Сварили две чашки кофе, Армануш пила без сахара, Асия – очень сладкий, впрочем, ей не нужно было гадать, ее интересовал кофеин, а не предначертания судьбы.
Когда Армануш допила кофе, чашку плотно накрыли блюдечком, описали ею три круга в горизонтальной плоскости и опрокинули чашку вверх дном, так, чтобы гуща медленно стекла по стенкам, образуя разные узоры. Когда донышко остыло, чашку перевернули, и тетушка Бану принялась толковать кофейные подтеки, двигаясь по часовой стрелке.
– Вижу какую-то женщину, она очень беспокоится.
– Это наверняка мама, – вздохнула Армануш.
– Она страшно волнуется, думает о тебе день и ночь, очень тебя любит, но в душе у нее раздрай. Потом какой-то город, с красивыми мостами. Вода, море, ветер и… туман. Вижу семью: смотри сюда, много голов, много народу, много любви и заботы, и еды тоже много.
Армануш кивнула, ее немного смущало, что ее читали, словно книгу.
– Потом… – проговорила тетушка Бану, пропуская увиденные на донышке чашки плохие новости, цветы, которые скоро будут возложены на какую-то далекую могилу. Она повертела чашечку пухлыми пальцами и сказала громче, чем хотела, так что они даже вздрогнули: – А вот молодой человек, ты ему очень дорога. Но почему же он будто за каким-то покрывалом? Что-то вроде покрывала.
У Армануш замерло сердце.
– Это может быть экран компьютера? – лукаво спросила Асия и посадила на колени Султана Пятого.
– Нет, никаких компьютеров я в гуще не вижу, – возразила тетушка Бану, неохотно допускавшая современные технологии в свой магический мир. Она слегка повернула чашку, торжественно замерла и сказала с озадаченным видом: – Вижу девушку, твою ровесницу. У нее кудри, черные кудри… роскошная грудь…
– Спасибо, тетушка, я уже поняла, – рассмеялась Асия. – Но, знаешь, когда гадаешь, совсем не обязательно засовывать родственников в каждую чашку. Это называется непотизм.
Тетушка Бану только моргнула и сделала каменное лицо.
– Вот веревка, толстая, крепкая веревка, а на конце петля вроде лассо. Между вами, девочки, будет сильная связь… да, вижу духовную связь…
Больше она, к вящему разочарованию девушек, ничего не сказала. Закончив гадание, поставила чашку на блюдце и залила в нее холодную воду. Все узоры смешались и исчезли, так что никакой посторонний взгляд, злой или добрый, не смог бы в них заглянуть.
В этом большой плюс гадания на кофейной гуще: в отличие от предначертанной свыше судьбы, начертанное на кофе всегда можно смыть.
По дороге в кафе «Кундера» они проехали на пароме, чтобы Армануш могла увидеть грандиозную панораму города во всем его великолепии. Под стать самому судну все пассажиры имели какой-то ленивый, томный вид, который с них, впрочем, сдуло первым же порывом ветра, как только паром взял курс в лазурное море. Сначала толпа загалдела еще больше, но уже минуту спустя ее монотонный гул пошел на убыль, смешавшись с другими звуками: грохотом подвесного мотора, плеском волн, криком чаек. Армануш пришла в полный восторг, заметив, что за ними последовали и ленивые береговые чайки. Почти весь паром кормил их крошками симитов, которые эти хищные птицы просто обожали.
Скамейку напротив девушек занимали крупная статная дама в строгом костюме и подросток. Мать и сын вроде сидели рядом, но на деле их разделяла целая бездна. Армануш сразу поняла, что дама не любительница общественного транспорта. У нее на лице было написано, как глубоко она презирает всю эту публику и с какой радостью выбросила бы за борт плохо одетых пассажиров. Мальчик прятался за толстыми стеклами очков, было видно, что ему неловко от материнской чопорности.
«Они словно сошли со страниц Фланнери О’Коннор»[12], – подумала Армануш.
– Расскажи мне про этого своего Барона, – неожиданно попросила Асия. – Как он выглядит? Сколько ему лет?
Армануш покраснела. Прорывавшиеся из-за темных туч лучи зимнего солнца осветили лицо юной влюбленной.
– Не знаю. Мы с ним никогда не встречались лично. Мы кибердрузья. Наверное, меня восхищает страстная сила его ума.
– Неужели ты не хочешь с ним когда-нибудь встретиться?
– Да и нет, – призналась Армануш.
Она перегнулась через окружавшие палубу перила, отломила кусочек от купленного в переполненном буфете симита и протянула руку в ожидании чайки.
– Не надо дожидаться, пока они прилетят, – улыбнулась Асия. – Бросай кусочек в воздух, они сразу поймают.
Армануш послушалась. Лакомство тотчас исчезло в клюве неизвестно откуда появившейся чайки.
– Мне до смерти хочется узнать о нем побольше, и при этом в глубине души я понимаю, что не стремлюсь увидеть его в реальной жизни. Когда начинаешь встречаться с человеком, все волшебство пропадает. Я не переживу, если и с ним так выйдет. А отношения, секс… это совсем другая история, все слишком сложно.
