– Дерьмо… – подсказала Асия.
Карикатурист-Пьяница одобрительно закивал и встал. Шелковые трусы не скрывали намечавшееся пивное брюшко. Он лениво проковылял к проигрывателю и поставил диск Джонни Кэша. Зазвучала одна из ее любимых песен – «Hurt». Поблескивая глазами, он пошел обратно, покачиваясь в такт первым аккордам: «Я поранил себя сегодня, чтобы что-то почувствовать…»
Асия поморщилась, словно ее укололи невидимой иголкой.
– Так жалко…
– Что жалко, милая?
Она уставилась на него страдальческим взглядом широко раскрытых глаз, которые, казалось, должны были принадлежать человеку по крайней мере раза в три старше.
– Полный отстой, – простонала она. – Все эти менеджеры и организаторы, или как они там называются, устраивают европейские туры, или азиатские туры, или все эти туры «ура-перестройка-Советский Союз»… Но мы, стамбульские меломаны, не попадаем в эти географические границы, мы словно проваливаемся в трещины на карте. Знаешь, все дело в геостратегическом положении Стамбула, из-за него у нас и проходит так мало концертов.
– Да уж, нам надо всем встать в ряд на Босфорском мосту и дуть, дуть изо всех сил, чтобы немножко сдвинуть этот город на запад. А если не получится, будем дуть в другую сторону, попробуем взять курс на восток. – Он хохотнул. – Нехорошо болтаться посредине. В международной политике двусмысленное положение не котируется.
Но Асия не слышала его: витала где-то высоко в облаках. Она закурила еще косяк, затянулась запекшимися губами. И глубоко вдохнула безразличие, чтобы не замечать ни его пальцев на своей коже, ни его языка у себя во рту.
– Ну почему было никак не связаться с Джонни Кэшем, пока он был жив… Понимаешь, чувак просто должен был приехать в Стамбул! А так он умер и даже не узнал, какие у него здесь преданные фанаты.
Карикатурист-Пьяница расплылся в ласковой улыбке. Он поцеловал родинку на щеке Асии, нежно погладил шею. Его руки скользнули вниз, и он обхватил ее пышные груди. Поцелуй был дерзкий, неторопливый, но жесткий, почти яростный.
Глядя на нее мерцающими глазами, он спросил:
– Когда теперь встретимся?
– Когда столкнемся в кафе «Кундера», надо полагать, – фыркнула Асия, отстраняясь.
Но он только придвинулся ближе:
– Нет, здесь, в моем доме?
– Ты хочешь сказать, в твоем борделе? – яростно бросила Асия, больше не пытаясь сдерживаться. – Мы же оба прекрасно знаем, что это не твой дом. Твой дом там, где ты уже столько лет живешь с женой. А здесь – твой тайный уголок, куда ты приходишь бухать и трахаться, чтобы жена на узнала. Приводишь сюда телочек – чем моложе, глупее и пьянее, тем лучше.
Карикатурист-Пьяница со вздохом потянулся к стакану ракии и одним глотком выпил половину. Лицо его исказилось таким глубоким страданием, что Асия на секунду испугалась, что он сейчас закричит или заплачет. Она не понимала, как можно сохранять спокойствие, когда тебе так больно.
Но он только произнес каким-то усталым стариковским голосом:
– Иногда ты бываешь так жестока.
В комнате воцарилась жутковатая тишина, только с улицы доносились крики игравших в футбол детей. Судя по громким воплям, кто-то из игроков только что получил красную карточку, и ребята из его команды препирались с судьей.
– Знаешь, Асия, в тебе есть что-то такое темное, – прозвучал, словно издалека, голос Карикатуриста-Пьяницы. – С виду и не скажешь, у тебя же такое милое личико. Но оно есть. У тебя неисчерпаемый потенциал для разрушения.
– Но я же никого не разрушаю, – попробовала защищаться Асия. – Я просто хочу свободы, хочу быть собой… Ну почему меня не оставят в покое?
– Чтобы ты погубила себя еще раньше и еще быстрее? Тебя тянет к саморазрушению, как мотылька к свечке… – (У Асии вырвался нервный смешок.) – Если ты пьешь, то до потери пульса, если что-то критикуешь, то сразу разносишь в пух и прах, если падаешь, то уж катишься вниз на самое дно. Право, я не знаю, как к тебе подступиться. В тебе столько ярости, детка…
– Наверное, оттого, что я безотцовщина, – заметила Асия и снова затянулась. – Я даже не знаю, кто мой отец. Я не спрашиваю, мне не говорят. Иногда мать на меня так смотрит, что я думаю, она узнаёт его в моих чертах, но никогда ничего не говорит. Мы все притворяемся, что отцов вообще не бывает, есть только Отец с большой буквы. Зачем отец, когда на небесах есть Аллах, Он за нами и присматривает. Мы ведь все Его дети, не правда ли? Только не думай, мать на все это не ведется. Уж поверь, я не встречала женщину циничнее. В этом-то и беда. Мы с ней так похожи и так далеки друг от друга.
Она выпустила облачко дыма по направлению к столу из красного дерева, в котором Карикатурист-Пьяница прятал свои лучшие работы, опасаясь, как бы жена не уничтожила их в порыве гнева после очередного скандала. Там же он хранил первые эскизы к «Политику-амфибии» и «Политическому носорогу» – новым сериям скетчей, в которых члены турецкого парламента были представлены в образе разных животных. Он собирался в ближайшее время опубликовать эти рисунки, тем более что суд, приговоривший его к трем годам тюрьмы за изображение премьер-министра в виде волка в овечьей шкуре, постановил отложить исполнение приговора на неопределенный срок. Отсрочку ему дали с условием не повторять ошибку, но именно это он и собирался сделать. Он считал, что бессмысленно бороться за свободу слова, не отстояв сначала свободу шутки.
