– Могу предположить, это все из-за истории с моим отцом, кто бы он ни был, – продолжила Асия. – Наверное, поэтому она так настроена против брака. Думаю, ей сложно доверять мужчинам.
– Ну, могу понять, – сказала Армануш.
– Тебе не кажется, что женщины и мужчины очень по-разному отходят от неудачных романов? Ну, то есть женщины, пережив ужасный роман или брак и все такое, обычно довольно долго стараются не вступать в новые отношения. А мужчины, наоборот, развязавшись с одной бедой, сразу ищут на свою голову другую. Они просто не способны оставаться одни.
Армануш отрывисто кивнула в знак согласия, хотя у ее родителей дело обстояло совсем по-другому. В их случае мать вышла замуж во второй раз, а отец по сей день был один.
– А этот Арам, он откуда? – спросила Армануш.
– Отсюда, как и мы, – пожала плечами Асия, но до нее вдруг дошло, в чем суть вопроса.
Она поразилась собственному невежеству, закурила сигарету, которую прежде только посасывала, и затянулась. Как это ей не пришло в голову? Арам – из исконно стамбульской армянской семьи, то есть он, по идее, армянин.
В некотором смысле Арам не мог быть ни армянином, ни турком, к нему вообще были не применимы критерии национальности. Арам мог быть только Арамом, единственным в своем роде. Он был уникальным представителем уникального вида. Он был чародей, великий романтик, профессор политологии, который нередко признавался, что гораздо больше склонен к жизни простого рыбака в какой-нибудь жалкой деревушке на берегу Средиземного моря. У него было нежное и ранимое сердце, доверчивая душа, а сам он был ходячая энтропия. Это был полный надежд идеалист, который мог легкомысленно наобещать с три короба, на редкость беспорядочный, остроумный и благородный человек. Он был исключительный, и Асии никогда и в голову не приходило причислять его к какой-то группе, приписывать ему коллективную идентичность.
Но как бы Асия ни хотела высказаться в таком смысле, она только ответила:
– Вообще-то, он армянин.
– Так я и подумала, – улыбнулась Армануш.
Пять минут спустя они уже были в салоне татуировок.
– Добро пожаловать! – немного хрипло и протяжно приветствовала их тетушка Зелиха и сердечно обняла девушек.
Духи у нее были резкие: смесь пряностей, дерева и жасмина. Черные волосы рассыпались по плечам буйными кудрями, отдельные пряди были опрысканы чем-то блестящим, и вся великолепная грива мерцала при каждом движении в свете галогеновых ламп. Армануш взирала на нее в изумлении, теперь ей стала понятна смесь восторга и страха, которую Асия с самого детства испытывала по отношению к матери.
Внутри салона было что-то вроде маленького музея. При входе висела огромная фотография: женщина неопределенной национальности повернулась спиной к зрителям, чтобы те могли во всех подробностях разглядеть украшающую ее тело затейливую татуировку. Миниатюра была османской поры. Похоже на изображение какого-то празднества, от плеча к плечу натянут канат, акробат балансирует над пирующими. Старинная миниатюра на спине современной женщины производила потрясающее впечатление. Под картинкой шла английская надпись: «ТАТУИРОВКА – ПОСЛАНИЕ ВНЕ ВРЕМЕНИ».
По всему салону были расставлены витрины с образцами татуировок и украшениями для пирсинга. Рисунки для татуировок делились на несколько категорий: «Розы и шипы», «Истекающие кровью сердца», «Пронзенные сердца», «Путь шамана», «Жуткие мохнатые чудовища», «Гладкие, но не менее жуткие драконы», «Патриотические мотивы», «Имена и числа», «Симург и собрание птиц» и, наконец, «Суфийские символы».
Армануш подумала, что никогда еще не видела, чтобы в такой малолюдной комнате было так шумно. Помимо тетушки Зелихи, там находились странного вида человек, с оранжевыми волосами и иглой, какой-то подросток с матерью, которая никак не могла решить, уйти им или все-таки остаться, и еще два волосатых небритых типа, которые, казалось, совершенно выпали из времени и пространства и походили на не совсем оклемавшихся от тяжелого наркотического трипа рокеров семидесятых годов. Один из них развалился в огромном кресле, громко жевал резинку и трепался с приятелем, а на его голень тем временем наносили татуировку в виде огромного багрового комара. Как выяснилось, человек с иглой был помощником тетушки Зелихи, сам тоже талантливый и самобытный художник. Армануш наблюдала за его работой и дивилась тому, сколько шума производит одна маленькая иголка.
– Не волнуйся, звук куда сильнее боли, – заметила тетушка Зелиха, словно прочитав ее мысли, подмигнула и добавила: – Тем более что этот клиент уже привычный, у него это, кажется, двадцатая. Люди иногда подсаживаются на тату, не могут остановиться. Каждая новая татуировка тянет за собой еще одну. Странно, что всякие программы по борьбе с зависимостями еще не занялись этим вопросом.
Армануш молча поглядывала на рокера. Может, ему и было больно, но виду он совсем не показывал.
– А вообще, это зачем? – спросила она. – Что может заставить человека захотеть набить на лодыжке багрового комара?
