Но Илия не внял ему и продолжил, будто Тристан его и не перебивал:
– Посмотришь – и не вспомнить годы, когда пожил без войны. Знаю, что они были, но прямо пролетели! – И тут он с таким восхищением посмотрел на окружающий мир: возрождающийся из разрухи Пальер-де-Клев, зелень на деревьях и небо над головой, которое закрывали собой только редкие кляксы порхающих птиц. – А такое чувство, будто всегда только и воевал.
Илия знал, конечно, знал, что то же самое можно сказать и о Тристане, и о всяком эскалотце. Но он так хотел говорить о себе. Он вспомнил себя семнадцатилетнего, согласившегося на все авантюры агнологов, ушедшего на фронт сразу же, как только позволил возраст, чтобы все закончить и жить иначе – не так, как получилось.
– И у меня так, – тихо отозвался Тристан. – Смотрю на дом и думаю, что здесь все началось.
Никто из них не договорил, а окончание фразы повисло липким обещанием. И оно сбылось, Курган уже подступил к последнему рубежу. В де Клев готовились к той самой битве.
Неизбывность конца вывела Илию на поле боя. Кто теперь бы его остановил? Никто, кроме матери и сестры, не пытался. И чудом ли, или только им, линию обороны удерживали, но понесли невосполнимую – впрочем, здесь они все таковыми были – потерю. Танки-близнецы, до того неуязвимые для снарядов, оказались незащищенными в ближнем бою. Когда радожцы прорвались, они окружили «Ужас» и остановили голыми руками. Илия наблюдал страшное, хотя до того в жизни повидал уже столько явственных кошмаров: «Ужас» огрызался из последних сил, раскатывал буйными шасси тех, до кого смог дотянуться, вырываясь. Но многорукий Курган все равно во всем его превосходил. В конце концов радожцы перевернули танк, и тот, кувыркнувшись, сполз на башне в глубокий овраг. Бой продолжился, а после него «Ужас» никто не видел.
– «Восторг» тоже перевернули, но пальеры успели ее прикрыть и оттащить, – доложил Тристан. – Мы потеряли там двенадцать рыцарей.
Его голос сломался в середине фразы – или просто свист начинающегося шторма попросил пальера замолчать. Король походил на флюгер. Ветер метался по стене, вздымая волосы Илии, он поворачивался, подставляя потокам лицо. На судьбе «Восторга» закончились все сколько‑нибудь хорошие новости, и Тристан уже подумывал уйти.
– Он знает, – внезапно послышалось оттуда, где стоял Илия.
Ветер сорвал с губ его речь и понес кувырком по воздуху.
– Курган знает, что я стал причиной его смерти, – продолжил король.
– Ты же не нарочно, – воззвал к нему Тристан и тронул друга за плечо. – И Рогнева сама сказала, что мы расплатились за ошибку.
Илия к его уверениям остался равнодушен, и в тон прежних фраз произнес:
– Всегда полагал, что я – хороший человек…
– Так и есть.
– Я думал, что мы – герои, которые остановят Великую войну, но посмотри, – он обвел рукой мрачный ночной пейзаж внизу. – Мы – ее причина. Оказывается, для того чтобы стать злодеем, против которого ополчились все, не нужно даже совершать жестокие поступки.
– Ты не злодей! Никогда им не был! – Тристан не мог успокоиться, видя, как плохо Илии.
Но король не останавливался – его признание должен подхватить ветер и разнести, как летучий гонец, по всему Абсолюту. Тогда, чаял Илия, все быстрее закончится.
– Не нужно ни черной формы, ни грозных черепов на эмблемах, – монотонно перечислял он. – Не нужно строгого режима, цензуры и вечного желания расти вовне и над.
Не выдержав его самоистязаний, Тристан обхватил Илию за затылок и крепко встряхнул, чтобы тот оживился – стал прежним собой. Но тот стоял – потухший, посеревший, со слабым, догорающим огнем былой воли к жизни.
– Зло всегда очевидно! – Тристан еще раз ткнул его в плечо. – Как и добро: а ты навсегда запомнишься добрым королем! Твоя решительность и нежелание сдаваться не делают тебя плохим человеком. Откуда в твоей голове взялись подобные мысли?
– Зло очевидно только издалека времен, – спокойно объяснил ему Илия, и рыцарю показалось, что с ним говорит не его лучший друг, а Эльфред Великий. – Когда войны закончены, когда осмыслены их свидетелями и потомками. А сейчас…
Король попытался вспомнить, когда начал свой путь ошибок, который теперь привел его в разрушенный Пальер-де-Клев с остатками армии. Когда сделал выборы в испытании Эльфреда? Когда в очередной раз доверился агнологам? Когда приказал Тристану возродить Кургана? Когда разменял маннгерд на межу? Даже самая светлая мысль или благое намерение, претворенные в поступок, не могут стать залогом верного решения, особенно если эти мысль и намерение устарели на тысячу лет. Джорна утверждала, что Курган берет физической силой, но Илия признал, что его главный дар – молодость. Не молодость тела, конечно же, вождь был много старше Илии. Но молодость духа. Курган оказался самым молодым Спящим героем. Если не считать Боны…
– Бона, – вслух прошептал Илия и изменился в лице.
