Связной улетел, а император ушел в храм – на молебен богам, после которого он собирался вернуться в твердыню Орвиса, а оттуда выступить на равнину у трех вулканов, чтобы уже там во главе своей армии дожидаться открытия следующих врат в иной мир.
Итхир-Кас стоял среди придворных, жен и наложниц, рядом с внучкой, слушая жрецов и глядя на великие статуи, и чувствовал жар будущей битвы и ласкающее предвкушение триумфа. Чувствовал он и одобрение богов. Они тоже были довольны.
Глава 12
Восемнадцатое апреля, Рудлог
– Лорд Макс! Лорд Макс! Проснитесь!
Злые всхлипывания. Искаженное лицо профессора Тротта: оно расплывается, и отдельные черты выхватываются вспышками. Запрокинутая голова, вены, выступившие на висках и шее, закатившиеся глаза, зубы, стиснутые в оскале.
Девичьи руки, схватив инляндца за плечи, трясут его. Хватают нож, с силой втискивают тупой стороной меж зубов, разжимают под испуганное бормотание принцессы.
– Лорд…
– Матюха!
Матвей Ситников открыл глаза – над его койкой склонялся Димка Поляна. Спросонья в полумраке каюты выражения лица было не разобрать, но тычок в бок ощущался до сих пор. Что-то пронзительно верещало поблизости, и Матвей поморщился, потер лицо – голова была тяжелой, гулкой.
– У тебя будильник уже разрывается. На пересменку скоро, я тебя трясу-трясу, а ты не просыпаешься, – проговорил Димка. – Позавтракать не успеешь!
Матвей огляделся. Посмотрел на часы: девять утра. В каюте подземного бункера, где стояли трехуровневые кровати для вынужденных жильцов, никого, кроме них, не было: Матвея по приказу Тандаджи никогда не ставили на ночные и ранние дежурства, а соседи сегодня ушли в ночь.
– Попить дай, – хрипло попросил Ситников. Голова все так же болела, и ему безумно захотелось наверх, на свежий воздух: хотя система вентиляции и увлажнения здесь работала безупречно и тихо, стены и потолок давили, не давали дышать. Он сел, обхватил голову руками, застонал беззвучно. Снилось ему многое, но из-за Димкиной побудки он помнил только последние мгновения.
А еще он четко знал, что Четери до Алины и профессора Тротта еще не добрался. Неделя прошла с момента, когда дракон улетел к порталу, и вот – ни слуху ни духу.
Правда, он сказал ждать две недели.
– И что дальше? – пробормотал Матвей невесело.
Что дальше? Говорить Александру Даниловичу, что помощи не будет и Алине с лордом Троттом придется выбираться самим? Сообщать Светке, что муж, скорее всего, погиб?
– О чем думаешь? – Димка сунул в руку стакан, и Ситников осушил его махом, посмотрел на друга, молча покачал головой. – Понятно, – вздохнул Поляна. – Я скоро лопну от любопытства.
– Я бы тоже лопнул, – согласился Ситников, поднимаясь и морщась. Привычное чувство беспомощности сдавливало грудь, и он помотал головой, вызвав новый приступ боли, зажмурился сильнее. Матвей долго – с начала снов про Алину – привыкал к тому, что, какие бы беды с ней и Троттом ни творились, помочь он не в состоянии. И никак привыкнуть не мог, и просыпался, полный злости и бессилия.
Снова мотнул головой, останавливая невеселые мысли, потянулся, звучно пошлепав себя ладонями по голому животу, зевнул с подвываниями и направился к выходу – в коридоре была дверь в общий на несколько кают туалет и умывальную.
– Пойдем покурим, Димыч. И больше не буди меня, ладно? Это очень важно.
– Понятно, – буркнул Поляна тоскливо, направляясь следом. – Все интересное мимо меня.
– Как твои? Не собрались в столицу? – спросил Матвей наверху, когда они уселись за стол, выделенный строгой Дорофеей Ивановной для курящих. Во дворе вовсю уже занималось солнечное весеннее утро, и от запахов свежей травы, от кудахтанья кур, блеянья коз и звонких голосов дочерей Катерины Симоновой, которые просили у мамы вывести их наружу погулять, на душе полегчало.
– Пока сидят в Менске, – откликнулся Димка, наблюдая за семейной сценой. – Говорят, иномиряне еще далеко, может, и не дойдут до них.
– Смотри, – осторожно пробасил Матвей. – У нас же квартира Светкиных родителей пустая. До конца войны точно. Есть куда поселить. Они не откажут.
– Да я и на жалованье свое теперь могу снять квартиру, – отмахнулся Дмитро. – Не хотят съезжать. Там свой дом, хозяйство, корова… сам понимаешь.
– Понимаю, – вздохнул Ситников, у которого мать оставила такое же хозяйство: что продала, что отдала. – Ну, мы всегда успеем их вывести.
– Угу, – пробормотал Поляна. – А ты заметил, что Катерина Степановна никогда не выходит за пределы хутора, Матюх?
Смена темы была столь неожиданной, что Ситников закашлялся дымом и тоже поглядел на герцогиню с детьми. Она терпеливо что-то объясняла капризничающим девочкам, те перекрикивали ее, и лицо Симоновой было уставшим.
– Любишь ты чужие тайны, Димыч, – покачал Матвей головой. Посмотрел на наручные часы, спохватился: – Так, пошел я завтракать, а то и правда не успею. Ты со мной?
