Нет, тетушка Зелиха непоколебима. Она никогда не уверует. Прожила агностиком, так и умрет. Она честна и чиста в своем безбожии. А если Аллах и правда где-то существует, то это идущее от сердца обличение, понятное немногим избранным, должно ему больше нравиться, чем угодливые и эгоистичные мольбы вездесущих религиозных фанатиков.
В другом конце дома, тоже на втором этаже, – комната тетушки Бану. Она не спит в этот ранний час. Она третья, кто не спит в особняке Казанчи. И сегодня утром с ней что-то не то. Она очень бледна, а в больших оленьих глазах какой-то тревожный блеск. Напротив кровати висит зеркало. Тетушка Бану смотрит в него и видит преждевременно состарившуюся женщину. Впервые за много лет она тоскует о муже – муже, от которого она ушла, но не покинула окончательно.
Он хороший человек и заслуживает лучшей жены. Он никогда не обижал ее, ни разу дурного слова не сказал, но после того, как умерли их мальчики, тетушка Бану просто не могла больше с ним оставаться. Время от времени она заходит в свой прежний дом, заходит, как посторонняя, которой тем не менее знакома там каждая мелочь, словно у нее дежавю. По дороге она всегда покупает курагу, он ее обожает. Там она немного убирает, пришивает ему пуговицы, готовит впрок его любимые блюда, наводит красоту. Впрочем, прибирать там особенно нечего, он содержит дом в порядке и чистоте.
Муж обычно стоит неподалеку и смотрит, как она работает. А в конце всегда спрашивает:
– Ты останешься?
И она всегда отвечает одинаково:
– Не сегодня.
Перед уходом она напоминает:
– Еда в холодильнике, суп обязательно подогревай, пилаки постарайся съесть за два дня, а то испортится. Не забывай поливать фиалки, я их переставила к окну.
Он кивает и тихо отвечает, словно разговаривает сам с собой:
– Не беспокойся, я умею сам управляться. И спасибо за курагу…
После этого тетушка Бану возвращается в особняк Казанчи. Так оно заведено, изо дня в день, из года в год.
Из зеркала на нее сегодня смотрит старая женщина. Тетушка Бану всегда считала, что быстрое старение – это издержки профессии, плата за дар предвиденья. Большинство людей стареют с годами, а вот гадалки стареют с каждой предсказанной историей. Конечно, захоти она только это исправить, можно было бы попросить у джинна компенсацию. Но тетушка Бану не просила у него ни богатства, ни телесной красоты. Может быть, когда-нибудь еще попросит. Пока что Аллах дает ей силы справляться так, ни о чем не прося. Но сегодня джинну придется исполнить кое-что сверх его обычных услуг.
Аллах, даруй мне знание, я ничего не могу с собой поделать, я жажду узнать, но даруй мне также и силы вынести это знание. Аминь.
Она нежно гладит вынутые из ящичка нефритовые четки.
– Ну хорошо, я готова. Приступим. Да поможет мне Аллах!
С книжной полки, на которой стоит газовая лампа, свесилась мадам Милашка. Она строит недовольные рожицы, ей не по нраву быть в роли зрительницы и уж совсем не нравится то, что она вот-вот сможет наблюдать в этой комнате. Между тем мсье Стервец усмехается своей особенной горькой усмешкой. Он доволен. Наконец удалось убедить тетушку Бану. И убедила ее не его волшебная власть, но ее собственное смертное любопытство. Не могла устоять перед желанием все узнать. Эта древняя жажда знаний. Если на то пошло, перед ней мало кто может устоять.
Сейчас тетушка Бану и мсье Стервец совершат путешествие во времени. Из 2005 года они отправятся в 1915-й. Можно подумать, что это неблизкий путь, но для гульябани – всего пара шагов.
Перед зеркалом, посередине, между джинном и его госпожой, стоит серебряная чаша с освященной водой из Мекки. В серебряной чаше – серебряная вода, а в воде – история, тоже серебряная.
Глава 12Зерна граната
Ованес Стамбулян провел ладонью по письменному столу ручной работы, за который сел сразу после обеда, пальцы скользнули по гладкому, блестящему дереву. Продавший его еврей-антиквар сказал, что это большая редкость, ведь изготовление такого стола требует упорного труда.
Стол был вырезан из ореха с Эгейских островов и оснащен, словно расшит, множеством маленьких ящичков и потайных отсеков. Но столь изящно и тонко украшенный, он оставался удивительно крепким и мог послужить не одному поколению.
– Этот стол и вас переживет, и ваших детей, – захохотал торговец над своей, видимо, дежурной шуткой про товар и покупателей. – Правда есть что-то возвышенное в том, что кусок дерева живет дольше, чем человек?
Ованес Стамбулян понимал, что это было сказано, чтобы подчеркнуть качество изделия, однако ощутил какой-то укол в груди. Сердце защемило. И все же он купил письменный стол. А заодно еще и изящную брошку: усеянный золотыми нитями гранат, сквозь трещинку видно, как полыхают рубиновые зернышки. Такая тонкая работа! Говорят, изготовил один армянский мастер из Сиваса. Ованес Стамбулян купил брошь в подарок жене. Он собирался вручить ее сегодня после ужина, нет, лучше перед ужином, сразу, как только допишет главу.
