– Вы не держите их в секрете? – с интересом спросил король.
– О, нет. Я бы хотел познать новый мир во всех его краях: я слышал, он разросся. Мой меч послужит вам, если призовете, но я бы предпочел поэзию войне.
– Как странно мы роднимся с вами в желаниях, – отметил Озанна. – Я не держу вас. Спокойной дороги! И благодарных слушателей, конечно!
– Благодарю, сир. – Гарлон снова поклонился. – Верховная леди, но я жду и вашего дозволения. И благословения, простите за дерзость.
Леди Бэсс внимательно оглядела его, приоткрыв рот, словно слова вот-вот уже готовы сорваться, но она жонглировала ими и меняла в последний момент, пока не выпустила, наконец, на волю:
– Благословляю – ступайте, рыцарь-трувер, пойте свои песни.
Когда Гарлон и леди Бэсс покинули их, Озанна обратился к Бланшу:
– Так странно, что все, кто был мне приятен, теперь оставят меня. Я рад, что матушка никуда не уезжает. Проводи мою сестру, Бланш, и пригляди за ней. Годелев – хороший человек, но я буду спокоен, зная, что ты станешь ей опорой.
– Я бы лучше стал опорой тебе, – ответил Бланш. – Если разрешишь остаться в Эскалоте.
Озанна усомнился, не подвел ли его слух. Он рвано выдохнул и улыбнулся, скинув ношу грядущего одиночества. Больше всего принц печалился из-за расставания с Одой, привыкший быть повсюду вместе с ней еще с материнской утробы. Озанна приложил ладонь к солнечному сплетению, которое ныло от тоски и скручивалось, как от голода, от страха не найти поддержки, сидя на вечно холодном троне в главном зале. Теперь ничто его не страшило. Озанна не боялся хода времени – он знал, как распорядиться каждым мгновением.
Эпилог
Король стоял на пороге храма Белого Сердца. За семнадцать лет крышу почти достроили два поколения каменщиков. Бессменный архитектор проекта преставился прошлой осенью, а молодой сменщик утверждал, что с его революционными методами укладки и сведения собор достроят за каких‑то семь лет вместо запланированных тридцати. Озанна благословил его, выделил средства на новые материалы и поспешил вернуться во дворец. Когда приезжала Ода с племянниками, вся столица расцветала. Как и обещала, она родила Годелеву восемь детей: шесть девочек и двоих мальчиков, среди которых не нашлось близнецов. Самая старшая ее дочь уже вошла в ту пору, в которой сама Ода вступила в брак. Озанна улыбался, глядя на шумное семейство, а Ода погладила его висок и тонкие веки.
– Ты стареешь, братец. Столько морщинок добавилось…
– Я просто забрал все твои, – нежно ответил он.
– Но и мне приходится уступать возрасту, – грустно отозвалась она. – Мой лекарь запретил мне впредь иметь детей.
– Ну и слава Даме, – приободрил ее Озанна. – На Леоноре у нас как раз закончились графства.
Словно поняв, что говорят о ней, малышка заплакала в руках кормилицы. Ода зашикала и потянулась к младшей принцессе.
– Я хотела поговорить с тобой, – прошептала Ода, покачав Леонору и вручив ее обратно нянькам.
Она жестом повелела отойти от них с королем. Озанна наклонился к Оде.
– Уже несколько лет мне снится один и тот же странный сон. Я вижу туманные поля Эскалота, и я хожу по ним. Мне очень тяжело, – делилась она и видела, что брат хмурится. – И мои ноги будто скованы цепями, которые я перетаскиваю за собой. Неведомые звери следуют за мной, я не вижу их, но постоянно слышу их рык подле. И просыпаюсь такой уставшей.
– Я знаю. – Озанна нашел ее руку под складками плаща. – Мне снится похожий сон. Я увязаю в болотах, в мертвых телах, в каких‑то длинных, нескончаемых, незакопанных могилах, но все иду и иду…
– Что это за место? Не туда ли Дама отправляет провинившихся?
– Если бы место служило наказанием, то ты стала бы последним человеком, которого туда сослали. – Озанна притянул ее за затылок и поцеловал в лоб. – Есть ли что‑то во снах, что приносит тебе облегчение?
Подумав, Ода ответила:
– Да. Точно знаю, что оно там есть. Я ищу тебя. Во сне вспоминаю, что ты есть, и ищу.
– Находишь? – надломившимся голосом спросил Озанна.
Ода сглотнула ком в горле.
– Нет, но иногда чувствую, что ты где‑то близко, и тогда все приобретает какой‑то смысл.
Они оба опечалились разговором и гладили руки друг друга.
– Как Бланш? – отвлекла его от тревожных мыслей Ода, но брат только поджал губы.
– Ему здесь скучно.
– С чего ты так решил?
– С того, что он собирается в далекое путешествие за море.
– На запад?! – удивилась Ода.
– Нет, на юг. Моряки привозят истории об островах, на которые Бланшу зачем‑то понадобилось. Он и сам не знает: изучает карты, собирает знания и команду. Я его не держу, – расстроенно проговорил Озанна. – Говорит, через пять лет отправится в плавание.
– Он из рода фей, – объяснила Ода, более сведущая в их натуре. – Им неймется изучать мир.
– Наверно, – согласился Озанна, но в лице не изменился.
