Неожиданно в дверь тихонько постучали. Потом еще и еще.
У Армануш замерло сердце, она вся сжалась на стуле, инстинктивно выключила экран компьютера и прошептала:
– Да?
Из-за бесшумно открывшейся двери появилась голова тетушки Бану, в это время суток свободно повязанная розовым платком, в то время как тело облекала длинная ночная рубашка какого-то белесого цвета. Поднявшись в столь ранний час для совершения молитвы, она заметила, что в комнате девочек горит свет.
Тетушка Бану отчаянно пыталась что-то показать знаками, словно играла в шарады. Было видно, как мучительно ей не хватает английских слов. Она качала головой, хмурилась и грозила пальцем, что Армануш в целом истолковала так: «Ты слишком много занимаешься, не переутомляйся». После чего тетушка Бану протянула ей принесенную тарелку и стала знаками показывать, будто ест. Это уже было очевидно и не нуждалось в толковании. С улыбкой она потрепала Армануш по плечу, поставила тарелку рядом с ноутбуком и ушла, бесшумно затворив за собой дверь. На тарелке лежали два очищенных и разобранных на дольки апельсина.
Армануш снова включила экран, съела одну дольку и стала думать, что ответить Барону Багдасаряну.
Глава 10Миндаль
На пятый день Армануш открыла для себя внутренний распорядок в особняке Казанчи. По будням завтрак подавали на стол уже в шесть утра и не убирали до половины десятого. Все это время непрерывно кипел самовар и ежечасно заваривали свежий чай. Вместо того чтобы садиться за стол всем вместе, члены семьи приходили по отдельности, у кого как получалось из-за работы, расписания или по настроению. Поэтому, в отличие от ужина, когда все вместе одновременно садились за стол, завтрак в будни напоминал, скорее, утреннюю электричку: одни пассажиры заходили на этой станции, другие выходили, третьи ехали дальше.
На стол почти всегда накрывала тетушка Бану, которая раньше всех в доме вставала на предрассветную молитву. Она вылезала из постели, бормоча: «Воистину, лучше», – в то время, когда муэдзин с соседней мечети во второй раз возглашал: «Молитва лучше сна».
Тетушка Бану шла в ванную и готовилась к молитве, омывала руки по локоть и ноги по щиколотки. Вода бывала ледяной, но это не страшно. Душе нужно продрогнуть, чтобы проснуться. Душе вообще полезно встрепенуться. То, что все остальное семейство спит, было тоже не страшно. Бану просто молилась вдвое горячее, чтобы замолить и их прегрешения.
Этим утром, когда гулко раздался крик муэдзина: «Аллах велик, Аллах велик», – тетушка Бану уже лежала с открытыми глазами и протянула было руку к халату и платку. Но, против обыкновения, она чувствовала страшную тяжесть во всем теле. Муэдзин прокричал: «Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха». А тетушка Бану все равно не могла встать. И даже услышав: «Спешите на молитву» и «Спешите к лучшему действию», – она смогла вылезти из кровати только наполовину. Из другой половины словно всю кровь выкачали, остался какой-то тяжеловесный неповоротливый мешок.
Молитва лучше, чем сон. Молитва лучше, чем сон.
– Эй, ребята, вы что, дайте хоть пошевелиться! – воззвала тетушка Бану с некоторым отчаянием в голосе.
Сидевшие у нее на плечах джинны переглянулись.
– А я-то что, ты ему скажи. Это все он, – отвечала со своего места на правом плече мадам Милашка.
В полном соответствии с именем мадам Милашка была из числа добрых, праведных джиннов. У нее было милое лучезарное личико, а голову венчала переливавшаяся всеми оттенками лилового, пурпурного и розового корона. Голова держалась на изящной тонкой шейке, а вот дальше не было ничего, кроме небольшого облачка. Без собственно тела она имела вид головы на постаменте, и это ее ничуть не портило. Прекрасным представительницам народа джиннов, в отличие от смертных женщин, совсем не обязательно иметь соразмерное телосложение.
Тетушка Бану безгранично доверяла мадам Милашке. Она была не чета всем этим вероотступникам, вовсе нет, то была благочестивая джинния, которая давным-давно отошла от безбожия, весьма частого среди джиннов заблуждения, и обратилась в ислам. Мадам Милашка часто посещала мечети и святые места и прекрасно разбиралась в Священном Коране. С годами они с тетушкой Бану очень сблизились, чего никак нельзя было сказать о мсье Стервеце – существе совсем другого сорта, родом из областей, где вечно завывает ветер. Он был очень стар, даже для джинна. А значит, был куда могущественней, чем хотел казаться, ведь общеизвестно, что с возрастом сила джинна только возрастает.
