[6] не перенес увиденного и сошел с ума. В Чанкыры их отпустили, запретив покидать город, поэтому они сняли комнаты у местных жителей. Каждый день солдаты брали двоих или троих на загородную прогулку, а обратно возвращались только солдаты. И однажды на прогулку увели моего прадедушку.
Не переставая улыбаться, тетушка Бану посмотрела сначала налево, потом направо, ожидая, что сестра или племянница переведут рассказ, но обе переводчицы лишь молча сидели в полной растерянности.
– Так или иначе, это длинная история. Не буду тратить ваше время на все подробности. Когда погиб прадедушка, моей бабушке Шушан было три года. Она была младшей из четверых детей и единственная девочка. Семья осиротела. Ее овдовевшей матери было сложно оставаться с детьми в Стамбуле, и она искала приюта в отцовском доме в Cивасе. Но они приехали туда как раз к началу депортации. Всей семье было велено оставить дом и имущество. Вместе с тысячами других несчастных их погнали в неизвестном направлении. – Армануш внимательно присмотрелась к слушателям и решила довести рассказ до конца. – Они шли и шли. Прабабушка умерла в дороге, и старики тоже вскоре умерли. Оставшись без присмотра, дети потеряли друг друга среди всего этого хаоса и неразберихи. Но после многомесячной разлуки братья чудесным образом воссоединились в Ливане благодаря помощи некоего католического миссионера. Недоставало только моей бабушки Шушан. Никто не знал, что случилось с ребенком. Никто не слышал о том, что ее отправили обратно в Стамбул и поместили в детский дом.
Краем глаза Асия заметила, что мать пристально на нее смотрит. Сначала она подумала, что тетушка Зелиха знаками велит ей переводить не все. Но потом поняла, что прекрасные глаза матери вспыхивали так, потому что ее захватил рассказ Армануш. А может быть, ей было любопытно, что из этого ее строптивая дочь сочтет нужным перевести дамам семейства Казанчи.
– Старший брат бабушки Шушан разыскивал ее целых десять лет, а когда нашел, привез к родственникам в Америку. Это был мой двоюродный дедушка Ервант, – тихо сказала Армануш.
Тетушка Бану наклонила голову и костлявыми, не знавшими маникюра пальцами принялась перебирать янтарные четки, непрерывно приговаривая:
– Все, что на земле, исчезнет, пребудет вечно только лик Господа вашего, владыки славы и величия.
– Но я не понимаю, – усомнилась тетушка Фериде, – а что же с ними случилось? Они что, умерли от ходьбы?
Прежде чем переводить, Асия вопросительно посмотрела на мать. Тетушка Зелиха подняла брови и кивнула. После того как вопрос перевели, Армануш помолчала немного и погладила бабушкин медальон со святым Франциском Ассизским. Она заметила, что на другом конце стола Петит-Ma, пожелтевшая от старости и изборожденная морщинами, смотрит на нее с таким глубоким состраданием, что этому могло быть только два объяснения: или она вообще не слышала ее рассказ и была сейчас не с ними, а где-то далеко, или же она слушала настолько внимательно, что словно сама проживала рассказ и была сейчас не с ними, а где-то далеко.
– Они были лишены воды, еды и отдыха. Их гнали на огромные расстояния. Там были женщины, в том числе беременные, дети, старики, больные. – Армануш осеклась. – Многие умерли с голоду. Других убили.
Асия перевела все слово в слово.
– Кто же совершил это зверство?! – воскликнула тетушка Севрие, как будто обращалась к непослушным школьникам.
Тетушка Бану примкнула к сестре, хотя она не столько возмущалась, сколько не могла поверить своим ушам. Широко раскрыв глаза, она теребила бахрому платка, как всегда, когда нервничала, а потом со вздохом прошептала молитву, как всегда, когда с платком не помогало.
– Моя тетя спрашивает, кто это сделал, – сказала Асия.
– Это сделали турки, – ответила Армануш, не задумываясь о возможной реакции на свои слова.
– Стыд какой, грех какой! Они что, нелюди?! – выпалила тетушка Фериде.
– Конечно нет, некоторые люди просто чудовища! – заявила тетушка Севрие, не понимая, что из ее слов можно сделать выводы, идущие куда дальше, чем ей хотелось бы признавать.
Проработав двадцать лет учительницей отечественной истории, она настолько привыкла проводить непроницаемую границу между прошлым и настоящим, между Османской империей и современной Турецкой Республикой, что для нее весь рассказ Армануш прозвучал, как жуткие известия из какой-то далекой страны. В 1923 году было основано новое турецкое государство, которое началось именно с этого момента. А все, что случилось или не случилось до этой отправной точки, не имело к нему никакого отношения.
Армануш смущенно обвела всех взглядом. Она с облегчением увидела, что они восприняли ее рассказ лучше, чем она ожидала, но, с другой стороны, было непонятно, восприняли ли они его вообще. Правда, они не выражали недоверия и не пытались возражать. Скорее, наоборот, они все слушали внимательно и с сожалением. Но были ли они способны на большее участие? И чего именно она от них ожидала? В замешательстве Армануш гадала, как бы все пошло с более образованными собеседниками.