– Не, я уже наелся. – Поляна поднялся из-за стола, затушил сигарету. – Я тоже пойду.
– Куда? – весело поинтересовался Ситников, уже догадываясь.
– Нянькой поработаю, – объяснил друг и направился к ее светлости Симоновой.
Матвей понаблюдал, как он с напускной уверенностью подходит к герцогине, здоровается, что-то говорит ей. Руки друг сжимал за спиной, и только по ним было видно, что он волнуется.
Катерина Степановна слушала, вежливо, но без отторжения, улыбаясь, с сомнением поглядывала на детей, на Димку. Она выглядела старше него лет на десять, хотя они – Дмитро Матвею все уши прожужжал об этом – были ровесниками. Девочки, одетые в простые платьица и босоножки, то прыгали, требуя отпустить так громко, что и Матвею было слышно, то, видимо, вспоминали, что они воспитанные леди, и вставали чинно, тихо. Но хватало их ненадолго.
Симонова колебалась, Димка был очарователен – это он умел – и без навязчивости настойчив, хотя как-то сам признавался Матвею, что понятия не имеет, как вести себя с детьми. И в момент, когда Ситникову показалось, что вот-вот – и герцогиня согласится, появилась Дорофея Ивановна.
– Я сама погуляю с девочками, – сказала она не терпящим возражений тоном и, сощурившись, неодобрительно взглянула на Димку. Голос ее был скрипучим, едким. – Не видела, чтобы вы тренировали боевые заклинания, молодой человек. Крайне рекомендую вам любую свободную минуту посвящать именно этому. Не заставляйте меня думать, что вам больше пошло бы вскапывание огорода.
У Поляны покраснели уши.
– Дмитро предложил помощь, которая была очень кстати, – примирительно проговорила Симонова.
– Знаю я, что ему было бы кстати, – отрезала хозяйка и тут же заговорила ласково, тепло: – Вы отдохните, милая, а я погуляю с детками, до пастбища сходим, да, девочки?
– Да, да! – запрыгали наследницы крупнейшего герцогства Рудлога.
– Вот и хорошо, – умильно сказала Дорофея Ивановна и, взяв их за руки, скользнула по Дмитро нехорошим взглядом. Тот хмыкнул, вытянулся по стойке смирно – и хозяйка, сощурившись еще больше, увела детей.
Ушел и Матвей, иначе точно остался бы без завтрака. По пути он прихватил лист бумаги и ручку и, поспешно закидывая в рот огромный кусок омлета, записывал то, что помнил.
«Лорд Макс, лорд Макс, проснитесь!..»
Восемнадцатое апреля по времени Туры, Нижний мир
Максимилиан Тротт
– Лорд Макс!
Сначала вернулся слух, и голос Богуславской резанул по ушам, как звук электропилы.
Затем – ощущения.
Сердце казалось ледяной дырой. Жутко ныла челюсть. Мышцы тела еще подергивались и болели так, как не бывало после самой жесткой тренировки с Четери.
– Ну откройте же глаза. Я вижу… надеюсь, что вам лучше…
Это уже шепотом и очень близко. Горячая ладонь гладила его по груди над сердцем, по плечам, по щеке – Макс лежал головой набок, и эти движения стирали боль, согревали.
– Постарайтесь открыть… только осторожно. Я сейчас накину вам на глаза что-нибудь… сейчас.
На лицо легла ткань.
– Я читала, что после приступа эпилепсии нужно приглушить свет, – говорила Алина тихо, – и избегать резких звуков и запахов. Простите, я не должна была кричать, но я так испугалась!
Теперь она гладила его по волосам – осторожно, боязливо, очень нежно. Тротт пошевелился, открыл глаза – и тут же зажмурился. Даже из-под ткани свет ударил по мозгу так, будто в лицо направили прожектор, – хотя они ночевали в стволе огромного папоротника, рассеченного молнией, тут и утром должен был царить полумрак.
Когда наконец свет перестал доставлять страдание, Макс слабыми пальцами сдернул ткань с лица. Алина сидела рядом с ним на коленях и жалко улыбалась, кусая губы. Он поднял руку, погладил ее по щеке. Глаза принцессы были сухими.
– Вы не плачете, – прокаркал он. Горло было сведенным, как при долгом крике на морозе.
– Как видите. – Алина устало потерла свободной рукой глаза, и на лице ее осталась кровь.
– Откуда? – сипло спросил Тротт. Пошевелился.
Она с неловкостью показала ладонь. Глубокий порез до середины.
– Не успела еще залечить. Разжимала вам зубы ножом. Я читала, что нужно это сделать. Но на практике оказалось очень трудно. Это, – голос ее дрогнул, – это ведь эпилепсия, да?
Макс не ответил, повернулся на спину, глядя в небо – туда, где папоротник расходился двумя расщепленными половинками.
– Возможно, – сказал он наконец. – Как это выглядело?
– Я проснулась оттого, что вас начало трясти. – Принцесса приложила ладонь к рассеченной ладони, сосредоточилась. Тротт искоса наблюдал за ней: тело его постепенно отходило от боли, ледяная яма на месте сердца уже не беспокоила. – Мелкие подергивания, выгибание дугой, глаза открыты, но радужек не видно, проступившая сетка вен. Очень страшно было. – Она отняла ладонь, посмотрела на уже целую кожу и вдруг судорожно вздохнула. – Очень страшно, – повторила она, обхватив себя руками за плечи. Рвано вздохнула. – Это из-за Жреца?