Тристан, заметив перемену – не то озарение, не то волнение, – поспешил узнать, о чем тот побеспокоился. Но Илия сдержал в себе самую гадкую догадку: Бона оказалась права, первой разглядев очевидную схожесть Лжеца и Истинного короля. Они оба не соглашались на полумеры. И обоих это привело к одному исходу, только Илия вовсе не собирался малодушно стреляться или травиться. Все, что он сделал, когда лес вокруг ожил – не чудом фей, но бесконечным топотом подступающих к Пальер-де-Клев радожцев, – отдал последний небоевой приказ. Потерянный двор почти в полном составе сидел в охотничьей гостиной. Лесли пила шампанское и рыдала, не забывая причитать о том, что случается с династией после поражения. Когда она в очередной раз высморкалась, осушила бокал и ударилась в воспоминания о последствиях революции, Илия, которому и без того было тошно, с тоской и прощанием посмотрел на мать. А потом сказал рыцарям:
– Всё, джентльмены. Протокол вступает в силу.
Оркелуз и Гаро переглянулись, допили то на дне, что осталось, встали, взяли оружие и протянули руки королеве-матери и принцессе. Последняя взъярилась, когда поняла, о каком протоколе речь.
– Что? Я не пойду! Оркелуз… Илия! Ты не имеешь права!
Оркелуз решительно обернулся к королю, тот, не колеблясь, кивнул. Рыцарь поправил портупею и перевязь с ножнами, чтобы не мешали в дороге, обхватил за ноги Ренару и перекинул через плечо. Лесли встретилась помутненным взглядом с Гаро и устало произнесла: «Не надрывайся, я сама. Минуту». Она подбежала к сыну, повиснув у него на шее, расцеловала в щеки и подбородок, а потом, не отпуская его, другой рукой потянулась и к Тристану. Тот подошел, притянутый за голову, склонил ее, и королева-мать коснулась губами его черноволосой макушки.
– Мальчики мои! Мои милые мальчики! – Она зашлась новыми рыданиями и поцелуями.
Оркелуз уже стоял в дверях и на пороге отсалютовал двумя пальцами ото лба друзьям. Илия понял, у кого Ренара переняла задиристый жест. Сейчас она сучила ногами, колотила Оркелуза по спине и тоже плакала, хотя не так, как Лесли, – принцесса гневалась, грозилась и требовала. Гаро подал Лесли руку, и все четверо проследовали к кухням, из которых вел тайный ход за пределы замка. С ними уходили еще несколько женщин из деревенских. Илия не находил сил, чтобы снова скорбеть и прощаться. Тристан спросил, глядя в опустевший проход:
– В горы?
– Да, – подтвердил Илия. – Переждут до осени, потом вернутся и будут действовать по ситуации. Выходим!
Они взяли с собой мечи – в этой войне вещи абсолютно бесполезные. Не более опасные, чем блестящие знамена, последние ориентиры, за кем идти, чтобы достойно умереть. «Ну и ладно, ну и ладно, ну и пусть», – твердил про себя Илия, спускаясь по лестнице во двор замка. Его армия – горстка людей, что едва удержит замок дольше часа. Все прочие были убиты или сдались в плен, оставленные прикрывать города, пока основные силы отступали на запад. Послышался характерный гул; он рос, как надвигающий рой миллионов насекомых, пока не оглушил стоящих во дворе последних рыцарей, фей и солдат. Тень бомбардировщиков накрыла их, вскинувших к небу лица. А следом легли и бомбы. Одна из них раскрошила мир вокруг Илии, он почувствовал тупую боль в голове, закрыл глаза и упал.
Все закончилось быстро. Илия очнулся через какое‑то время. Над ним уже не было неба, все застилала гарь, копоть и дым. Когда Курган вошел, живые защитники замка еще оставались. Очумело, сквозь тошноту, головокружение и попытки дышать в раскаленном, забитом пылью воздухе Илия водил взглядом, и видел, что часть эскалотцев сдается – в общем‑то, все, кроме пальеров. Оружие рыцарей падало вместе с ними. «Тристан!» Илия сквозь режущую боль в горле и легких звал его, но не слышал самого себя, не ведая, что именно утратил: слух, голос или разум. Многоликий Курган окружил его. Илия на миг пожалел, что не умер сразу. Возможно, его ждала худшая из королевских смертей – быть разодранным и забитым насмерть вражескими озверевшими солдатами прямо на поле боя. Но радожцы не подступали. Плотное кольцо их черных сапог оградило короля от всего прочего. «Почему они так долго стоят?» Слух постепенно возвращался к Илии. И тут, растолкав плечи солдат, к нему прорвалась Рогнева. Завидев ее, радожцы отступали, пропуская. Она остановилась над поверженным королем, и он почувствовал, что и со спины его кто‑то схватил за плечи.
– Тристан? – не веря глазам, спросил Илия.
Рыцарь бесполезно, но верно закрывал его собой, скорее из-за невозможности сделать что‑то лучше. Радожцы пропустили его к королю. Ясные васильковые глаза Рогневы остались последним холодом в окружающем огне пожаров и знамен, и они смотрели на Илию.
– Я сделал для вас то, что вы просили! – вопил над ухом короля Тристан, оттого Илия и слышал его отчетливо. – И он предупреждал вас! Я предупреждал! Вы хотите его убить или дать ему уснуть?
Рогнева что‑то отвечала, ее губы шевелились, но Илия не разобрал слов.
– Отпустите его, и мы уйдем навеки! – уговаривал Тристан. – Он же ваш племянник!
Не опасаясь ни одного из них, Рогнева опустилась рядом и потянулась к голове Илии. Когда она отняла ладонь, на пальцах осталась густая багровая кровь.