Постепенно она осознала, что ожидала услышать от них признание вины или даже извинения. Но извинений не последовало, и не потому, что ей не сочувствовали, напротив, потому, что они не ощущали ни малейшей причастности ко всем этим преступлениям. Будучи армянкой, она воплощала дух своего народа, его былых поколений, в то время как среднестатистический турок не знал такой преемственности по отношению к предкам.
У армян и турок были разные представления о времени. Для армян время было вечным круговоротом, в котором прошлое воплощалось в настоящем, а настоящее порождало будущее. А для турок время шло прерывистой линией. В определенной ее точке заканчивалось прошлое, и потом с нуля начиналось настоящее, а между ними не было ничего, только разрыв.
– Но ты совсем ничего не поела. Давай, дитя мое, поешь после долгой дороги. – Тетушка Бану перевела разговор на еду, одну из двух вещей, которые, как она знала, помогают в горе.
– Да, спасибо, все очень вкусно.
Армануш снова взяла вилку и отметила, что они готовили рис, как ее бабушка, со сливочным маслом и жареными кедровыми орешками.
– Хорошо, ешь, ешь! – изо всех сил закивала тетушка Бану.
При виде того, как Армануш вежливо покорилась и принялась за кабургу, Асия понурилась, совсем потеряв аппетит. Конечно, дело было не в том, что она впервые узнала о депортации армян. Ей и раньше доводилось слышать об этом, в основном с доводами «за», редко с доводами «против». Но совсем другое дело, когда рассказывает живой, непосредственно связанный со всем этим человек. Асия впервые столкнулась с обремененной такими давними воспоминаниями молодостью. Но ее внутренний нигилист был уже тут как тут и не дал ей слишком распереживаться. Она передернула плечами. Да, не важно. Понятно, что этот мир – полный отстой. А Бога или нет, или Ему настолько плевать на все, что Он просто не видит, в какое вверг нас мерзкое существование. Жизнь – злая и жестокая штука. Асия давно это знала, она вообще слишком много чего знала о жизни, так что уже оскомину набило.
Мутным взглядом она уставилась на экран, где турецкий Дональд Трамп теперь мордовал проштрафившихся участников проигрывавшей команды. Разработанные ими модели футбольной формы были настолько ужасны, что их отказались надеть даже самые покладистые спортсмены. Теперь одного из участников полагалось выгнать. Как по команде, все трое принялись поливать друг друга грязью, чтобы не вылететь самому. Асия ушла в себя и брезгливо усмехнулась. Вот он, мир, в котором мы живем. История, политика, религия, общество, конкуренция, маркетинг, свободный рынок, борьба за власть, все грызутся за жалкие крупицы торжества. Нет уж, с нее хватит всего этого… дерьма.
Между тем к Асии вернулся аппетит. Не сводя глаз с экрана, она рывком придвинула стул поближе к столу и принялась накладывать еду в свою тарелку. Положив изрядную порцию кабурги, стала жадно есть. Приподняв голову, она встретилась глазами с матерью и тут же отвернулась от ее пронзительного взгляда.
После ужина Армануш удалилась в комнату девочек, чтобы сделать пару звонков. Сначала она набрала Сан-Франциско, стоя лицом к лицу с Джонни Кэшем. Напротив нее, над столом, висел его плакат.
– Бабушка, это я! – воскликнула она радостно, но осеклась. – А что это там за шум?
– Ой, ерунда, дорогая, – последовал ответ, – нам трубы в ванной меняют. Оказалось, твой дядя Дикран все напутал. Пришлось сантехника вызывать. Расскажи лучше про себя.
Это был ожидаемый вопрос, и Армануш стала излагать свой обычный распорядок дня в Аризоне. Ей было совестно врать, но она успокаивала себя тем, что это ложь во благо. Разве она могла сказать прямо: «Ни в какой я не в Аризоне, я в твоем родном городе».
Повесив трубку, она подождала минуту-другую. Задумчиво сделала глубокий вдох и, собрав все свое мужество, нашла нужный номер. Она твердо решила сохранять спокойствие и не показывать раздражения, но с трудом удержалась, услышав нервный голос матери.
– Эми, дорогая, почему же ты раньше не звонила? Как ты? Как погода в Сан-Франциско? Они тебя не обижают?
– Да, мама, все хорошо. Погода… – Армануш пожалела, что не посмотрела в Интернете метеорологическую сводку. – Погода хорошая, только ветер, как всегда.
– Да, – перебила ее Роуз, – я тебе звонила и звонила, но твой мобильник выключен. Я так волновалась!
– Мама, послушай, пожалуйста! – сказала Армануш, сама удивившись решительным ноткам в своем голосе. – Мне неловко, когда ты звонишь сюда к бабушке. Давай договоримся: я тебе буду звонить, а не ты мне, ну пожалуйста!
– Это они тебя заставляют? – подозрительно спросила Роуз.
– Нет, мам, конечно нет. Ради бога! Это я тебя прошу.
Роуз неохотно согласилась. Она жаловалась, что у нее совсем не остается времени на себя, что она разрывается между работой и домашними делами. Но потом повеселела: в магазине все для дома «Хоум депот» была распродажа, и они с Мустафой решили купить новые шкафчики на кухню.