родолжал вибрировать. Она подняла брови и скривила губы, эта гримаска предназначалась Мэтту и означала: ерунда, не обращай внимания. Но ни он, ни окружающие этого не поняли.
В семь сорок пять Армануш Чахмахчян и Мэтт Хэссинджер наконец выбрались из дома, и «сузуки-верона» карминного цвета помчала их к ресторану «Косое окно», о котором Мэтт много слышал и полагал, что это милое романтичное место.
– Надеюсь, тебе понравится азиатский фьюжн с легким карибским оттенком. – Mэтт хохотнул, его позабавили собственные слова. – У этого места прекрасные отзывы.
«Прекрасные отзывы» не были в глазах Армануш показателем высокого качества, главным образом потому, что она всегда остерегалась получавших высшие отзывы бестселлеров. И все же она не возражала, надеясь, что в итоге ее скепсис окажется неоправданным. А вышло все совсем иначе, чем предполагал Мэтт. Место, где собирались городские интеллектуалы и богема, «Косое окно» уж точно не было милым, романтичным рестораном. Это был выпендрежный ангар с высоченными потолками, подвесными светильниками в стиле ар-деко и мерцавшими на стенах образцами современного абстрактного искусства.
С ног до головы одетые в черное официанты суетились, как колония обнаруживших груду сахарного песка муравьев. Они подавали искусно сервированные блюда с полным сознанием того, что скоро вас сменит другой посетитель, который, возможно, щедрее даст на чай. Что касается меню, то оно находилось за пределами человеческого понимания. Но это было полбеды. Маловразумительному содержанию соответствовала и форма: каждое блюдо было скомпоновано и украшено особым образом, как бы намекая на какую-нибудь картину кисти абстрактных экспрессионистов.
Шеф-повар ресторана, голландец по происхождению, имел в жизни три честолюбивые мечты: стать философом, стать художником и стать шеф-поваром ресторана. Еще в юности он потерпел полное фиаско и в философии, и в искусстве и решил, что ничто не мешает ему применить свои неосуществленные таланты в кулинарии. Он гордился тем, что претворял абстракции в реальность и возвращал в организм нечто возникшее по воле художника. Сначала он придавал внешнее выражение своему внутреннему эмоциональному состоянию, а потом переводил эту абстракцию в конкретную материальную форму, которая могла быть вновь поглощена человеком. Здесь, в «Косом окне», трапеза была делом скорее философским, чем кулинарным, и сам акт принятия пищи совершался не под действием первобытного желания утолить голод и набить живот, но представлял собой возвышенный катарсический танец.
Они долго пытались определиться с заказом, наконец Армануш остановилась на тартаре из желтоперого тунца в кунжутной панировке и фуа-гра с соусом «Якинику», а Мэтт решил попробовать стейк без костей из говядины высшей категории с острым сливочно-горчичным соусом на подушке из мексиканской репы с винегретной заправкой из маракуйи. Мэтт ума не мог приложить, какое вино подойдет к этим блюдам, но очень хотел произвести хорошее впечатление, поэтому минут пять изучал винную карту в полном замешательстве, а потом сделал то, что делал всегда, когда не знал, на чем остановиться: выбрал вино, исходя из цены. Каберне-совиньон тысяча девятьсот девяносто седьмого года, казалось, идеально подходило, достаточно дорогое, но вполне по карману. Сделав заказ, они попытались прочесть на лице обслуживавшего их официанта, не ошиблись ли с выбором, но видели лишь маску профессиональной вежливости.
В разговоре Мэтт поведал о том, какую хотел бы сделать карьеру, а она – о детстве, которое хотела бы стереть из памяти, он – о планах на будущее, она – о следах прошлого, он – о надеждах, она – о семейных воспоминаниях. Они собирались было сменить тему разговора, но вновь дала о себе знать «Фея Драже». Армануш раздосадованно посмотрела, кто звонит. Номер был незнакомый, но не скрытый. Она приняла вызов.
– Эми, ты как?
Армануш была так ошарашена, что даже стала заикаться:
– Ма-ма! Ты… почему у тебя теперь другой номер?
– Да потому, что это мобильник миссис Гриннель, – призналась Роуз. – Мне не пришлось бы прибегать к такого рода уловкам, если бы ты потрудилась отвечать на мои звонки.
Озадаченно моргая, Армануш смотрела, как официант ставит перед ней странного вида тарелку с некой композицией из оттенков красного, бежевого и белого. Положенный размашистыми мазками соус окружал три куска сырого красного тунца сферической формы и яркий яичный желток, а все вместе складывалось в какое-то угрюмое лицо с запавшими глазами. Армануш уже не слушала мать, хотя и держала телефон у уха. Наморщив губы, она пыталась сообразить, как же приступить к поеданию человеческого лица.
– Эми, почему ты не отвечаешь? Разве я не твоя мать? Почему я так бесправна? Почему мне нельзя претендовать даже на половину того, что позволяется этим Чахмахчянам?
– Мама, ну пожалуйста! – вот и все, что могла сказать Армануш.
Как ответишь на подобный вопрос? Разве что попросишь не говорить такого. Она сгорбилась и словно стала вдвое тяжелее. Ну почему же ей так сложно общаться с матерью?
