Эгар схватил его за горло.
– Я кому сказал, захлопни пасть! Где был Уранн Серый, когда я в нем нуждался там, в степи? Где был Уранн, когда этому мальчику потребовалась его помощь? – Он окинул взглядом испуганные лица, озаренные светом факелов, и впервые в жизни испытал всепоглощающее презрение к собственному народу. Его голос стал громче. – Где ваш гребаный Уранн всякий раз, когда он нам нужен, а? Где он был, когда долгобеги отняли у тебя брата? Когда волки выкрали твою дочь из колыбели, Инмат? Где он был, когда пришла огневица, и дым от погребальных костров подымался на горизонте отсюда до самого Ишлин-ичана? Где был этот серый говнюк, когда умер мой отец?!
Тут Полтар встал и снова оказался с ним лицом к лицу.
– Ты говоришь, как дитя, – произнес он негромким, мертвенным голосом, который, тем не менее, услышали все собравшиеся. Шаман был полностью в роли – что ж, свое ремесло он знал назубок. – Время, проведенное на юге, отвратило тебя от наших помыслов, и теперь ты своим святотатством навлечешь беду на скаранаков. Ты больше не можешь быть вождем клана. Серый Владыка поведал об этом посредством смерти мальчишки.
Толпа зашумела, но, судя по звукам, скаранаки были сбиты с толку. Многие из них уделяли мало внимания Полтару и праздному образу жизни, который он вел благодаря своему статусу. Эгар был не единственным циником в степях и не единственным воином-скаранаком, который отправился на юг и вернулся с более обширными представлениями о том, как устроен мир. Трое или четверо из его компаньонов-скотоводов сами успели побывать капитанами наемников в Ихельтете, а один из них, Марнак, сражался бок о бок с Драконьей Погибелью при Виселичном Проломе. Он был старше Эгара, по меньшей мере, на десять лет, но еще мог становиться проворным, словно кнут, а в выражении преданности не дрогнул бы перед призывами шамана. Эгар заметил его мрачное, обветренное лицо в свете факелов – бдительный взгляд и готовность обнажить сталь. Марнак поймал взгляд вождя и кивнул один раз. От благодарности у Эгара защипало в глазах.
Но были и другие.
Слабые и глупые, коих собрались десятки, сбились в кучу среди соплеменников, страшась холодной ночи за пределами света факелов и всего, что таилось в ней. Страшась почти в той же степени всего нового, что могло пошатнуть мировоззрение, обрамленное огромными пустыми небесами и неизменным степным горизонтом. Эгар смотрел на них, и они отворачивались – так он понимал, с кем имеет дело.
За этими никчемными скаранаками, питаясь их страхами и играя на них, стояли жадные и состоятельные, чья ненависть к переменам проистекала из более прозаичных опасений, что они пошатнут старый порядок, а с ним – их привилегированную позицию в клане. Эти люди встретили геройское возвращение Драконьей Погибели не с радостью, но с холодным недоверием и проницательными догадками по части прав владения стадом и иерархии в клане. И он со стыдом был вынужден признать, что среди них, по меньшей мере, двое его братьев.
Для всех этих людей шаман Полтар и его закоснелые верования воплощали все, на чем стояли маджаки, и это можно было утратить, если нарушится равновесие. Они не перейдут на сторону Эгара – в лучшем случае, не станут вмешиваться. А другие могли устроить и кое-что похуже.
Вдоль Ленты растянулись лохмотья облаков, словно изрезанные ее краем – серебряным светом, который проливался на равнину с юга. Эгар взглядом опытного командира окинул собравшихся, оценил их закипающее смятение и решил, что с этим пора кончать.
– Если Уранн Серый хочет мне что-то сказать, – громко провозгласил он, – пусть приходит и говорит лично. Для этого ему не нужен никчемный стервятник, слишком ленивый, чтобы добывать свое мясо самому, как подобает мужчине. Вот он я, Полтар. – Эгар раскинул руки. – Призови его. Вызови Уранна сюда. Если я совершил святотатство, пусть небеса разверзнутся, и он поразит меня на месте, прямо сейчас. Если этого не случится, мы поймем, что ты не можешь ничего ему нашептать, верно?
Тут и там раздались взволнованные вздохи, но это были звуки, какие издает толпа зрителей уличного цирка, а не разгневанных верующих. Шаман сверлил его ядовитым взглядом, но рта не открыл. Эгар утаил свирепую ярость.
«Так тебе, ублюдок!»
Полтар оказался в ловушке. Шаман не хуже Эгара знал, что Небожители в последнее время были не склонны являться. Одни объясняли это тем, что они находятся в другом месте, другие – тем, что их уже нет. Нашлись и те, кто утверждал, будто их никогда не было. Истинные же причины, как выразился бы Рингил, «в высшей степени, мать их за ногу, несущественны». Если Полтар призовет Уранна, ничего не случится – и он выставит себя дураком, не говоря уже о том, что продемонстрирует бессилие. Тогда заигрывания Эгара со святотатством можно спокойно истолковать как воинскую доблесть перед лицом паршивого, старого, никчемного шарлатана.
– Ну что, шаман?
Полтар плотнее запахнул побитое молью одеяние из волчьих шкур и окинул толпу взглядом.
– У него на юге в башке все скисло, – сплюнул он. – Помяните мое слово, он навлечет на вас погибель, гнев Серого Владыки.
