Что же касается тетушки Фериде, то ее английский вообще не интересовал, и в школе она выбрала немецкий. Впрочем, в немецком она тоже особых успехов не добилась, потому что к тому времени сосредоточила все свое внимание исключительно на одном-единственном предмете: физической географии.
Петит-Ma и бабушка Гульсум вообще не шли в счет.
Оставались тетушка Зелиха и тетушка Севрие. Их познаний вроде хватало на то, чтобы перейти с начального на средний уровень. При этом владели они языком совершенно по-разному. Тетушка Зелиха живо болтала на разговорном, щедро уснащая речь сленгом и всякими жаргонными оборотами, и почти каждый день упражнялась с заходившими в ее салон татуировок иностранцами. А вот у тетушки Севрие был правильный и абсолютно деревянный, устаревший язык, существовавший исключительно на страницах гимназических учебников. Соответственно тетушка Севрие умела различать простые, сложносочиненные и сложноподчиненные предложения, выделять обстоятельственные, определительные и именные придаточные и даже анализировать синтаксическое построение фразы и находить в ней обособленные наречия и вынесенные на неправильное место причастия, но совершенно не могла говорить.
– Поэтому, дорогая, именно ты будешь при ней переводчицей, ты будешь переправлять нам ее слова, а ей – наши. – Тетушка Бану прищурилась и нахмурила брови, как бы указывая на высокое значение своей речи. – Ты соединишь Восток и Запад, словно мост между культурами.
Асия брезгливо поморщилась, будто учуяв какой-то ей одной заметный неприятный запах, и поджала губы, как бы говоря: «Держи карман шире». Между тем никто не заметил, как Петит-Ma поднялась со стула и подошла к пианино, на котором уже многие годы никто не играл. Время от времени они, как на импровизированный буфет, составляли на него не влезавшую на стол посуду.
– Чудесно, что вы одного возраста, – заключила тетушка Бану. – Вы, девочки, непременно подружитесь!
Асия снова посмотрела на нее с некоторым любопытством и подумала: «Интересно, она когда-нибудь поймет, что я уже выросла?»
В детстве всегда так было: если в дом приводили каких-нибудь детей, тетушки усаживали их вместе и командовали: «А теперь поиграйте, будьте друзьями!» Словно ровесники непременно должны ладить и, как кусочки головоломки, сходиться, только оказавшись рядом.
– Это будет потрясающе. А когда она вернется на родину, вы станете обмениваться письмами, – залилась тетушка Севрие.
Она свято верила в дружбу по переписке. Как учитель на службе Турецкой Республики, она была убеждена, что долг каждого, даже самого заурядного турецкого гражданина, каким бы незначительным ни было его место в обществе, достойно представлять родину перед всем миром. И разве не идеальная возможность представить родину появляется у того, кто переписывается с иностранным другом?
– Да, девочки, ваши письма будут летать из Стамбула в Сан-Франциско и обратно, – прошептала Севрие завороженно.
Она, конечно, не допускала и мысли о том, чтобы переписываться с незнакомым человеком просто так, без некоей просветительской цели, поэтому прояснила, в чем состоят педагогические мотивы:
– Наша беда как нации в том, что мы вечно оказываемся жертвой непонимания и превратных истолкований. Запад должен увидеть, что мы не какие-то там арабы. Мы современное светское государство.
Вдруг тетушка Фериде врубила телевизор на полную громкость, и все отвлеклись на новый попсовый клип. Скользнув взглядом по фиглярствовавшей певице, Асия заметила, что у нее какая-то больно знакомая прическа. Асия посмотрела на тетушку Фериде, потом на экран, снова на Фериде – и сразу поняла, что вдохновило тетушку на ее новый образ.
– Американцам промыли мозги греки и армяне, которые, увы, опередили нас и первые прибыли на Американский континент, – продолжала Севрие, – и там создалось ложное представление о том, что Турция – это страна «Полуночного экспресса»[5]. А ты покажешь этой юной американке, какая прекрасная у нас страна, и тем самым внесешь свой вклад в программу развития дружбы между народами и культурного взаимопонимания.
У Асии аж челюсть отвисла. Она так бы и сидела с видом бессильной злости, но тетушка на этом не остановилась. Было ясно, что пощады ждать не приходится.
– Более того, она поможет тебе усовершенствовать твой английский, а ты, быть может, научишь ее турецкому. Ну разве это не начало прекрасной дружбы?
Дружба… Раз уж речь зашла о дружбе, Асия встала, прихватила недоеденный симит и собралась уходить, чтобы встретиться со своими настоящими друзьями.
– Ты куда собралась, красавица? Мы еще не закончили завтракать, – объявила тетушка Зелиха, не проронившая за столом ни единого слова.
Шесть дней в неделю с полудня до девяти вечера она работала в салоне татуировок среди постоянной сутолоки и гама и поэтому больше, чем прочие члены семьи, дорожила ленивой медлительностью этих воскресных завтраков.
– Сейчас идет фестиваль китайского кино, – ответила Асия с некоторым напряжением в голосе, хотя старалась говорить непринужденно и искренне. – Нам по учебе надо посмотреть в выходные какой-нибудь фильм и написать на него критический разбор.
