олько возможно, шагом поспешила на выход. Балаганщики заулюлюкали ей вслед. Кто‑то даже запустил в фаворитку обувью. Не обращая внимания на бардак, Ги привалился бедром к подлокотнику трона и заговорщицки принялся объяснять.
– Мне, значится, припомнилось тут, как ты, моя милая, появилась на свет. Я лично был тому свидетелем. – Он приложил руку к груди. – Вот моя прекрасная мачеха не даст соврать! Вдовствующая королева, идите к нам! Вы подтвердите мои слова.
Ивонна приблизилась, как повелел король, и встала за Йоммой. Младший брат печально смотрел на всех окружающих, а когда Ивонна подошла к ступеням, протянул ей руку. Но Ги никого, кроме Оды, не замечал.
– Ты так тихонько вышла, что мы грешным делом решили, что уж мертва. А потом так робко заплакала. Я не мог оторвать от тебя глаз, так мне было интересно! А уж после, когда появился Озанна…
Он намеренно прервался, дожидаясь от Оды вопроса. Она послушно отдала желаемое:
– Простите, сир, но мне известно, что Озанна родился первым…
– Ха-ха, вот! – Он погрозил пальцем сначала принцессе, а потом ее матери. – Вот здесь и загвоздка. Отчего‑то ваша матушка не решилась признать ваше первенство. Таков был ваш подлог, моя дама? – Он, скалясь, обернулся к мачехе.
– Верно, сир. Я вновь прошу прощения.
– Врать королю – грешно, моя дама, – оценивающе протянул Ги. – Потянет на смертную казнь, но я милостив. Вот все здесь скажут, что я – великодушен! – В ответ пробежался одобрительный шум. – А потому мы никого не накажем: повитуха уж в земле, я узнавал, а казнить почтенную мачеху… Как бы я посмел тебя расстроить, милая сестра? – Он подхватил ее руку и поцеловал ладонь. – Но я к чему все это? Мы с тобою, Одушка, первенцы у наших матерей, а я еще и у отца. Нам на роду написано вместе править.
Ода хлопала глазами и опиралась о свободный подлокотник, потому что чувствовала неимоверную слабость.
– Но так не положено.
– Так я уже запросил разрешения. – Ги ткнул указательным пальцем вверх.
– Я не могу стать королевой Эскалота. Я обручена с Годелевом.
– Ох, эта провинция не много ли на себя берет? – Ги скривился. – Придаток за лесом, а гонору! А гонору‑то! Нет, никуда я тебя не отдам – ты здесь мне нужна. Мы получим разрешение на брак, и я…
– Как на брак? – переспросила Ода и, сама того не ожидая, обмякла на троне.
Она очнулась от того, что Ги тряс ее за плечо и легко хлестал пальцами по щекам.
– Тебе никак дурно с дороги? – участливо спрашивал он. – Ну, ты посиди тут. Я в целом все самое важное уж и рассказал.
Едва волоча ноги, Ода вышла под руку с матерью из тронного зала, а дальше Паветт уже довел их до башни, в которой дамам предстояло ожидать незавидной участи: сестра, что выйдет за безумного брата, и мать, которой предстоит такое кощунство благословить. Отоспавшись, Ода поведала о приключениях и горестях, выпавших им с Озанной.
– За малым не спаслась!.. – вздохнула Ивонна. – Мой бедный мальчик… Сердцем хочу верить, что он жив, но умом понимаю, что если он в лесу выжил, то попался.
– Он крепок, матушка. – Ода не сомневалась в брате. – А если бы попался, то Ги бы уже ликовал и всем хвастал. Да и зачем ему твое признание? Конечно, затем, чтобы подвинуть Озанну подальше от трона. Хотя все это неправильно. Озанна хоть первым, хоть вторым наследовал бы трон после ГиЙоммы. Сестра пропускает брата к престолу – ведь таков наш закон.
– Ты прости меня, птенчик! Прости, пожалуйста! Я так хотела порадовать Оттава. Здоровый принц, первенец…
– У отца уже был первенец, – поправила Ода. – Беда всей нашей семьи в том, что никто не хотел учитывать ГиЙомму. Даже отец, который шел на это из-за клятвы. Вот Ги и озлобился.
– Но Йомма‑то все понял, всех простил, – оправдывалась Ивонна.
– Да он замученный, матушка! Живет, как на дыбе. Вот вроде тоже принц, а при Ги рос, что мальчик для битья. Так он и теперь его истязает.
В их самобичевании и неведении тянулись дни. Однажды к ним ворвался Ги, которого увещевал Йомма, чтобы тот сгоряча не натворил бед. ГиЙомма метались по комнате, хромая и волоча ту ногу, которой, как мог, шевелил младший брат. Ода и Ивонна с испугом следили, как Ги бормочет странности и грызет заусеницы. Под конец король поджал губы, уверенно заявил, что все решил, и покинул покои.
Дни ложились вокруг башни туманом, через который не разглядеть было мира, а когда завеса спала, ударил мороз. С первым снегом нагрянули и новости.
В их комнату вошла вереница прислужниц, в руках двух из них Ода увидела аккуратно сложенное свадебное платье, то самое, что она так хотела взять с собой в Горм.
– Нет! Мама, нет! Я не пойду!
– Птенчик! – воскликнула Ивонна, когда увидела, что принцесса бросилась к узкому окну в надежде протиснуться. – Ну, всё, всё…
Ивонна перехватила дочь, зажала в объятьях и легонько хлопала по покатой спине. Прислуга стояла, не шевелясь. Они никуда не уйдут, не переодев принцессу. И та, осознав приговор, зарыдала еще громче.