В особняке Казанчи мсье Стервец был вынужден оставаться лишь потому, что тетушка Бану наложила на него заклятие в последнее утро своего сорокадневного покаянного искуса. С тех самых пор она могла повелевать джинном и ни на миг не расставалась с талисманом, который позволял над ним господствовать. Сковать джинна непросто. Самое главное – овладеть именем, его надо было правильно отгадать. Это была смертельно опасная игра, ведь если джинн опередит вас и первый выяснит ваше имя, то он станет повелителем, а вы – рабом. Но, даже угадав имя и пленив джинна, не стоит самонадеянно думать, что вашей власти ничего не грозит. О, это было бы опаснейшее заблуждение! За все века лишь великому царю Соломону удалось окончательно разгромить джиннов, целые полчища джиннов. Но даже он не смог бы сделать этого без волшебного железного перстня. Ясное дело, великому Соломону нет равных, и только самовлюбленный дурак станет кичиться тем, что якобы подчинил себе джинна. А тетушка Бану была кем угодно, но не самовлюбленной дурой. Мсье Стервец служил ей уже шесть лет, но она продолжала смотреть на их отношения как на временный, периодически возобновляемый договор. Она никогда не бывала с ним неучтива или груба, ибо знала, что джинны, в отличие от людей, навеки хранят в памяти все причиненные им обиды и не забывают ни малейшей несправедливости. Память джинна, словно усердный клерк, скрупулезно фиксирует мельчайшие подробности любого происшествия, и в один прекрасный день он все вам припомнит. Стало быть, тетушка Бану никогда не злоупотребляла своей властью над пленником и с уважением относилась к его правам.
И все же данную ей власть можно было употребить иначе: попросить каких-нибудь мирских благ, например денег, драгоценностей или славы. Но она знала, что все эти вещи иллюзорны, а джинны самые искусные иллюзионисты. К тому же такое внезапное богатство не приходит ниоткуда, оно, очевидно, должно быть похищено у прежнего хозяина, ведь природа не терпит пустоты, а людские судьбы переплетены, как нити в ажурной вышивке. Все эти годы тетушка Бану сохраняла благоразумие и не просила никаких материальных благ. Она хотела одного: знать.
От него она узнавала о забытых происшествиях, о непонятных незнакомцах, имущественных спорах, семейных ссорах, непогребенных тайнах. По сути, это были основные сведения, исходя из которых она могла помогать своим бесчисленным клиентам. Если в какой-то семье терялся важный документ, люди приходили к тетушке Бану, чтобы узнать, где он может быть. А если какой-то женщине казалось, что на нее навели порчу, она шла к тетушке Бану выяснить, кто это сделал. Однажды к ней привели беременную, которая внезапно занемогла и, ко всеобщему ужасу, с каждым днем чувствовала себя все хуже и хуже. Посовещавшись с джинном, тетушка Бану велела беременной женщине пойти к росшему в ее собственном саду лимонному дереву, которое уже давно не приносило плодов. Под ним она должна была найти черный бархатный кошель, а в кошеле – кусок оливкового мыла, с вдавленными в него обрезками ногтей. Это были ногти самой больной, а навела чары злокозненная соседка. Тетушка Бану не стала называть соседку, чтобы не подпитывать дальнейшую вражду. Через пару дней выяснилось, что беременная поправилась и прекрасно себя чувствует. И в дальнейшем тетушка Бану сотрудничала с мсье Стервецом именно в таком ключе. И лишь один-единственный раз она попросила оказать услугу лично ей. Это был вопрос самого конфиденциального свойства. Тетушка Бану хотела знать, кто отец Асии.
Мсье Стервец дал ответ, тот самый ответ. Но она не хотела верить. Она негодовала и с жаром отказывалась принять такой ответ, хотя прекрасно знала, что пленный джинн не может лгать своему повелителю. Она отказывалась верить, пока в один прекрасный день ее сердце просто устало опровергать то, что давным-давно признал разум. С той поры тетушка Бану уже не была прежней. И время от времени думала, что, может быть, лучше бы ей не знать, ведь это был тот случай, когда знание не давало ничего, кроме мучений и скорбей, извечного проклятия мудрых.
Сегодня, много лет спустя, тетушка Бану снова думала о том, чтобы обратиться к джинну с личной просьбой. Оттого и не было у нее сил с самого утра: терзавшие ум сомнения ослабляли власть над порабощенным духом, который становился тем тяжелее, чем больше она билась над неразрешимыми дилеммами. Действительно, стоит ли снова задавать ему вопрос от собственного имени? Она ведь так пожалела об этом в прошлый раз. Может, вообще заканчивать с этими играми, снять талисман и освободить джинна? Она могла бы предсказывать будущее, обходясь помощью мадам Милашки. Конечно, это несколько ослабит ее ворожейные способности. Но что поделать? Разве этого недостаточно? Внутренний голос предостерегал тетушку Бану от проклятия мудрых, напоминал ей о том, что слишком много знания приносит много нестерпимой печали. И в то же время другая половина ее души, всегда жаждавшая честно во всем разобраться, до смерти хотела узнать правду.
Мсье Стервец прекрасно знал о мучившем ее противоречии и, похоже, им наслаждался. С каждым сомнением он сильнее давил на ее левое плечо, как если бы тяжкие думы были недостаточным бременем.
– А ну слезай! – велела тетушка Бану и произнесла молитву, которую Коран предписывает читать, если имеешь дело с джинном, не внушающим доверия.
Мсье Стервец сразу стал куда покладистее, соскочил с плеча и дал ей наконец встать с постели.