– У тебя проблемы, ты знал? – не унималась Ода, уже шутливо трясущая Озанну за плечо.
И тот потихоньку сдавался, расплываясь в улыбке.
– Да? Ну, не знаю, это не мой ребенок сейчас пытается съесть волосы сестры, – хохотнул король.
– Что? О Дама! Хавейн, отпусти Луизу немедленно! – Она побежала к детям и оттащила сына от косичек Луизы. – Смешно тебе, братец?
– Да, – открыто веселился он. – Я скучаю по вас постоянно, но, когда вы приезжаете, смотрю и благодарю Даму за то, что надоумился дать обет безбрачия леди Бэсс.
Растрепанная Ода сдула с лица локон и скорчила гримасу, дразня брата.
– А это и есть твоя проблема, – уже серьезно сказала она, подняв сына на руки. – Ух! Графиня из Шевальона утверждает, что восемнадцать лет назад именно из-за нее при дворе разгорелся скандал, после которого она уехала.
– И это моя проблема? – не понял Озанна.
– Да, потому что в том самом скандале ты последний раз разругался с отцом.
– А-а, – задумчиво протянул он, вспоминая.
– Она всем болтает, что ее сын похож на тебя.
Озанна прыснул, и от широкой улыбки снова проявились все морщинки вокруг глаз.
– Ну, пусть привезет, покажет. Может, правда, похож…
– Озанна, бастарды – это не смешно.
– Да нет, это смешно, – безразлично ответил он. – Ода, ты сама знаешь.
Ода присела рядом и пересадила Хавейна к Озанне на колени. Малыш тут же потянулся к его волосам, но у короля они оказались короткими, как и детские руки.
– Но сплетни… – пыталась вразумить его Ода, однако Озанна не дал себя наставлять.
– Всегда были и будут. Не без причины ожидал, что такие юноши, «похожие на меня», однажды начнут появляться по всем провинциям Эскалота. Мой обет влечет за собой последствия. Игнорируй. В отличие от своих детей…
Ода проследила за его взглядом и, охнув, снова сорвалась разнимать на этот раз дочерей под звонкий, почти мальчишеский смех Озанны.
Через пять лет после начала сборов Бланш, как и намеревался, покинул двор и отправился в путешествие к островам Осколки Материи. Не дойдя до пролива между материками, корабль попал в шторм и затонул. Бланш, восьмой граф Шилта, придворный чародей Эскалота, погиб в кораблекрушении, не оставив наследников. Вместе с ним на многие века был утрачен дар часовщика. Но мир, соблюдая порядок, лишившись одного чуда, заимел новое. Сэр Гарлон прожил многие плодотворные годы и основал род Труверов. В летописях сохранилась история о первенцах эскалотских – трех детях Оттава I. Каждый из них имел законные притязания на престол. Их судьбы резонно заняли главенствующие места в памяти об эпохе Раннего Прозрения, когда Эскалот и Горм навсегда объединились в одно королевство. Здесь, на меже веков и культур, поля Абсолюта засеяли озимые идеи единой нации и государства. Они залегли по всем землям доспехами и мечами павших, и оставалось ждать, когда стальные посевы взойдут.
Книга VIПотерянный двор
Пролог
А у матушки моей, а у матушки моей
Платье зеленей валейских полей.
Меня в нем принесли младенцем
К порогу людей с нестареющим сердцем.
У отца моего, что оставил де Клев,
Находились слова на всякий напев.
Он избытком слов набивал поплин,
И поплиновые куклы пели с ним.
А другой мой отец, а другой мой отец
Подарил мне меч, и щит, и клевец.
А подруга моя, моя Ронсенваль,
Не успела услышать, как мне жаль,
Что теперь они все лежат во земле:
В Эскалоте, в Горме, в зеленом Вале.
Я давно живу, давно готов
Под зеленый покров гормовых холмов
К ним уйти и там обрести покой.
Я всегда под землею одной ногой.
Тристан Трувер, дочитав стихотворение, написанное его рукой больше года назад, отложил пожелтевший лист в сторону. Он тогда тосковал, как никогда: Тристан, единственный эскалотец, шел в составе радожской армии. Обстоятельства разлучили его с товарищами на долгих полтора года. И в строю единообразных радожцев не нашлось никого ближе призраков из юношеских воспоминаний. Тристан, привыкший никому не жаловаться, все горести отвел бумаге и теперь переложил ее в тот ящик письменного стола, который закрывался на ключ. Впрочем, эта мера не гарантировала сохранность его бумаг – из этого самого ящика бесследно пропал пакет с расследованием о смерти его родителей, которое провел наставник и вместе с письмом и рыцарским мечом передал Тристану. Поиски конверта не приносили результатов. Улучив свободный час после рабочего дня, Тристан перебирал письма и документы двухлетней давности в надежде отыскать зацепки. Но бумаги тщетно принесли с собой только щемящую ностальгию и ни одной подсказки. Тристан с нажимом протер сонные глаза, смирившись, собрал все бумаги, несколько раз ударив срезом о стол, чтобы выровнять стопку, и спрятал их в другой ящик. В нем также имелся замок, который следовало смазать, чтобы закрывать на ключ, но вечно занятый государственными делами первый рыцарь все никак не мог добраться до подобных бытовых мелочей.