Но если она здесь побывала, должны остаться следы. Кто-то наверняка ее запомнил – другие девушки, слуги, надсмотрщики. И должны быть, разумеется, документы о продаже. Теперь это законная торговля, никто ничего не прячет. Часть дивного нового мира, за который они сражались. Если это нужное место, дверь открыта наполовину, а значит, Рингилу не составит труда разобраться с остальным, даже если придется уволочь Терипа Хейла в укромное местечко и вытянуть из него остаток сведений при помощи горячих углей и железа.
А если адрес неправильный – что ж, у него остается список Милакара. Он начнет все заново.
– Спускаемся? – спросил Хейл.
Рингил улыбнулся и кивнул, изображая нетерпение, как подобает фату.
Оказалось, веселых девиц с длинными ножками держали в другой части здания. Рингил последовал за Хейлом на первый этаж, потом пересек внутренний двор. Эрил и Гирш шли сзади, вместе с головорезом Хейла – тем, что с плетью. Все следили за всеми с суровым спокойствием. Пока они были внутри, ночной воздух сделался ясным и холодным; они прошли через внутренний двор в молчании, под резким светом звезд и длинной, холодной аркой Ленты. Рингил увидел, как его дыхание превращается в ледяные белые облачка.
Если холод и беспокоил одетого в шелковый халат и тапочки Хейла, он этого не выказывал. Работорговец провел их через еще одну боковую дверь в стене внутреннего двора, потом вниз по трем пролетам каменной лестницы, и в конце концов они оказались в полукруглом подвальном помещении с пятью занавешенными альковами вдоль изогнутой стены. Джаниш, привратник, уже был здесь, и ухмылка не сошла с его лица – похоже, он наслаждался своей работой. Свет Ленты лился через зарешеченные оконца под крышей, но, в основном, комнату озаряли два фонаря, стоящих посередине. На полу лежали маджакские ковры, изогнутую стену украшали развратные фрески – впрочем, по сравнению со спальней Милакара довольно-таки скромные, – а со сводчатого потолка свисала огромная кованая люстра.
Терип Хейл повернулся к Рингилу и его спутникам.
– Позвольте представить, – с мрачной торжественностью объявил он, – наших веселых девиц с длинными… ножиками.
Шторы, прикрывающие альковы, разъехались в стороны. За ними стояли вооруженные головорезы и насмешливо ухмылялись. При них были короткие мечи и топоры, палицы и дубинки. По меньшей мере, два амбала в каждом алькове. Рингил увидел арбалет, взведенный и нацеленный в его сторону.
Привратник поймал его взгляд и подмигнул.
– А теперь, – сказал Хейл, – может, Ларанинтал из Шеншената расскажет мне, кто он такой на самом деле?
Глава 18
Эгар выехал за пару часов до рассвета.
На самом деле ему не нужно было отправляться в путь заранее, так как скаранаки обычно хоронили мертвецов вблизи от места стоянки на момент церемонии, а их перемещения по степи приблизительно соответствовали временам года. По этой причине в очередную годовщину смерти отца могила Эркана оказывалась неподалеку. Эгар мог отследить ее по переменам в небесах и немногочисленным вехам на продуваемой ветрами степи; он чувствовал, как она перемещается где-то за горизонтом, согласно сезону, медленно приближается одновременно с убыванием тепла и наступлением зимы, надвигается на него, как и ежегодный праздник.
И зачем он выехал так рано?
Просто Сула пыталась обходиться с ним по-хозяйски, пользуясь своей молодостью и беззаботным кочевническим отношением к жизни; она вела себя прямолинейно, не заботилась о его чувствах, лезла ему в душу и думала, что любые проблемы можно решить, если отсосать как следует.
«Вряд ли малышку можно в чем-то винить. Ты же не дал ей повода думать, что все иначе, верно?»
В общем, он наврал ей, пока одевался.
– Последнюю лигу пройду пешком. В знак уважения.
– Но это же глупо!
Он с некоторым усилием сдержал гнев.
– Это традиция, Сула.
– Ага. – Гортанное фырканье. – Не припомню, чтобы такую традицию соблюдали после того, как мой дед испустил дух.
– Ну, это было не так давно, верно?
Она в растерянности уставилась на него.
– В каком смысле?
«В том смысле, что я помню твоего деда молодым. И что по возрасту легко гожусь тебе в отцы. В том смысле, что тебе шестнадцать, мать твою, и ты сидишь в моей юрте как у себя дома – и, главное, в том смысле, что в мои годы стоило бы взять себя в руки и все это прекратить».
– Да так, – пробормотал он. – Ни в каком. Но традиции, э-э, это очень важно, Сула. Они наделяют клан силой.
– Ты считаешь, что я для тебя слишком молодая… – принялась ныть Сула. – Ты меня вышвырнешь, в точности как ту воронакскую сучку.
– Не вышвырну.
– Вышвырнешь!
И она разрыдалась.
Конечно, пришлось к ней подойти и обнять. Потереться о шею, прошептать на ухо какую-то ерунду, словно она была кобылой, которую пока не удалось объездить, ухватить одной рукой за подбородок, а другой вытереть слезы. Пришлось отложить на потом нарастающую холодную печаль в груди и изобразить улыбку, когда Сула перестала плакать, пощекотать ее и потискать через красную войлочную рубаху, которую девушка позаимствовала из его сундука с одеждой. Этой рубахой, словно полыхающим знаменем, она всем и каждому в лагере объявляла, чем именно занимается в юрте вождя.
