– Рита, – коротко кивнул он. – Ты…
– Рита умерла, – легко ответила она, поправив манжет светлого пиджака. – Марго.
Она стала рядом с ним и посмотрела вдаль.
– Ты… хорошо выглядишь, – выдохнул он, не поднимая глаз.
– Я теперь всегда хорошо выгляжу, – ответила Марго. – Старею красиво под прицелами камер. Они помолчали.
– А знаешь, Баталин, я даже рада, что тебя встретила. Я хотела тебе кое-что сказать.
– Да? Я тоже. Я виноват перед тобой. Очень виноват, Рита. И не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь это простить.
– А, совесть.. Да, Олег. Можно стать генералом, можно добиться чтобы на тебя смотрели с уважением и страхом другие, но нельзя забыть, чего это стоило самому и нельзя забыть, что уважать-то собственно себя и не за что.
– Я боялся тебя когда-либо встретить. И много раз представлял как это будет, – он сжал руки за спиной, будто их нужно было держать.
Марго чуть склонила голову, как будто слушала не его, а музыку за спиной – струнный квартет играл что-то пронзительное, слишком красивое для этого вечера.
– А я не боялась. Потому что знала: ничего уже не будет. Ты сделал свой выбор. Один раз и навсегда. И теперь уже не имеет значения, что бы ты ни сказал. Я могла бы тебя простить за то, что ты лишил меня жизни и дочери, но я никогда тебя не прощу за то, что ты лишил Дашу матери. Поэтому, Олег, живи сам со своими монстрами, что душат тебя каждую ночь. Я ведь права? Ты плохо спишь. Это заметно.
Тимур не дышал. Слова Марго были не громкими – но в каждом была спрятана какая-то важная правда из прошлого, которой он никак не мог понять. Получается, его дед – не железо. Его дед – человек, который однажды предал и потом сам сломался, но сделал вид, что все в порядке и все по уставу.
«Я могла бы тебя простить за то, что ты лишил меня жизни и дочери. Но я никогда не прощу за то, что ты лишил Дашу матери».
Эта фраза будто прорезала внутри что-то старое. Что-то, что Тимур всегда чувствовал – но не умел назвать. Он смотрел на деда, как на чужого. И впервые – как на человека, которого… жаль. Даша – это его мама, а его бабушка умерла, когда мама была еще ребенком. И вдруг Тимура захлестнули понятые слова: “Ты лишил меня жизни и дочери. “ Всю жизнь он думал, что бабушка умерла, когда мама была ребенком… А теперь выходит – нет. Бабушка жива. Все это время была в одном городе с ним.
– Ты хотела мне что-то сказать… – дед растирал за спиной руки, пытаясь утихомирить нахнунывшие эмоции.
– Да.
– И что же это?
– Что ты дурак, Баталин. Иметь такого внука, как Тимур, – и встречаться с ним два раза в год! Да ты хоть знаешь, какое это удовольствие просто разговаривать с ним и следить за ходом его таких взрослых размышлений? Ты хоть знаешь, как это – наблюдать, когда Тимур берется за неподъемную задачу и находит ей решение? Ты не знаешь, как это смеяться с ним над дурацкими шутками или разговаривать о различиях поколений. Это ж надо додуматься! Выгнать собственного внука в тот момент, когда он дал тебе шанс рассказать ему правду. Нет, правда, Олег, ты дурак. И даже не спорь.
Они снова замолчали. Ветер шевельнул подол ее платья. Где-то среди столиков кто-то засмеялся, группа гостей поднимала бокалы за курс выпуска 2000 года, а Тимур сидел оглушенный тем, что сейчас понял и всем, что не было сказано вслух.
Он не вышел из тени. Только прижал руку к груди, словно хотел что-то удержать внутри. Потому что сейчас это «внутри» начало двигаться, распирать грудь и ему показалось, что не хватает воздуха.
Маргарита Васильевна. Марго. Его супербосс. Женщина, которая верила в него, которая смеялась над его шутками, давала сложные задачи, смотрела так, как будто он ей нужен.
Она – его родная бабушка. И она жива. А он… Он даже не догадывался. Мир качнулся, по земле прошла невидимая трещина. Все, что он знал о своей семье и о себе, оказалось только верхним слоем. А под ним – правда. Горькая. Настоящая. Живая. Такая, про которую безопаснее молчать.
С другого конца края появился старый друг из окружения Марго, тот самый Евгений Петрович, с которым Тимур несколько раз пересекался в редакции.
– Марго! Какая удача, что ты здесь! Идем скорее! – Евгений ПЕтрович смело подошел к ней, словно не замечая присутствия генерала рядом.
– О, мой старый друг как всегда в центре событий. Иду! – улыбнулась Маргарита Васильевна.
Она еще раз обернулась на деда и, так и ничего не сказав больше, растворилась среди людей с бокалами.
Когда Марго ушла, Тимур еще долго смотрел на деда из своего укрытия, но так и не смог себя заставить к нему выйти.
Сквозь открытые двери он увидел, как в зале сперва потух и вдруг вспыхнул свет. Кто-то из ведущих громко и с восторгом объявил:
– А сейчас, дамы и господа, для вас поет Макс Рейнер!
Реакция была мгновенной. Люди зашумели, захлопали, потянулись ближе к сцене.
Тимур обернулся. Как такое могло быть? На таком приеме и сам Макс Рейнер?