Из всей книги эта глава давалась труднее всего. Знай он заранее, что так намучается в конце, может, бросил бы всю затею. Но сейчас он уже был по горло в работе, так что выхода не было, надо писать дальше. Ованес Стамбулян, знаменитый поэт и публицист, тайно писал книгу, которая была совсем не похожа на прочие его сочинения. Возможно, все закончится тем, что его труд отвергнут, осмеют и раскритикуют.
В то время, когда Османская империя уже пресытилась всякими грандиозными начинаниями, революционными движениями и национальными конфликтами, а в армянской диаспоре вызревали передовые теории и велись жаркие дебаты, он занимался тем, что писал детскую книгу. Детская книга по-армянски? Это почти невообразимо, такого еще не бывало. Ни единого произведения. Странно, может быть, армянская диаспора перестала считать своих детей детьми? Может быть, для представителей меньшинства, которым надо вырасти как можно скорее, детство – пустая трата времени, если не роскошь. А может быть, вся эта жившая в Стамбуле интеллигенция была просто оторвана от устной традиции и не знала сказок, которые армянские бабушки рассказывают внукам? Книжка называлась «Голубок-потеряшка и Блаженная Страна». Герой книги, маленький голубь, потерялся, пролетая над некоей блаженной страной. В поисках родных он останавливался в бесчисленных городах и селениях, и везде ему рассказывали какую-нибудь историю.
Таким образом, Ованес Стамбулян собрал в своей книге старинные армянские сказки, большинство из них передавалось из поколения в поколение, но некоторые были давно преданы забвению. По ходу повествования он вставлял сказки, бережно сохраняя их в подлинном виде, и не менял почти ни слова. Но сейчас он думал завершить книгу историей собственного сочинения. Готовую книгу он собирался издать в Стамбуле и разослать по крупным городам с большим армянским населением, таким как Адана, Харпут, Ван, Трапезунд и Сивас. Мусульмане освоили книгопечатание примерно двести лет назад, а вот армянская община печатала свои книги задолго до этого.
Ованес Стамбулян хотел, чтобы армянские родители каждый вечер читали эти книги своим детям перед сном. По иронии судьбы в последние девятнадцать месяцев он был так занят книгой, что совсем не находил времени на собственных детей. Каждый день он садился за стол в своем кабинете и писал, писал, пока пишется. А когда выходил из кабинета, дети уже спали. Он писал, словно зачарованный, вся его жизнь была подчинена потребности писать. К счастью, он уже почти закончил. Сегодня работа шла над последней главой, самой сложной. Когда все будет готово, он спустится вниз, перевяжет рукопись ленточкой, спрячет в узел золотую брошку и вручит жене. «Голубка-потеряшку и Блаженную Страну» он посвятил ей.
– Пожалуйста, прочитай это, – скажет он. – Если не понравится – сожги. Я не буду задавать вопросов, обещаю. Но если понравится, если ты сочтешь, что ее можно печатать, пожалуйста, отнеси ее Гарабед Эффенди в издательство «Дон паблишерс».
Ованес Стамбулян ничьим мнением не дорожил так, как мнением жены. Ее литературный и художественный вкус был безупречен. А ее гостеприимство сделало этот белый особняк на берегу Босфора центром художественной и литературной жизни, здесь бывало множество литераторов, как знаменитости, так и совсем начинающие писатели. Они приходили сюда есть, пить, созерцать и жарко спорить о чужих и, конечно, своих собственных произведениях.
Голубок-потеряшка летел очень долго. Он страшно устал и хотел пить, поэтому присел на какую-то заснеженную ветку. А это была ветка гранатового дерева, которое как раз собиралось зацвести. Голубок утолил жажду, поклевав немного снега, и принялся горько плакать о родителях.
– Не плачь, Голубок, – сказало ему Гранатовое Дерево, – давай я расскажу тебе сказку. Сказку про маленького потерявшегося голубя.
Ованес Стамбулян остановился, сам не понимая, что именно его отвлекло. Неожиданно для себя он досадливо вздохнул. Уже целый час, как в голове у него роились мысли одна мрачнее другой. Непонятно, откуда эта тревога внутри, кажется, что его разум отделился от него и сам прокручивает все эти бесконечные заботы. Но какова бы не была причина душевной смуты, надо заканчивать, надо выйти из ступора. Это последняя глава, последняя история. Он должен дописать ее, и дописать хорошо. Он сжал губы и снова взялся за перо.
– Что ты такое говоришь, я и есть этот голубь! – удивленно воскликнул Голубок.
– Правда? – спросило Гранатовое Дерево, впрочем, без тени удивления в голосе. – Тогда слушай свою историю. Ты ведь хочешь узнать, что с тобой случится в будущем?
– Только если это история со счастливым концом. Если с печальным, то лучше мне о нем не знать.
Вдруг в неподвижном воздухе раздался звон бьющегося стекла. Ованес Стамбулян вздрогнул, положил перо, безотчетно обернулся к окну и замер, весь обратившись в слух. Ничего не слышно, только ветер воет. Странное дело, тишина показалась ему еще более зловещей, чем этот замогильный звук.