Похоже, они вступали в туманную область «трех запретных тем». Хороший знак, они становились ближе.
– Волшебство! – бросила Асия. – Кому оно нужно, это волшебство? Все эти истории про Лейлу и Меджнуна, Юсуфа и Зулейху, Мотылька и Свечку, Соловья и Розу… Любовь издалека, совокупление без единого прикосновения, платонические отношения. Лестница любви, по которой надо бесконечно лезть наверх, все выше и выше, возвышая и себя, и другого. Платон недвусмысленно считает, что всякая телесная близость – грязная и низменная вещь, ибо истинной целью эроса полагает красоту. А разве в сексе нет красоты? Для Платона – нет. Его интересуют более возвышенные порывы. Но если меня спросить, то проблема Платона (и не только его) состояла в том, что его ни разу как следует не трахнули.
Армануш изумленно посмотрела на подругу:
– Я думала, ты любишь философию. – И осеклась, сама не понимая, зачем это сказала.
– Да, я преклоняюсь перед философией, – согласилась Асия, – но это совсем не значит, что я во всем согласна с философами.
– То есть я могу исходить из того, что ты не большая поклонница платонической любви?
А вот этого вопроса Асия предпочла бы не касаться, и не потому, что не могла на него ответить, просто она опасалась последствий честного ответа. Армануш была такая правильная, такая благовоспитанная, что Асия не хотела ее смущать.
Ну как она ей скажет, что в свои девятнадцать лет без малейших угрызений совести прошла через руки многих мужчин и нисколько в этом не раскаивается? К тому же разве она может рассказать правду, не создав у чужестранки превратного мнения о «целомудрии турецких девушек»? Вообще-то, Асии Казанчи было совершенно чуждо подобное представление о «национальной ответственности». Она никогда не считала себя частью коллектива и не планировала этого в будущем. Но сейчас она довольно удачно изображала кого-то совсем другого, кого-то, кто в одночасье сделался патриотом. Как же теперь сбросить эту маску национальной принадлежности и снова стать собой, такой какая есть, со всеми прегрешениями?
Признаться ли Армануш, что в глубине души она вот в чем уверена? Только переспав с мужчиной, можно наверняка понять, подходит ли он тебе вообще. Только в постели проявляются самые глубокие, скрытые комплексы; и что бы там люди ни говорили, секс – это, скорее, нечто чувственное, а не физическое.
Разве может она поведать Армануш обо всех своих бесчисленных связях? У нее их было так много, слишком много, словно она за что-то мстила мужчинам, неизвестно за что. У нее было столько любовников, часто параллельно, и после этих полигамных романов неизменно оставались груды разбитых сердец. Так у нее накопилась целая куча секретов, которую она предусмотрительно прятала подальше от стен родного дома. Может ли она посвятить Армануш во все это? Готова ли та понять и не осудить? Способна ли заглянуть к ней в душу с высоты своей башни из слоновой кости?
А можно ли рассказать ей о попытке самоубийства? Пренеприятная история, из которой Асия извлекла два важных урока: если хочешь наложить на себя руки, то, во-первых, не стоит делать это с помощью таблеток твоей чокнутой тетушки, а во-вторых, лучше заранее заготовить приличное оправдание, на случай если спасут, потому что только ленивый не спросит «почему?». А потом еще признаться, что она до сего дня не знает ответа на этот вопрос, разве что может вспомнить, что была слишком молода, слишком глупа, слишком яростна и слишком чувствительна для мира, в котором жила. Сможет ли Армануш это понять?
И рассказать ли о том, как в последнее время она несколько продвинулась в сторону стабильности и душевного спокойствия, вступив наконец в моногамные отношения, правда с женатым мужчиной вдвое старше ее, с которым они иногда делили постель, косяк и временное прибежище от одиночества?
И как признаться Армануш во всем этом, ведь, по правде говоря, она была сущим наказанием? С ней просто беда.
Вместо того чтобы отвечать, Асия вытащила из рюкзака плеер и спросила, можно ли послушать песню, всего одну. Ей было необходимо закинуться Джонни Кэшем.
Она предложила Армануш наушник, та взяла его с некоторой опаской и спросила:
– А что будем слушать?
– Про грязную старую собаку, сосущую яйца[13].
– Это песня так называется? Не знаю такую.
– Ага, – мрачно ответила Асия. – Сейчас…
Заиграла песня. Вялые аккорды прелюдии сменила мелодия в стиле кантри. Она зазвучала, смешиваясь с криками чаек и обрывками турецкой речи. Армануш сложно было получать удовольствие от песни, слишком силен был контраст между текстом и всем вокруг. Ей подумалось, что эта песня – совсем как сама Асия: полная противоречий и норова, в неладах со всем миром, чувствительная, готовая взорваться в любой момент. Армануш откинулась на спинку скамейки. Шум постепенно превратился в монотонное гудение, кусочки бублика исчезали в воздухе, веял чарующий морской бриз, паром плавно скользил по поверхности вод, а в их лазурной толще за ним плыли призраки всех рыб, когда-либо обитавших в этом море.