На сцену вышел артист, на концерты которого билеты раскупали за пару часов. Без громких фанфар. В простом темном костюме, с зачесанными назад волосами, с пронзительным взглядом и лицом человека, который никому ничего не должен. Он не улыбался. Он не играл в светского героя. Он просто встал у микрофона – как будто не для того, чтобы понравиться, а чтобы сказать то, что хотел. Ему не нужны были поклонники и это считывалось в каждом движении и взгляде. Какая раница с человеком, спина которого до сих пор маячила у края террасы.
Тимур чуть подвинулся, чтобы рассмотреть что происходит на сцене, не забывая про фикус, который продолжал прикрывать его с другой стороны. С первого ряда на подиум вышел начальник Военной академии и горячо обнял артиста. Кто бы мог подумать, что эти два таких разных мира могут как-то между собой пересекаться и даже соприкасаться? И вдруг… Начальник академии назвал самую эпатажного рокера-звезду братом. Что?! У нормального генерала с такой должностью и привычкой жить по уставу мог быть братом Макс Рейнер? Резкий, непредсказуемый. Из тех, кто не ищет одобрения и не терпит фальши. Не дает интервью, не работает в дуэтах, избегает глянца. А если и дает интервью, то такие после которых точно летят с должностей чьи-то головы. Такс Рейнер, которым Тимур восхищался за умение держать внутренний огонь, не давая ему взорваться, но достаточно показывая, чтобы все понимали: не подходи, а иначе сгоришь… Слишком много открытий для одного вечера. Тимур сидел в растеряности и думал о том, что в жизни, все часто бывает сложнее, чем кажется на первый взгляд.
Глава 30. Быть мамой взрослого ребенка
Я не могла найти себе места. То садилась, то вставала. Сначала на диван, потом на край кровати, потом на подоконник. Как будто в комнате ни одно место не принимало меня, ни одно не помогало успокоиться. Несколько раз я прокручивала в голове советы Эмина. Он пытался мне помочь и подсказывал, как лучше выстроить разговор с сыном, а я от этого еще больше чувствовала себя предательницей, понимая, что по-прежнему скрываю от обоих самое важное. Эмин принял правила игры и перестал просить созвониться по видеосвязи, но мы оба понимали, что наше виртуальное общение давно вышло за рамки дружеской болтовни. Я так страшилась снова его потерять, когда правда обнаружится в своем неприглядном виде.
Мысли вернулись к сыну и я попробовала подобрать слова. Руки дрожали, но не от страха, а от волнения и желания все сказать правильно. Как будто от слов зависит, сможет ли он простить мне годы молчания. Захочет ли понять?
Я попробовала улыбнуться и представить как скажу ему: Знаешь, Тимур, я должна сказать тебе правду. Твоя бабушка, помнишь, ты спрашивал о ней? Так вот, она – жива. И это – твоя супербосс! Натянутая улыбка сползла с моего лица и я безвольно опустилась на кровать.
А может написать ему письмо? Со мной ведь сработали дневники.
“Ты всегда дочитываешь все до конца”, – в голове возник мамин голос и мурашки пошли по телу, а вслед за ними разлилось тепло. Она помнила каждую деталь обо мне и понимала меня лучше, чем даже я сама.
Я открыла ноутбук – хотела написать, но слова так и не шли в голову. Я знала: любое письмо – это маленькая капсула времени. Вложишь не то – и оно долетит не туда. Хотела бы я просто обнять сына, как раньше, когда Тимур был маленький и еще верил, что я всегда права. Что мама знает лучше. Что мама – не человек, а непробиваемый защитный купол. Как оказалось сложно найти слова для взрослого сына.
Иногда я даже скучала по тем временам, когда он не мог уйти, хлопнув дверью. Когда всё было понятно – где боль, где обида, где «помыть руки». Я знала своего сына слишком хорошо и боялась его реакции.
Мерцание ноутбука сменилось черным экраном и я закрыла ноутбук. Достала тетрадь. Написала первые слова и поняла, что все не то. Вырвала страницу и скомкала. Как сказать взрослому сыну то, что скрывала столько лет?
В этот момент я услышала щелчок от поворота ключей во входной двери. Милена или Тимур? Сейчас мне бы хотелось услышать ровный голос девушки сына.
Шаги – быстрые, тяжелые. Дверь хлопнула сильнее, чем обычно. Он даже не поздоровался, не крикнул, что дома. Что могло случиться?
– Тимур? – Я вышла в прихожую.
Сын стоял, не снимая кроссовок, с рюкзаком наперевес, будто не собирался задерживаться. Лицо – закрытое. Взгляд – острый.
– Привет, – буркнул он, не глядя.
– Что случилось?
Он молчал. Перекинул рюкзак на плечо, прошел мимо. Я пошла следом, не зная – остановить или дать выговориться.
– Ты с приема? Все прошло нормально?
Он остановился у холодильника, налил себе воды. Выпил залпом. И только потом обернулся:
– Ты знала?
– О чем?
– Не притворяйся. – Голос у него был ровный, но слишком холодный.
Я почувствовала, как внутри все сжалось. Никакого письма уже не будет. Только теперь стоило понять что именно узнал сын. Вся правда, которую я хотела упаковать в аккуратные абзацы, вышла из-под контроля. Я сделала шаг в сторону сына.