Надо с ней об этом поговорить.
Когда-нибудь.
– Послушай, – сказал он наконец. – Снаружи охренеть как холодно, да? Сидя в седле, не согреешься. Вот в чем суть. Если я пойду пешком, мне будет тепло. Велика вероятность, что отсюда и взялась традиция, понятно?
Сула с сомнением кивнула, шмыгнула носом и кулаком вытерла глаз. От избытка чувств он сильно прижал язык к зубам, не переставая натужно улыбаться. Почему, почему она в такие моменты выглядела сущим ребенком…
«Вот как у них это получается? Почему они все начинают как распутные искусительницы с огнем в глазах, а в итоге рыдают, уткнувшись мне в грудь, будто девчонки?
Разве недостаточно, что я несу на своем горбу весь клан, драть его? Клянусь гнилыми яйцами Уранна, разве недостаточно, что я сюда вернулся?! Что бросил Ихельтет и все, что было в нем дорого, и вернулся домой к своим гребаным соплеменникам? Разве недостаточно, что я тут, скорее всего, на хрен сдохну, как отец, и больше никогда не увижу лицо Имраны?»
Ответа не было.
«Скулишь как девчонка, вождь. Даже хуже – эта малышка в твоей рубахе, по крайней мере, плачет о будущем, о том, что могла бы изменить. Она не ноет, барахтаясь в собственной тоске по прошлому, с которым ничегошеньки, мать твою за ногу, не поделаешь.
А ну, быстро взял себя в руки».
Он опять аккуратно ухватил ее за подбородок.
– Послушай, Сула. Я вернусь после утренней зари, так быстро, как смогу. Жди меня, и учти – я захочу согреться. – Опять прибегнув к шутовству, он вскинул брови и ухватил ее за зад, за грудь. – Смекаешь, о чем я?
Он добился от нее сдавленного смешка, а потом – долгого, влажного поцелуя. И довольно скоро вышел из юрты. В красноватом вечернем свете его ждал конь, оседланный и снаряженный Марнаком – щит, копье и топорик прикреплены к седлу, сверток с одеялами, вязанка дров и провизия крепко привязаны. Пожилой кочевник стоял на почтительном расстоянии от юрты вождя, рядом с собственным конем, и о чем-то с мрачным видом разговаривал с лагерными дозорными. Заметив, как Эгар выходит из юрты, Марнак тотчас же бросил собеседников и быстрым шагом направился к нему. Окинул вождя внимательным взглядом, но спросил одно:
– Все в порядке?
– Бывало и получше. Все еще хочешь прокатиться со мной?
– Когда ты в таком настроении? – Марнак пожал плечами. – Еще как хочу, ведь будет очень весело.
На самом деле, чем дальше от лагеря они уезжали по степи, тем лучше становилось настроение Эгара. Косые лучи низкого зимнего солнца окрасили заросли травы в обманчиво теплый золотисто-рыжий цвет, и сложилось впечатление, что этот вечер мог длиться вечно. Небо было чистым, голубым и пустым, Лента круто изгибалась, рассекая его и переливаясь красноватыми оттенками, в унисон закату. С севера дул пронизывающий ветер, но жир на лицах уберегал от его укусов. Кони шли ровно и легко, лишь время от времени слышалось постукивание и позвякивание металлических частей сбруи и железных талисманов, вплетенных в гривы, которыми они иногда трясли. Один или два раза Эгара и Марнака приветствовали пастухи, парами возвращающиеся в лагерь на ужин.
Он будто вырвался на свободу.
– Ты по югу не скучаешь? – в конце концов спросил он Марнака, когда тишина между ними перестала быть напряженной и подтолкнула к беззаботной дорожной беседе. – Не думал вернуться?
– Нет.
Эгар взглянул на друга, удивленный столь резким ответом.
– Что, прям никогда-никогда? И даже по шлюхам не скучаешь?
– У меня теперь есть жена. – Марнак ухмыльнулся в бороду. – А шлюхи и в Ишлин-ичане есть, знаешь ли.
– Ну да, знаю.
– Там теперь даже ихельтетские девушки бывают, если кому-то нужно.
Эгар хмыкнул. Об этом он тоже знал.
Марнак привстал в седле и взмахом руки обвел степь.
– Погляди, с чего отсюда уезжать? Бесконечные пастбища, полным-полно родников, тихие реки, за которые не надо драться с ишлинаками, места хватает всем. Налетов почти не бывает, потому что молодежь теперь уезжает на юг. Долгобегов так далеко на юге и западе почти не видать, волки и степные кошки тоже почти нас не трогают. Стада такие громадные, что мы не знаем, куда девать мясо. Вокруг все свои, из нашего клана. Разве в Ихельтете есть что-то лучше?
«Хм, с чего бы начать?»
Вид на гавань, где солнечный свет отражается от волнистой синевы, протянувшейся до самого горизонта. Высокие белые башни на мысе; с десяток крупных крылатых рептилий поднимаются ленивой спиралью, оседлав восходящий поток воздуха. Вопли чаек на пристани, стук деревянных молотков, которыми рыбаки чинят лодки.
Внутренние дворики, залитые палящим солнцем и густо заросшие вьюнком с алыми цветами, чье название ты так и не научился выговаривать. Витиеватые решетки на окнах и дверях, узкие улицы с белыми стенами, задуманные так хитро, что обманывают безжалостные атаки солнца. Искусно сооруженные места для уединенных встреч и теплые каменные скамьи посреди озер густой тени, мелодичное журчание падающей воды где-то за ширмой.