Подмигивание правым глазом – равнодушие, левым один раз – свидание через час, два раза – через два часа, обоими глазами – через полчаса.
Если в раздумье она дотрагивается до щеки закрытым веером – у нее неприятности, но она думает обо мне. Если она искоса посматривает на свою сопровождающую, значит, ей нельзя доверять.
Если она смотрит на нее и смеется, а потом смотрит на меня, значит, она хочет меня ей представить.
И это далеко не все, подобных знаков еще миллион. Например, руки. Количество пальцев на стекле коляски значит, сколько дней пройдет до свидания. Если походя, она проведет рукой по покрывалу, значит, хочет меня видеть. Если поправляет покрывало, завтра мне надо пройти там же. Если раскрывает зонтик: “Не ходи за мной!” Если поправляет воротник и прибавляет шагу, встреча произойдет позже. Если она придерживает накидку впереди, “незаметно следуй за мной». Если оборачивается, значит “подойди». Если часто останавливается, хочет меня видеть.
Короче говоря, существовало несметное количество жестов, ужимок, манер выглядеть, движений, которые указывали на ее чувства, мысли, пожелания и были куда красноречивее слов. Еще один пример: о чем может сказать дамский платочек? В зависимости от того, поднесен ли он к глазам, носу, лбу, губам, это означает: “У меня неприятности”; “Зачем я тебя повстречала?”; “Ты мне неверен”; “Поверь моей верности”; “Осторожнее с женщиной, которая рядом со мной”; “Я жажду тебя”; “Мне столько нужно тебе сказать, жестокий человек” и т. д.
А на лодке, под зонтиком совсем другая “речь”. Слегка наклонившись вперед: “Я сердита”, сильнее наклонившись: “Мое сердце разбито”; если она прикрывает лицо: “Не желаю больше тебя видеть”; если она качнула им справа налево: “Не останавливайся”; нагнувшись вниз: “Я хочу тебя”; откинув назад: “Видишь, я в отчаянии”; сдвинув набок: “Я счастлива”; закрывает и открывает: “Не сегодня, а завтра”.
Что еще сказать? поднести палец к губам: “Мне необходимо с тобой говорить”, наклонить голову: “Осторожно!” Опереться локтем о борт лодки, приоткрыть ножку, быстро взглянуть на проплывающую мимо лодку, опустить веки в знак благодарности: “Жестокий, я вне себя от гнева”. Скрежетать зубами: “В следующий раз я разорву тебя зубами на мелкие кусочки”…
Одним словом, все эти знаки составляют весьма своеобразный язык. На нем выражены любые чувства, первые свидания, ссоры.
Сколько поэм, писем и посланий написано этим языком! Он существует для выражения намерений, упреков, мольбы и ревности.
В наши дни уже нет такой изящной литературы. Прибегать к ней больше нет нужды. Супружеская измена не боится солнечного света и находит прибежище на улицах городов, на морском берегу и в тени деревьев».
Танец живота и семи покровов
Джаллаладин Руми, великий мусульманский поэт, писал, что тот, «кто знает благодать танца, живет в Боге…».
Его двустишия числом около 5000 стали поистине энциклопедией суфизма.
Всему, что зрим, прообраз есть, основа есть вне нас,
Она бессмертна – а умрет лишь то, что видит глаз.
Не жалуйся, что свет погас, не плачь, что звук затих:
Исчезли вовсе не они, а отраженье их.
А как же мы и наша суть? Едва лишь в мир придем,
По лестнице метаморфоз свершаем наш подъем.
Ты из эфира камнем стал, ты стал травой потом,
Потом животным – тайна тайн в чередованье том!
И вот теперь ты человек, ты знаньем наделен,
Твой облик глина приняла, – о, как непрочен он!
Ты станешь ангелом, пройдя недолгий путь земной,
И ты сроднишься не с землей, а с горней вышиной.
О Шамс, в пучину погрузись, от высей откажись –
И в малой капле повтори морей бескрайних жизнь.
Танец дервишей имел особое значение для исламского мира. Нередко он становился самым обычным развлечением в гареме. Но, бывало, в Турции братства дервишей практиковали ритуальные (синкопические) танцы с целью достижения экстаза.
Круговое вращение заставляло кровь двигаться к таким областям мозга, куда она обычно не доходит; само усилие, усталость и дрожащий ритм танца приводили к экстатическому открытию, снятию блоков с сознания, позволяющего проникнуть в самые глубокие области человеческой личности. Так танцующий мог достичь мистического опыта слияния с абсолютом. Что же касается мусульманской женщины, она практиковала два танца-посвящения, особенно популярных на Востоке: живота и семи покровов.
Из воспоминаний французского поэта Теофиля Готье после путешествия на Восток:
«Они порождают непонятное томление, вызывают странные воспоминания и навевают ощущения былых существований, что выстраиваются в хаотичном беспорядке. Мавританский танец состоит из непрерывных колебаний тела: прогибание в талии, покачивание бедрами, плавные движения рук, размахивание платком, томное выражение лица, трепетание век, глаза то вспыхивают, то стекленеют, ноздри подрагивают, рот приоткрыт, грудь вздымает бурное дыхание, шея изогнута, как у страстно влюбленной голубки… вся явно сулит таинство драмы сладострастия».
