– Сегодня в газете написали, что восемнадцатилетний парень переходил дорогу и вдруг бухнулся на колени и умер на месте. Думаю, его сглазили, – заметила тетушка Фериде с неподдельным страхом.
– Ну, спасибо за моральную поддержку, – ухмыльнулась Асия, но нахмурилась, заметив, на что уставилась ее полоумная тетушка.
Солонка и перечница в виде парочки снеговиков. Асия не далее как вчера запрятала их подальше в буфет, надеясь на то, что их как минимум месяц никто не найдет. И вот они снова посреди стола. Не просто вульгарные, дешевые, но, увы, очень прочные, а еще и похожие друг на друга как две капли воды, так что не разберешь, где соль, где перец.
– Как жаль, что Петит-Ma себя не очень хорошо чувствует, а то бы она тебе на расплавленном свинце погадала, – заметила тетушка Бану.
Асия еще никогда не видела ее такой встревоженной. В том, что касалось всяких таинственных и сверхъестественных дел, тетушка Бану была, бесспорно, самым опытным человеком в доме, однако свинец она лить не могла. Для этого требовалось особое посвящение от сведущего человека, и ей в таком посвящении когда-то отказали.
Почти десять лет тому назад Петит-Ma, у которой тогда только начиналась болезнь Альцгеймера, решила, что пришло время передать тайну гадания на свинце следующему поколению. Но, вопреки всеобщим ожиданиям, выбрала своей преемницей вовсе не тетушку Бану, а главную безбожницу – тетушку Зелиху, чем вызвала в семье изрядный переполох.
– Ты что, издеваешься? Да я не могу лить свинец. Я даже в Бога не верю. Я агностик, – заявила старушке сама тетушка Зелиха.
– Уж не знаю, что это слово значит, и как пить дать, ничего хорошего, – фыркнула Петит-Ma. – У тебя есть дар. Давай учись.
– Но почему я?! – спросила тетушка Зелиха, пытаясь прикинуть в уме такую возможность. – Почему бы тебе не выбрать старшую сестру? Бану будет рада узнать секрет гадания, а я-то уж последний человек, которого можно обучать колдовским штучкам.
– Это не имеет никакого отношения к колдовству. В Коране запрещено колдовать, – несколько обиженно возразила Петит-Ma. – В тебе есть то, что нужно: решительность, отвага и ярость.
– Ярость? А ярость-то зачем? Вот если бы надо было каких-то мудаков матом крыть, я бы прекрасно подошла. Но помогать людям? Тут от меня вряд ли может быть прок, – усмехнулась тетушка Зелиха.
– Ты себя недооцениваешь, – ответила Петит-Ma.
Тогда тетушка Зелиха высказалась так, чтобы раз и навсегда закрыть эту тему:
– Я для этого дела не гожусь. Пусть я и сбитый с толку агностик, но я баба с яйцами и агностиком останусь.
– Прополощи рот с мылом! – гневно рявкнула услышавшая спор бабушка Гульсум.
С тех пор тетушка Зелиха неизменно игнорировала обсуждение этого вопроса. Половина ее домашних были правоверными практикующими мусульманками, другая половина – со всей убежденностью придерживались секуляристских кемалистских взглядов. И те и другие умудрялись, несмотря на постоянные споры, уживаться под одной крышей, а паранормальные явления проникали к ним поверх любых идеологических барьеров и считались столь же естественными, как потребность в еде и питье. Таков был общий расклад, а тетушка Зелиха отмежевалась и от тех и от других.
В итоге получилось, что Петит-Ma так и осталась единственной, кто умел лить свинец в особняке Казанчи. Впрочем, с некоторых пор она уже не считала возможным заниматься гаданием, а именно после того, как в один прекрасный день вдруг обнаружила, что держит в руках полную расплавленного свинца сковородку, но не имеет ни малейшего понятия, что с ней делать дальше. «Почему вы суете мне какую-то раскаленную сковородку?» – спросила она в явном ужасе. У нее осторожно забрали сковородку и с тех пор больше не просили ее погадать.
Но сейчас, когда эта тема снова всплыла, все дружно обернулись к старушке, чтобы проверить, следит ли она за разговором.
Почувствовав себя в центре всеобщего внимания, Петит-Ma подняла голову и с любопытством поглядела на родных, не переставая сосредоточенно жевать кусок суджука. Она молча проглотила его и в тот самый миг, когда все подумали, что она снова погружается в какой-то свой мир, поразила всех ясностью ума.
– Асия, дорогая, я погадаю тебе на свинце и разрушу все злые чары, что сплел вокруг тебя чей-то дурной глаз.
– Спасибо, Петит-Ma, – улыбнулась та.
Когда Асия была маленькой, Петит-Ma часто лила расплавленный свинец, чтобы отогнать от нее дурной глаз. На самом деле Асия была таким слабеньким ребенком, что, казалось, нужно было придать ей какой-то импульс на всю предстоящую жизнь. Она почему-то часто спотыкалась и падала лицом вниз, всякий раз разбивая губу. В этом винили не неловкие детские ножки, а дурной глаз и отправляли ее к Петит-Ma. Поначалу обряд был для Асии чем-то вроде веселой, захватывающей и весьма приятной игры, к тому же ей было лестно всеобщее внимание. Она помнила, сколько удовольствия доставляли ей эти сверхъестественные штучки, ведь в ту пору она еще верила если не в колдовство, то хотя бы в то, что ее родные могут управлять судьбой. Ей нравился обряд во всех деталях: она сидела, скрестив ноги, на самом красивом ковре, а над ней держали одеяло, создавая уютный и укромный шатер, вокруг читали молитвы, а потом раздавалось шипение или даже что-то вроде визга. Это Петит-Ma лила расплавленный свинец в кастрюлю с водой, приговаривая заклинания. Свинец быстро застывал, принимая самые причудливые формы. Если в округе действительно имелся дурной глаз, он всегда выдавал себя – в свинце появлялось что-то вроде глазка. И не было случая, чтобы он не появился.