– Странное какое-то задание, – подняла бровь тетушка Севрие, которая всегда с сомнением относилась к нестандартным методам преподавания.
Но тетушка Зелиха не стала углубляться в эту тему.
– Ну хорошо, иди на свое китайское кино, – кивнула она, – но, пожалуйста, не задерживайся. Я хочу, чтобы к пяти ты была дома. Вечером поедем в аэропорт встречать гостью.
Асия схватила свою хипповскую сумку и поспешила к выходу. Уже на пороге она услышала совершенно неожиданные звуки. Кто-то играл на пианино. Робко подбирал аккорды, словно искал давно забытую мелодию. Асия поняла и с благодарностью прошептала:
– Петит-Ma.
Петит-Ma родилась в Фессалониках. Совсем девочкой она переехала в Стамбул с овдовевшей матерью. Это было в 1923 году. Не перепутаешь, потому что в этом же году была провозглашена Турецкая Республика.
– Вы вместе прибыли в этот город, ты и республика, – с нежностью говаривал ей годы спустя ее муж Реза. – Вы обе положили конец старому порядку, она – в стране, а ты – в моем доме. С твоим приходом в моей жизни засиял свет.
– Когда я пришла, ты был печальный и сильный. Я принесла тебе радость, а ты дал мне силу, – отвечала ему обычно Петит-Ma.
Правда заключалась в том, что Петит-Ma была просто чудо какой хорошенькой и веселой. К шестнадцати годам у нее было столько женихов, что их можно было выстроить в ряд от одного конца старого Галатского моста до другого. Но из всех претендентов на ее руку только один приглянулся ей сразу, как только она увидела его сквозь ажурную резную перегородку.
Это был осанистый высокий мужчина по имени Реза, с густой бородой, тонкими усиками и большими темными глазами. И он был старше ее на целых тридцать три года и уже однажды женат. Говорили, что бывшая жена, бессердечная женщина, бросила его с маленьким сыном. Преданный ею, он остался с малышом на руках и долго отказывался от новой женитьбы, предпочитая одинокую жизнь в фамильном особняке. Там он затворился и умножал свое состояние, которым охотно делился с друзьями, а также взращивал свой гнев, который приберегал для врагов.
Этот человек сам себя сделал: начал простым ремесленником, изготавливал котлы, постепенно дорос до предпринимателя. Деловое чутье подсказало ему, за что браться в нужное время и в нужном месте, и он сменил род занятий. В 1920-х годах молодая республика горела гражданским воодушевлением, и ручной труд, постоянно восхваляемый правительственной пропагандой, приносил мало денег. Новому правительству были нужны учителя, чтобы воспитывать патриотов, финансисты, чтобы помочь создать национальную буржуазию, и производители флагов, чтобы всю страну разукрасить турецкими полотнищами. А вот котельщики ему были точно не нужны. Так Реза Селим стал производить флаги. Новое дело принесло ему кучу денег и влиятельных друзей, но в 1925 году, когда по новому закону всех турецких граждан обязали обзавестись фамилией, Реза Селим выбрал прозвание по своему первоначальному ремеслу: Казанчи.
Он был хорош собой и явно богат, но возраст и история с первым браком («Кто знает, почему жена от него сбежала, может, он извращенец какой», – шептались кумушки) делали его в глазах матери Петит-Ma наименее подходящим женихом для ее драгоценной дочери. Конечно, у них были варианты получше. Но Петит-Ma даже слушать не стала отчаянные возражения матери, она слушала только свое сердце. Было что-то такое в его темных глазах, и Петит-Ma поняла не умом, а чутьем, что этот человек наделен редким даром и один из немногих в этом мире способен любить другого больше, чем самого себя. Петит-Ma в свои шестнадцать лет была совсем юна и неопытна, но ей хватало ума понять, какое несравненное счастье может принести любовь такого человека. У Резы Селима были нежные искристые глаза и такой же голос, и вообще рядом с ним было как-то спокойно, будто тебя защищают от всех окружающих неурядиц, лелеют и берегут. Такой никогда не бросит.
Но не только поэтому Петит-Ma тянуло к Резе Селиму Казанчи. Его история увлекла ее намного раньше, чем он сам. Она чувствовала, как глубоко ранил его душу побег первой жены. О, она залечит эти раны! Женщины так любят собирать обломки чужих кораблекрушений. Петит-Ma не стала долго раздумывать. Она выйдет за него замуж наперекор всем, даже наперекор судьбе. И если Петит-Ma вот так, парадоксальным образом, доверилась Резе Селиму Казанчи, то и он до последнего вздоха продолжал делать все, для того чтобы оправдать ее доверие. Она была отрадой его жизни, эта белокурая голубоглазая жена с пушистой белоснежной кошкой вместо приданого. Он никогда ни в чем ей не отказывал и выполнял любую, самую фантастическую ее причуду. А вот с его шестилетним сыном все было по-другому: Левент Казанчи так никогда и не принял Петит-Ma в качестве матери. Много лет подряд он не упускал возможности поиздеваться над ней и настырно проявлял строптивость. Все свое детство Левент таил в душе ожесточение, которое сопровождало его потом по жизни, так и не дав ему повзрослеть.