. – И с персоналом лазарета. И с больными.
– Безусловно, – снова откликнулась я почти недрожащим голосом. Его прикосновения делали меня нетерпеливой. И безрассудной. Словно не было этих месяцев войны, боли, нервов, словно мы все еще были теми безумными влюбленными, которым весь мир нипочем, только бы быть рядом.
– И с Леймином по поводу охраны замка, – продолжал Люк задумчиво.
– И с Майки, – подсказала я нежно, снова проскользив ладонью по его бедру.
– Да, – хрипло проговорил Люк. – С Майки. Точно.
– И еще в твоем кабинете два ящика писем. – Я повернулась к мужу, глядя ему в глаза и продолжая его поглаживать. Он криво усмехался – мол, смелее, детка, – и даже чуть откинулся на стуле, словно приглашая забраться верхом, расстегнуть рубашку и целовать, пока в глазах не потемнеет.
Видят боги, я едва удержалась.
– Мы обязательно посетим кабинет, – пообещал он так многозначительно, с такой тьмой в глазах, что я от греха подальше убрала руку и с неловкостью поглядела на родных: всем должно было быть понятно, что мы занимаемся непотребством. Но то ли Кембритчи были так хорошо воспитаны, то ли мы за время отношений в совершенстве овладели искусством маскировки, но взгляды их были полны только доброжелательного интереса.
– Много дел, – сказала я им сожалеюще.
– Очень много, – хрипло поддержал мой муж и встал. – Стоит приступить к ним прямо сейчас, правда? Марина?
Он протянул мне руку, помог отодвинуть стул, и я тоже поднялась.
– Встретимся за обедом, – благодушно кивнула свекровь и вдруг насмешливо и ласково улыбнулась мне.
Все она понимала, что с нами творится.
Стоило нам выйти в пустой коридор недалеко от центральной лестницы и закрыть двери, как я потянулась к Люку, впилась ему в губы – и мы так и остались стоять у столовой, поглощенные друг другом. Я целовала его, облизывала шею, я забиралась пальцами под ворот, дрожащими руками гладила лицо, вглядываясь в потемневшие, хмельные глаза, и почти плакала от счастья, и снова и снова вжималась в него, ощущая его дикое, тревожное нетерпение.
На лестнице раздались голоса, и мы замерли, глядя друг на друга. Сердце мое колотилось как бешеное; Люк тяжело дышал, рот его дергался в улыбке, на виске пульсировала жилка.
– Пойдем, – прохрипел он, когда шаги затихли, и потянул меня за руку.
И я пошла за ним.
Даже нападение иномирян не могло бы остановить нас сейчас. Даже конец света. Я шла за мужем, не чувствуя ног.
Осталась позади лестница, хлопнула дверь наших покоев, заскрипела дверь спальни. Затрепетали от сквозняка занавески. Простонал что-то Люк, пытаясь стащить с меня платье, выругался, нащупав наконец молнию на спине.
Я рвала, дергала на нем рубашку – потому что не могла расстегнуть пуговицы. Кое-как справилась с одной, с другой. Близость его тела и невозможность прильнуть, почувствовать всей кожей доводила меня до неистовства.
– Сними, Люк, – почти умоляла я, – сними!
Он снял. Мое белье. Расстегнул бюстгальтер – потяжелевшая грудь заныла, выскользнув из чашечек. Стянул по бедрам трусы – я переступила через них прямо в туфлях – и начал снимать свою рубашку, рассматривая меня посветлевшими глазами с вертикальным змеиным зрачком. Во рту Люка мелькнули клыки, и я, свистяще выдохнув от возбуждения, снова прильнула к нему, к его губам, чувствуя, как царапает язык, и трясущимися руками пытаясь расстегнуть его ремень.
Он с шипящими ругательствами подхватил меня одной рукой под ягодицы, заставляя обвить его ногами, и понес к кровати, ухитряясь и целовать, и сминать мою грудь, и ласкать ее языком, и шептать что-то порочное, жаркое.
– Детка… какая ты красивая… я сейчас подохну, если ты еще раз потрешься так…
И я терлась, и целовала его, и выгибалась от его ласк, и в голове не было ни одной мысли. Ни единой.
У кровати он остановился, опустил меня на нее, тяжело дыша, и вдруг сделал шаг назад. Я непонимающе смотрела на него.