В углу письменного стола, освещенная золотистым светом изогнутой настольной лампы в стиле ар-деко, стояла огромная деревянная статуэтка ручной работы – Дон Кихот, глубоко задумавшийся над книгой. Асия очень любила эту скульптуру.
– Вся моя семейка – это сборище маньяков чистоты. Надо начисто стереть всю пыль и грязь воспоминаний. Они только и делают, что говорят о прошлом, но это дезинфицированное прошлое. Это у нас, Казанчи, такой способ справляться с проблемами. Если тебя что-то гложет, зажмурься, сосчитай до десяти, пожелай, чтобы этого не было, – и не успеешь и глазом моргнуть, готово, не было ничего, ура! Мы каждый день глотаем таблетку лицемерия.
«Интересно, а что Дон Кихот читает? – вертелось в ее одурманенной голове. – Что там написано на деревянной странице? Может, скульптор нацарапал пару слов?»
Она спрыгнула с дивана и подошла поближе. Увы, деревянная страница была пуста.
Асия сделала еще одну длинную затяжку, вернулась на диван и снова принялась жаловаться:
– Ненавижу всю эту лабуду, «милый сердцу дом родной», унылое подобие счастливой семьи. Знаешь, иногда я завидую своей прабабушке. Ей почти сто лет. Вот бы мне ее болезнь. Милый «альцгеймер», все забываешь.
– В этом нет ничего хорошего, дорогая.
– Может быть, для окружающих и нет, а для тебя очень даже хорошо, – настаивала Асия.
– Ну, обычно это связано.
Но Асия не стала слушать.
– Знаешь, сегодня Петит-Ma впервые за много лет открыла пианино, и я услышала эти нестройные звуки. Так грустно. Она когда-то исполняла Рахманинова, а теперь даже детскую песенку сыграть не может. – Асия на секунду замолчала и задумалась о сказанном; иногда она сначала говорила, а потом думала. – Я вот о чем – это мы понимаем, а она-то нет! – воскликнула Асия с деланым воодушевлением. – «Альцгеймер» не так страшен, как кажется. Что такое прошлое? Кандалы, которые надо сбросить. Это такое тяжкое бремя. Если бы только у меня совсем не было прошлого, если бы я могла быть никем, обнулиться и навсегда остаться на нуле! Легкая, как перышко. Без семьи, без воспоминаний и прочего груза.
– Всем нужно прошлое, – возразил Карикатурист-Пьяница, сделав глоток, а его лицо выражало нечто среднее между печалью и раздражением.
– Я не в счет, мне не нужно!
Асия взяла с журнального столика зажигалку «Зиппо», включила и сразу захлопнула с резким щелчком. Ей понравилось, и она стала проделывать это снова и снова, не подозревая о том, что Карикатуриста-Пьяницу это выводит из себя. Щелк. Щелк.
– Я, пожалуй, пойду, – сказала она, отдала ему зажигалку и осмотрелась в поисках одежды. – Мое семейство возложило на меня важную обязанность. Мы с мамой должны поехать в аэропорт и встретить мою американскую подругу по переписке.
– У тебя что, в Америке есть подруга по переписке?
– Типа того. Эта девочка вдруг как с неба свалилась. Просыпаюсь я как-то утром, а в почтовом ящике письмо, и угадай откуда? Из самого Сан-Франциско. Пишет некая Эми. Говорит, она падчерица моего дяди Мустафы. А мы даже не знали, что у него есть падчерица. И представляешь, какое открытие: оказывается, у его жены это второй брак! Он нам никогда не говорил. У бабушки чуть инфаркт не случился. Ее обожаемый сынок двадцать лет назад женился не на девственнице, нет, что вы, совсем не на девственнице, а на разведенке! – Асия замолчала, чтобы отдать должное заигравшей песне Джонни Кэша «It Ain’t Me Babe», просвистела несколько тактов мелодии, беззвучно, одними губами проговорила слова и продолжила свою речь: – В общем, эта Эми внезапно пишет нам письмо, сообщает, что учится в Аризонском университете, интересуется культурами разных народов и очень надеется когда-нибудь с нами познакомиться и тэ дэ и тэ пэ. А потом вдруг, внимание, сюрприз: «Кстати, я через неделю приезжаю в Стамбул, можно у вас остановиться?»
– Ого! – воскликнул Карикатурист-Пьяница, подлил себе ракии и бросил в стакан три кубика льда. – А она написала, почему вообще сюда собралась? Просто как туристка?
– Понятия не имею, – промычала откуда-то снизу Асия, ползая по полу в поисках под диваном потерянного носка. – Ну, раз она студентка, то, как пить дать, пишет работу типа «Ислам и угнетение женщин» или «Патриархальные практики на Ближнем Востоке». А иначе непонятно, зачем ей останавливаться в нашем дурдоме, где, сам знаешь, одни тетки, когда в городе полно дешевых классных гостиниц. Уверена, она собирается нас всех проинтервьюировать на предмет положения женщин в мусульманских странах и прочего…
– Дерьма! – закончил предложение Карикатурист-Пьяница.