В 1923 году один итальянский исследователь, который углубился в области Киренаика и Триполитания, тогда находившиеся во владении Италии, стал свидетелем тайных церемоний эротического характера, которые проводили мусульманские братства. Галлус – а именно под таким псевдонимом путешествовал этот исследователь – был принят в эзотерический круг, образовавшийся вокруг Юлиуса Эволы, «Группа Ур», и описал свои переживания в монографии под названием «Жизнь среди арабов».
Галлус принял участие в ритуале настоящего танца живота. Его исполняла одна женщина – член суфийского братства. Танец состоял из трех частей разного ритма и сопровождался особыми движениями рук и выражениями лица и представлял собой три периода жизни женщины. Последняя часть изображала эротическое пробуждение основной силы человека во время сексуального соития и представлялась движениями живота и лобковой области. Галлус указывал, что «женщина, которая исполняла танец, страдала, как при родах, и вела себя как роженица».
Опытная танцовщица, знакомая с суфийскими практиками, достигает экстаза в ходе танца и, что более важно, своеобразным образом наводит на зрителей эротическое очарование, что приводит их к такому же открытию сознания. Что же до танца семи покровов, их эзотерический символизм и эротическая направленность весьма ощутимы. Традиция возводит этот танец к временам Ахума, царь ахумитов, который в 532 году захватил страну царицы Савской. Его любимицей была прекрасная Айла Сах, которую евнух гарема однажды застал при попытке сбежать с одним из гостей во дворце.
Айла, чтобы спасти свою голову, обещала правителю исполнить танец семи покровов. Покров, вуаль, фата – это был символ чистоты и невинности в египетском и индийском обществах. Сбрасывание каждого из покровов означало достижение чистоты первоначального эдемского сознания. Покровы символизировали четыре элемента (огонь, землю, воду и воздух) и три основы Существа (тело, душу и дух). Сбрасывание их означало достижение «квинтэссенции» (пятой сущности, превосхождения четырех элементов) и «единства» (превосхождения трех основ).
Язык танца понятен сегодня так же, как и пятьсот лет назад
Эротизм суфиев
Гарем, танец и цикл новелл «Тысячи и одной ночи» служат составляющими восточного эротизма. Сложно представить себе, чтобы народ, столь расположенный к чувственности, как арабы, долгое время жившие на территории Османской империи, не углубился бы в область сексуальной магии. Даже в наши дни эти практики продолжают выполняться в Магрибе и на Ближнем Востоке. Писатель Пол Боулз рассказывает, что его жена имела связь с одной марокканской колдуньей, которая управляла ею посредством одного растения, чьи корни заворачивала в шелковую тряпочку вместе с менструальной кровью этой женщины и сурьмой. Тут достаточно вспомнить, что сурьма – это основной материал, используемый арабскими алхимиками в поисках философского камня.
В глубины османской эротики пытался проникнуть французский писатель Пьер Лоти. Он родился в гугенотской семье, и настоящее имя его было Жюльен Виод. Еще юношей он мечтал посмотреть мир и поступил служить на флот. Служба заносила его в диковинные страны и самые дальние уголки мира. Где бы он ни был, его влекла романтика любовных приключений с экзотическими женщинами, о чем писал потом свои книги. Они заставляли читателя тосковать по неизведанному, повествовали о грусти, разочаровании, роковом одиночестве и близкой смерти.
Но ни один уголок земли так его не очаровал, как Стамбул. Это была любовь с первого взгляда. Именно здесь он нашел, что искал всюду, здесь его ждала любовь на всю жизнь, из которой родились две жемчужины востоковедческой литературы – «Азиядэ» (1877) и «Разочарование» (1906). Жизнь Лоти сложилась по им самим же написанному: «Из-за массивной железной решетки на меня смотрели большие глаза. Над ними – густые брови, и они соединялись… Белая вуаль плотно окутывала голову, открывая только эти брови и эти большие глаза. Они были зеленые, как зеленое море, воспетое поэтами Востока». Это и была Азиядэ, околдовавшая Лоти своей загадочной и недоступной красотой. Она была черкешенка из гарема одного бея. Презрев все опасности, слуга писателя Самуил устроил хозяину ночное свидание с ней.
Из книги-исповеди Пьера Лоти «Азияде», 1877 г.:
«Рандеву состоялось в лодке: ладья Азиядэ была вся выстлана коврами, подушками и турецкими покрывалами с утонченностью и беззаботностью, какую можно встретить только на Востоке, так что это была скорее постель, а не лодка… А вокруг нашего ложа, медленно плывшего в море, притаились разные опасности: было похоже, что два существа сошлись вкусить отравленное удовольствие невозможного. Когда мы достаточно от всех удалили