– Трусишь? – спросила я насмешливо и сипло, приподнимаясь на локтях. Погладила себя по груди, которую он только что с такой жадностью облизывал, тряхнула волосами.
Люк выдохнул, покачал головой.
– Боюсь навредить тебе, – прохрипел он. – Не стоит ли… спросить у доктора Кастера?
Я засмеялась. Возбужденный и озадаченный Люк – та еще картина.
– Какие мы стали сознательные, – прошептала я, поднимаясь.
– Сам поражаюсь, детка, – усмехнулся он, наблюдая за мной горящими глазами.
– Мне кажется, я знаю, как это исправить. – Я подхватила с будуара шкатулку с драгоценностями и, открыв крышку, с размаху, веером высыпала их на постель. Шкатулка со стуком полетела на пол.
Люк тяжело задышал. Облизнулся.
– Кто-то упрямится? – удивилась я хрипло, высыпая на кровать одну шкатулку за другой.
Он сглотнул, дрожащей рукой потер себе шею. На мгновение прикрыл веки.
Я забралась на кровать. Легла спиной на впивающиеся в тело украшения. Сгребла что-то в горсть и, глядя мужу в глаза, ссыпала себе на грудь.
Люк зашипел, вздергивая голову. По телу его пробежала дрожь.
– Марина… – прохрипел он беспомощно. – Черт… как я скучал по этому безумию, детка…
– А по-моему, ты все еще трусишь, – прошептала я, вставая на четвереньки и подползая к краю кровати. Коленям и ладоням было больно, но это только больше возбуждало меня. И Люка. Он смотрел уже с той жадностью, которая лишь на шаг отделяет от прыжка в бездну. И когда я пальцем поманила его к себе, он сделал шаг, другой, встав вплотную к постели, – а я поднялась на колени и обхватила его за шею, чтобы снова поцеловать.
– Марина, – сказал он сипло, задирая голову, сжимая кулаки, – я царапала ногтями его грудь и бедра, я покусывала его соски. – Я с ума сейчас сойду… как мне уберечь тебя?
– Кажется, – вкрадчиво ответила я, спускаясь на пол, обходя мужа и заставляя повернуться спиной к кровати, – я знаю, что нужно сделать.
Он усмехнулся, и я, сладко поцеловав Люка в губы, изо всех сил толкнула его в грудь. А когда он упал спиной на кровать – забралась сверху. Склонилась, глядя в безумные глаза, потерлась об него, закусив губу и чувствуя, как он меня заполняет, – и тут он не выдержал, застонал, задвигался снизу, схватив меня за бедра и заставив вспомнить, как же это невозможно остро и безумно хорошо – любить такого, как Люк.
Громкое дыхание. Взгляд глаза в глаза. Испарина, покрывшая наши тела. Поцелуи-ласки и поцелуи-укусы.
Медленное, тягучее раскачивание – и мечтательная полуулыбка на его губах. Почти ожесточенная скачка – и его хрип, и жилы, очерчивающие напряженную шею, и засиявшие мягким светом глаза, и мой всхлипывающий шепот: «Люк, Люк, Люк!»
Близость наша была громкой, влажной, очень порочной и земной – и в то же время настолько бережной, полной такой сокровенности, что у меня дыхание перехватывало.
Мы рассказывали до боли переплетенными пальцами, как невыносимо, бесконечно нужны друг другу. Просили прощения самыми интимными прикосновениями, покорностью и открытостью. Вжимаясь кожа к коже, узнавали по перестуку сердец, что так будет всегда: до конца веков я принадлежу ему, а он – мне, и ничто этого не изменит. И отступал страх: не было ему места в нашей лихорадочной, жаркой любви.
Мы отдыхали на ложе из драгоценных украшений, горячих и скользких от наших тел, вымотанные, расслабленные, пьяные от прошедшего удовольствия; легко касались друг друга, бормотали что-то нежное, глупое, смеялись – и вдруг ласки снова становились требовательнее, а дыхание – чаще, и непонятно, кто первый тянулся к другому, чтобы утолить вновь проснувшийся голод.
Я, не в силах пошевелиться, улыбалась в потолок, раскинувшись на кровати, а муж лежал, повернувшись на живот, и легко гладил меня под грудью. Мышцы мои мелко дрожали, волосы были влажными, и при этом тело было так расслабленно, будто я махом выпила пару бутылок лучшего в мире солнечного вина.