– Зачем? – усмехнулась со знающим видом тетушка Зелиха. – Мы тут никогда не спрашиваем зачем. В нашем салоне мы не признаем так называемую норму. Чего бы клиент ни захотел, у него точно есть на то причины, о которых он, возможно, и сам не подозревает.
– А как насчет пирсинга?
– Та же самая история. – Тетушка Зелиха с улыбкой указала на свой проколотый нос. – Вот этому знаешь сколько лет? Девятнадцать! Я его сделала, когда была в возрасте Асии.
– Да вы что?
– Правда. Закрылась в ванной, вооружилась стерильной иглой, маленькой морковкой, кубиками льда для обезболивания и, конечно, всей своей яростью. О, я так злилась на все, особенно – на свое семейство. Я сказала себе, что сделаю это. И проткнула нос. У меня руки дрожали от волнения, так что в первый раз я промазала и попала в перегородку. Крови было… Но потом я навострилась и со второго раза проткнула ноздрю.
– Ничего себе, – повторила Армануш, правда сейчас ее, кажется, стал несколько напрягать оборот, который принимала их беседа.
– Ага! – горделиво похлопала себя по носу тетушка Зелиха. – Я привинтила колечко и с важным видом вышла из ванной. Мне тогда очень нравилось бесить маму.
Асия, до которой донеслись последние слова, с веселым изумлением поглядела на мать.
– Я хочу сказать, что проткнула нос, потому что это было запрещено. Турецкой девушке из традиционной семьи сделать пирсинг? Да об этом и речи быть не могло, поэтому я взяла и сама его сделала. Но теперь настали другие времена. Для этого есть наш салон. Мы консультируем клиентов, некоторым отказываем, но никогда никого не судим. И никогда не спрашиваем, зачем и почему. Это я еще в юности поняла. Можешь сколько угодно осуждать людей, они все равно поступят по-своему.
В этот момент паренек оторвался от витрин, посмотрел на Зелиху и спросил:
– А вы можете нарисовать дракону хвост подлиннее, во всю руку? Я хочу, чтобы он спускался от локтя до кисти, ну, чтобы казалось, будто он у меня по руке ползет.
Мать не дала Зелихе ответить:
– Ты, вообще, в своем уме? Ни за что! Мы же договорились, что-то совсем простенькое и маленькое вроде птички или божьей коровки. Никаких драконов, этого я тебе не разрешала.
Два часа подряд Армануш и Асия наблюдали за происходящим в салоне. Клиенты сменяли друг друга. Пришли пятеро старшеклассников, все хотели проткнуть брови. Но, как только стерильная игла прошла через бровь первого, его товарищи тотчас передумали. Потом заглянул футбольный фанат, хотел, чтобы ему набили на груди эмблему любимой команды. Следом явился какой-то радикальный националист и потребовал, чтобы ему на кончике указательного пальца вытатуировали турецкий флаг, чтобы всякий раз, грозя собеседнику пальцем, он как бы размахивал флагом. Потом внушительного вида белокурая певица-трансвестит хотела вытатуировать имя возлюбленного на костяшках пальцев. А затем пришел мужчина средних лет, который среди всей этой публики казался до ненормальности нормальным. Это был Арам Мартиросян.
Aрам был высокий, довольно крупный, красивый мужчина, с добрым, но усталым лицом, темной бородой и изрядно поседевшими волосами. Когда он улыбался, на щеках всегда появлялись глубокие ямочки. Умные глаза поблескивали из-за очков в толстой оправе. Он так смотрел на тетушку Зелиху, что сразу было видно, как он ее любит. Любит, уважает и чувствует. Когда он говорил, она за него жестикулировала, а когда она жестикулировала, он договаривал нужные слова. Эти две сложные личности, казалось, обрели друг с другом удивительную гармонию.
Сначала Армануш заговорила с ним на упрощенном английском, она всегда так делала, когда беседовала в Стамбуле с каким-то новым человеком. Она представилась, очень медленно и ритмично выговаривая все слова, так иногда разговаривают с детьми. К своему удивлению, услышала в ответ беглую, свободную речь с легким британским акцентом.
– У вас такой прекрасный английский, – не удержалась она. – Позвольте спросить, где вы приобрели такой британский прононс?
– Спасибо, – ответил Арам. – Я учился в Лондоне, и в бакалавриате, и в магистратуре. Но, если хотите, можем говорить по-армянски.
– Не могу, – покачала головой Армануш. – Ребенком я немного научилась говорить по-армянски у бабушки, но родители были в разводе, и я никогда не задерживалась в одном месте надолго и приезжала всегда с перебоями. С десяти до тринадцати лет меня каждое лето посылали в армянский детский лагерь. Там было весело, и армянский мой значительно улучшился, но потом я снова все забыла.
– Меня армянскому тоже бабушка учила, – улыбнулся Арам. – Вообще-то, и мама, и бабушка единодушно считали, что мне надо расти сразу с двумя языками, но расходились во мнениях о том, какие это должны быть языки. Мама считала, что в школе мне надо говорить по-турецки, а дома – по-английски, ведь они уже тогда решили, что я уеду из этой страны. Но бабушка была непоколебима. В школе – турецкий, дома – армянский.