– Ну что ты плакса у меня такая? Птенчик, крепись. Тебе нужно быть сильной. Ты знаешь, зачем, ты знаешь, ради кого. Соловушка…
– Моя дама, нам велено… – начала старшая, но королева резко махнула на нее рукой.
– Подождете!
Когда же Ода согласилась, девушки стянули с нее все одежды и исподнее. Ода ощутила свежий морозный ветер из распахнутого оконца. Она подошла к нему и набрала горсть рыхлого снега, а потом протерла ледяным комком горячую шею, отчего подтаявшие снежинки побежали по ее груди и рукам.
– Простынешь! – воскликнула Ивонна и поторопилась закрыть окно.
– Того лучше, – бессвязно ответила Ода.
Когда же ей поднесли платье, Ода, осмотрев его, отбросила воротник, за который держалась, и отпрянула. На светлом шлейфе протянулись капли свежей грязи. Ткань подола промокла, а на рукаве виднелось непонятное пятно.
– Кто посмел надеть его? Матушка, оно ношеное. Пятна свежие! Кто надевал его? – грозно спросила она прислужниц.
По их упертым в пол взглядам дамы понимали, что девушки знают ответ, но болтать языками им настрого запретили. Немного поторговавшись с гордостью и отвращением, Ода смирила первую и смирилась со вторым. Мокрое платье пахло снегом, чужим едким потом у декольте и в подмышках и каким‑то терпким ароматическим маслом – вот что за пятно испортило рукав. Но принцесса все никак не улавливала последний, такой знакомый, но не разгаданный ею аромат.
Во дворце набилось гостей – не протолкнуться. Ода узнавала придворных, что прежде служили здесь. При виде принцессы они охали, кланялись и скупо поздравляли: их заученные пожелания шли вразрез с интонациями – такими по обычаю выказывают соболезнования. В измызганном платье Ода чувствовала себя грязной, а когда леди Ивонну чуть ли не под руки увели от принцессы подальше, Ода придумала план. Она искала Паветта, но среди стражников его не нашлось. Принцесса молила Даму одарить ее малой долей храбрости, чтобы отказать перед алтарем, а бóльшую часть отваги вложить в эскалотцев, чтобы у тех хватило духу поднять восстание. Ивонна поняла первой и объяснила дочери, что народ, дворяне и Годелев не знают о том, что творится в сердце Эскалота. Никто за пределами отныне закрытой королевской обители и представить не может, что творится в ее стенах. Вдовствующая королева утверждала, что Ги дурен, неопытен и лишен Ферроля – сейчас он как никогда уязвим. Стоит Оде заявить во всеуслышание о его греховных намерениях, о том, что Озанна жив, о том, что Ода желает исполнить волю отца и принести Эскалоту союз с Гормом, сторонников у них найдется достаточно. Собираясь с мыслями, Ода перечисляла важные детали: «Матушку увели. Семьи южан позвали на торжество, а северян не видно. Среди придворных нет ни одного рыцаря, странно».
Наконец, конвой проводил ее к тронной зале. Внутри все так же кишел балаганный народ, из трапезной сюда принесли столы. Судя по объедкам на заляпанных скатертях и изрядно пьяным балагурам, гости праздновали с утра, если не с ночи. Место, куда надлежало пройти невесте, зияло пустотой – у престола стоял второй, старый деревянный трон, украшенный омелой. На месте жениха сидели ГиЙомма. Ода разинула рот, но моментально прикрыла его обеими ладонями – на голове Йоммы был мешок с кривой прорезью для рта, а поверх него нахлобучен колпак. Ода сдержала все проявления чувств, дошла до короля, поклонилась и присела справа.
Празднество проходило, как в тумане. Устав искать причины и объяснения множеству вещей, принцесса бесцельно смотрела на противоположную стену, увешанную знаменами. Вечерело, слуги зажигали множество свечей, а юркие сквозняки то и дело их тушили. Струйка дыма шмыгнула от фитиля к носу принцессы, вытянув из нее воспоминание. Ода догадалась, что за непонятный запах впитался в платье. Ладан.
– Ваше Величество, как скоро мы отправимся в храм? – впервые заговорила с ним Ода.
Ги пьяно усмехнулся – выпил он немного, но от слабости желудка окосел мгновенно.
– Любовь моя. – Он икнул и продолжил: – Одушка, не терпится стать королевой?
– Уже стемнело, сир. А я хотела бы отправиться ко сну.
– Ну, положим, до сна еще не скоро – веселитесь, у нас же свадьба! – Он размахивал руками, расплескивая питье. – А в храм уже не надо.
Его снова обуяла икота. Ода догадалась. Ладан. Ладан. Ладан впитался в парчу и мех платья.
– Вот как?
– Да, милая. – Король схватил ее за запястье и принялся целовать тыльную сторону ладони. – Нас уже обвенчали. Ты у меня скромница, никому лица не показала. Но все, кто тебя знает, к сей причуде привыкли. Полно, полно! Отчего глаза намокли?
Он тянулся к ее скуле рукой Йоммы, чтобы вытереть слезы. И Ода видела, что Йомма, как может, винится перед ней. А принцесса молчала в ответ, но, не выдержав, поделилась самой неуместной, но ее главной болью.
– Я так ждала, что надену это платье, – кротко начала она. – Я представляла этот день, а он – такой.
Ее упреки раздражали Ги, он заметно злился, невпопад переставляя блюда и кубки, впечатывая их дном в стол.