– Ступай в свою юрту, Полтар. – Скука в голосе Эгара была тщательно просчитанной, но неискренней. – И подумай там о надлежащем поведении. Потому что в следующий раз, когда ты позволишь себе распускать руки со скорбящим родителем, я перережу твою драную глотку и скормлю остальное стервятникам. Ты, – его рука взметнулась, указывая на старшего приспешника. – Что-то хотел сказать?
Приспешник уставился на него, кривясь от ярости, и проглотил слова, которые рвались из рта. Затем Полтар наклонился, что-то ему пробормотал, и приспешник успокоился. Шаман бросил еще один высокомерный взгляд на Драконью Погибель и ушел, грубо растолкав толпу, сопровождаемый четырьмя спутниками. Люди поворачивались и глядели ему вслед.
– Помогите семье павшего воина, – воскликнул Эгар, и все взгляды снова обратились к Нарме, которая по-прежнему плакала, согнувшись над телом мертвого сына. Женщины поспешили к ней, пытаясь успокоить мягкими прикосновениями и словами. Драконья Погибель кивнул Марнаку, и седой капитан приблизился.
– Это ты здорово устроил, – пробормотал Марнак. – Но кто будет руководить происходящим у погребального костра, если шаман останется в юрте обиженный?
Эгар пожал плечами.
– Если понадобится, пошлем к ишлинакам за заклинателем. В Ишлин-ичане мне кое-чем обязаны. А пока присматривай за этой юртой. Если он хотя бы трубку закурит, я хочу об этом знать.
Марнак кивнул и тихонько ушел прочь, предоставив Эгару возможность погрузиться в мрачные думы о будущем. Лишь одно Драконья Погибель знал наверняка.
Это не конец.
Глава 7
Рингил отправился домой в дурном настроении и с больными от крина глазами – в них словно песка насыпали.
Предрассветная палитра Луговин соответствовала его душевному состоянию: низко плывущий над рекой туман запутался в мучительно изогнутых черных силуэтах мангровых рощ; окна высоко стоящих особняков светились, точно фонари пришвартованных или выволоченных на берег кораблей. Из-за облаков выглядывала расплывчатая изогнутая Лента, чье ночное свечение потускнело и истерлось с приближением дня. Мощеная дорога у него под ногами лучилась бледным, нереальным светом, как и уходящие в сторону от нее улицы, что вились среди деревьев. Старая, потертая от времени картина. Он шел домой с уверенностью сомнамбулы, и воспоминания десятилетней давности совместились с увиденным за последние дни, после возвращения. По эту сторону реки почти ничего не изменилось – не считая, разумеется, Миляги, который ласково внедрился сюда, – и это легко могло быть любое утро его потраченной впустую юности.
«Но не забывай про ого-го какой меч у тебя за спиной, Гил. И про брюхо, которые ты отрастил».
Невзирая на размеры, Друг Воронов не был тяжелым оружием – часть удовольствия от кириатских клинков дарили легкие и гибкие сплавы, с которыми предпочитали работать их кузнецы, – но этим утром он висел, словно кусок мачты, к которой Рингила привязали во время шторма. Ему приходилось отупело тащить эту штуковину на спине, шаг за шагом приближаясь к берегу, где вряд ли удастся отдохнуть. «Многое изменилось с той поры, как ты уехал, Гил». От наркотика и надлома, увиденного в Миляге, он чувствовал себя обессиленным. И пустым. То, чем он раньше дорожил, исчезло, товарищей по плаванию унес шторм, и он уже знал, что туземцы не отличаются дружелюбием.
«Сзади кто-то есть».
Он медленно остановился, чувствуя, как осознание щекочет затылок.
Слева от тропы кто-то двигался, осторожно ступая между деревьями. Может, и не один. Рингил хмыкнул и размял пальцы правой руки. Крикнул в сырой, недвижный воздух:
– У меня, мать твою, неподходящее настроение.
И тут же понял, что врет. Кровь побежала по венам, пульс внезапно ускорился и пришло резкое, радостное ощущение бодрости. Он сейчас с удовольствием бы кого-нибудь убил.
Опять шевеление; кем бы ни был «кто-то», он не испугался. Рингил развернулся, вскинул руку над головой и схватился за торчащую головку эфеса. Возле уха раздался скрежет – девять дюймов убийственной стали выдвинулись над плечом, прежде чем зажимы вдоль ножен раскрылись, как и было задумано. Клинок вышел целиком, боком. В предрассветном воздухе послышался холодный, чистый звон. Левая рука присоединилась к правой на длинной, потертой рукояти. Пустые ножны снова упали, слегка покачиваясь на ремнях, а Рингил замер, завершив поворот.
Ловкий трюк, полный кириатского изящества и позволяющий резко изменить расстановку сил, застигнув врасплох нападающих, что и случалось чаще, чем он мог вспомнить, не напрягаясь. Все это было частью мистического ореола Друга Воронов, на который он купился, принимая у Грашгала подарок. Более того, так клинок оказывался в позиции для верхней защиты, и любой мог понять, что это за оружие, поблескивающее синевой. Дальше атакующему оставалось принять решение, действительно ли ему охота связываться с владельцем кириатского меча. За последние десять лет больше дюжины нападений закончились ничем, стоило высвободить синеватое лезвие. Рингил уставился вдоль тропы в ту сторону, откуда пришел, по-волчьи надеясь, что на этот раз все будет иначе.