Армануш поспешно извинилась, пообещала перезвонить, как только вернется домой, и повесила трубку. Украдкой покосилась на Мэтта, не напрягся ли он от их разговора, убедилась, что беспокоиться не о чем: он не мог оторвать глаз от тарелки. Она была не круглой, но прямоугольной, а словно по линейке прочерченная полоса горчично-сливочного соуса отделяла друг от друга две зоны. Мэтт под впечатлением тяжело сглотнул, словно ему было страшно испортить этот идеальный прямоугольник.
Им принесли реплики двух экспрессионистских полотен. Армануш подали блюдо, отсылавшее к картине Франческо Боретти «Слепая проститутка». А на тарелке Мэтта повар воспроизвел одну из работ Марка Ротко под весьма подходящим названием – «Без названия». Они были настолько поглощены созерцанием своих тарелок, что даже не заметили, как подошедший официант поинтересовался, все ли в порядке.
Остаток вечера прошел приятно, но не более того.
Все оказалось на редкость вкусно, и они быстро приноровились к тому, чтобы поглощать произведения искусства. Когда принесли десерт, Мэтт с легким сердцем внес хаос в стройные ряды ягод ежевики, у него была «Апрельская тоска приносит майский желтый» Питера Китчелла. Армануш не задумываясь вонзила ложку в трепещущий нежный заварной крем, представлявший «Мерцающую субстанцию» Джексона Поллока.
А вот беседа не клеилась. Есть у них получалось гораздо лучше, чем говорить. Хотя, вообще-то, ей было приятно с Мэттом, и как мужчина он ей вполне нравился. Но чего-то фатально не хватало. И не в том смысле, что недоставало какой-то части от целого, но само это целое словно распадалось. Может быть, они объелись философией. Как бы там ни было, Армануш осознала, что ее возможности, увы, ограниченны и она при всем желании ну никак не сможет влюбиться в Мэтта Хэссинджера. Это открытие положило конец ее сомнениям, и теперь, потеряв к Мэтту всякий любовный интерес, она могла просто хорошо к нему относиться.
На обратном пути они вышли из машины и в задумчивом молчании немного прогулялись по Коламбус-авеню. Ветер переменился, и Армануш на миг почуяла резкий соленый запах моря. Ей так захотелось убежать отсюда куда-нибудь на берег океана. Тем не менее, оказавшись перед книжным магазином «Сити лайтс», она невольно оживилась, увидев в витрине одну из своих любимых книг – «Гробницу для Бориса Давидовича» Данило Киша.
– Ты читал вон ту книгу? Она потрясающая! – воскликнула Армануш и, получив отрицательный ответ, принялась излагать первый рассказ сборника, а потом перешла к остальным семи.
Она была искренне убеждена, что понять эту книгу можно, только разобравшись в том, как устроена восточноевропейская литература. На протяжении последующих десяти минут Армануш просвещала Мэтта, хотя еще утром обещала матери ни словом не заикнуться о книгах, по крайней мере на первом свидании.
Так они добрались до Рашен-Хилл и стояли лицом к лицу перед кондоминиумом бабушки Шушан. Вечер подходил к концу, и обоим хотелось, чтобы конец был лучше начала. Им пришел в голову только один способ. Вместо долгожданного страстного поцелуя, воплощения давних мечтаний, у них получился поцелуй нежный и невинный. Оба были столь далеки от страсти, что Армануш запечатлела его, движимая состраданием, а Мэтт – робким восхищением.
– Я весь вечер хотел сказать, – пробормотал, запинаясь, Мэтт, словно собирался сделать горькое и неприятное признание, – ты так удивительно пахнешь… Чем-то необычным, экзотическим, как…
– Как – что? – Армануш побледнела, перед глазами стояла тарелка с дымящимися мантами.
Мэтт приобнял ее и прошептал:
– Фисташки… да, от тебя пахнет фисташками.
В пятнадцать минут двенадцатого Армануш выудила связку ключей, чтобы открыть запертую на множество замков входную дверь. Она с ужасом думала о том, что все семейство собралось, наверное, в гостиной, беседует о политике, пьет чай, ест фрукты и, конечно, ждет ее возвращения.
Но дома было темно и пусто. Бабушка с отцом уже легли, остальные ушли. На столе стояло блюдо с яблоками и апельсинами. Фрукты аккуратно очистили и явно оставили для нее. Армануш взяла потемневшее яблоко, и у нее сжалось сердце. Среди призрачной ночной тишины она грызла яблоко и чувствовала, как ее охватывают грусть и усталость. Скоро возвращаться в Аризону, но как она выдержит удушающую атмосферу материнского мирка? Здесь, в Сан-Франциско, ей было хорошо, она даже подумывала о том, чтобы взять академический отпуск на один семестр и пожить с папой и бабушкой Шушан. Но все равно и здесь чего-то не хватало, недоставало какого-то куска ее души, и без этого она не могла начать жить своей жизнью. Неудачное свидание с Мэттом Хэссинджером лишь усилило это чувство. Она стала мудрее, лучше осознавала свое положение, но ценой этого знания стала печаль.
Армануш скинула туфли и поспешила в свою комнату, прихватив с собой фрукты. Там она стянула волосы в хвост, сняла бирюзовое платье и скользнула в купленную в китайском квартале шелковую пижаму. Закрыв дверь, включила компьютер. Еще пара минут – и она была в своей единственной тихой пристани, в своем единственном прибежище: «Кафе Константинополь». Так назывался чатрум, или, как говорили его завсегдатаи, киберкафе, основанное кучкой ньюйоркцев греческого, сефардского и армянского происхождения, которых, кроме общего города, объединяло одно важное обстоятельство: их предки были родом из Стамбула.