Асия с самого детства видела, как тетушка Бану гадает на кофейной гуще, а Петит-Ma отводит дурной глаз, однако все равно со временем унаследовала скептический агностицизм матери. Она поняла, что в конечном итоге это лишь вопрос интерпретации. Хочешь найти пурпурных единорогов – скоро начнешь видеть их на каждом шагу. Сходным образом при гадании: если и было какое-то соответствие между материалом, будь то кофейная гуща или расплавленный свинец, и его толкованием, то оно отнюдь не глубоко и подобно связи между пустыней и взошедшей над песками луной. Пустыня служила луне живописным фоном, но луна, очевидно, существовала сама по себе, независимо от пустыни. Так же и человеческий глаз видел в кусочке серого свинца нечто не сводимое к форме, которую принял застывший металл. Если смотреть усердно и долго, можно разглядеть даже пурпурного единорога.
Но теперь, раз уж Петит-Ma сама об этом вспомнила, Асия не стала возражать, несмотря на свой давний скептицизм. Она слишком любила Петит-Ma, чтобы отвергнуть такое предложение, и только пожала плечами: «Ну ладно». К тому же она была уверена, что старушка через пару минут все равно все забудет.
– После завтрака погадаешь мне на свинце, как раньше, – ласково сказала Асия.
В этот момент из ванной комнаты вышла Армануш, со следами бессонной ночи на осунувшемся лице и с отчаянием в глубине прекрасных глаз. Это была какая-то новая Армануш, не та, что прежде, отрешенная от мира и будто повзрослевшая. Она вошла в комнату медленными, осторожными шагами.
– Мы очень опечалены смертью твоей бабушки, – сказала после короткого молчания тетушка Зелиха. – Прими наши искреннейшие соболезнования.
– Спасибо, – ответила Армануш, не поднимая глаз.
Она села на пустой стул между Асией и тетушкой Бану. Асия налила ей чая, а тетушка Бану положила на тарелку яйца, сыр и домашнее абрикосовое варенье. Еще ей дали восьмой симит. Они оставались верны своей традиции и к воскресному завтраку неизменно покупали у разносчика восемь штук.
Но Армануш, равнодушно глядя на еду, рассеянно размешала чай, повернулась к тетушке Зелихе и спросила:
– Можно я с вами встречу маму в аэропорту?
– Разумеется, поедем вместе, – заверила ее тетушка Зелиха и перевела для тех, кто не понимал.
– Я тоже еду, – встряла бабушка Гульсум.
– Хорошо, мама, все поедем, – сказала тетушка Зелиха.
– И я! – выпалила Асия.
– Нет, милочка, ты останешься, – ответила тетушка Зелиха не допускающим возражений тоном. – Ты подождешь дома, тебе же будут гадать.
Асия возмущенно уставилась на мать. «Какого черта!» – говорил ее взгляд.
Почему ее всегда оставляют за бортом? Если в этом доме и был какой-то намек на демократию и свободу слова, то уж точно не для нее. Когда дело касалось Асии, здесь сразу воцарялся самый настоящий тоталитаризм.
У нее вырвался вздох, граничивший с отчаянием. А потом почему-то страшно захотелось поперчить еду, и она потянулась за керамическими снеговиками. Засомневалась было, кого из уродцев взять, но остановилась на женской особи – и в итоге пересолила остатки яичницы.
До конца завтрака Асия сидела с отрешенным, холодным видом.
Через некоторое время тетушка Бану встала и обратилась к ней жалостливым голосом:
– Милая, давай-ка мы тобой прошвырнемся по магазинам? Выйдем сразу после завтрака и через два часа вернемся. Развеемся немножко. Но сначала, – тетушка Бану вдруг оживилась, – идем на кухню, поможешь мне разлить ашуре по вазочкам.
Асия покорно кивнула.
«Какого черта! – думала она. – Какого черта!»
На кухне пахло, как в модном кафе в воскресный день после полудня. Пряный аромат корицы преобладал над всеми прочими запахами. Асия, взяв поварешку, принялась черпать ашуре из огромной кастрюли и разливать по стеклянным вазочкам, по полторы поварешки в каждую.
Интересно, почему тетушка Зелиха не захотела взять ее в аэропорт? Место в машине точно есть. Ей пришло в голову, что тетушка Зелиха старается не подпускать ее слишком близко к гостям. Асия заметила, что мать была не в восторге, узнав, что Мустафа возвращается домой после двадцатилетнего отсутствия.
– Помочь?
Обернувшись, она обнаружила, что за ней наблюдает Армануш.
– Конечно. Давай. Спасибо. – Асия передала ей миску колотого миндаля. – Посыпь, пожалуйста, каждую вазочку.
Минут десять они работали вместе, изредка обмениваясь краткими проникновенными фразами. Армануш вспоминала бабушку Шушан.