– Я сама навела ее на ложный след. Первой подсказала, что ее муж слишком внимателен к тебе. Сказала, что даже подарки тебе вручает. Хотела, чтобы она ревновала к тебе, а не ко мне. И у меня получилось.
Я прижала ладони к чашке – она остыла, но форфор все еще держал тепло.
– Так вот откуда эта ее вечная недоброжелательность… Я думала – просто я ей не по вкусу. А ты сидела рядом и подливала масло. Гениально, Лариса. Просто гениально.
– Да я не оправдываюсь, – бросила она резко. – Я знаю, кем стала. Но если ты думаешь, что я тогда была счастлива, ты ошибаешься. Я жила в вечной тени. В надежде, что вот-вот… И знаешь, что самое болезненное? Он действительно тебя любил. Просто как-то по-другому совсем, по-своему. Если бы такое было возможно, я бы сказала, что как-то по-отечески. Хотя никогда не могла понять в чем дело.
– Хватит, – я поднялась, словно воздух стал тяжелее. – Не надо теперь еще и это.
Она молча кивнула и отвернулась к окну.
На стекле в свете включенной лампы было отражение нас обеих. Две взрослые женщины, пережившие свою молодость в разных иллюзиях. Я больше не злилась. Только смотрела на эту сцену, как на кадр фильма, финал которого я уже предполагала. И, пожалуй, впервые была готова отпустить прошлое.
Я снова взяла чашку и покрутила в руках.
– Ты хоть представляешь сколько стоят эти чашки? Уверена, что ты не удосужилась посмотреть ни на клеймо на обратной стороне, ни загуглить стоимость.
– Нет, не знаю, конечно. Мне просто очень нравится этот сервиз. Во-первых это память о Кирилле Павловиче, а он был неслучайным человеком в моей жизни, и мы действительно дружили. А во-вторых это подарок от мамы.
– В смысле "от мамы"? Мама у тебя умерла еще в детстве, а такие сервизы стали выпускать только в последние годы. И я сама видела как он входил в твой подъезд с этим подарком. Потом у Тимура спросила, он все подтвердил. Тимур в этом вопросе был моим союзником, ему, как и мне, не нравилось внимание шефа к тебе.
Я достала с полки журнал и открыла на колонке редактора. Провела ладошкой по глянцевой бумаге:
– Это моя мама. Прости, что тоже не говорила тебе всей правды. Она не умерла. Но это долгая история. Она дружила с Кириллом Павловичем, у них в молодости была одна компания, они вместе читали стихи и пели песни под гитару на квартирниках в Питере.
– Что?! С Кириллом? С Кириллом Павловичем?!
– Он же не всегда был директором, у него тоже была молодость.
Я собиралась уже отнести чашки в мойку, но вдруг спросила:
– Как Павлик узнал?
– Он не знает про Кирилла.
– Тогда не понимаю.
Лариса снова взяла в руки результаты теста ДНК Тимура и покрутила в руках:
– Небось Дима подарил.
– Да, на день рождения.
– Дурацкий подарок. Как вообще такие вещи можно дарить?!
Я внимательно посмотрела на Ларису:
– Твоим девочкам он тоже подарил?
– Идиот! И он и его подружка недоделанная! Надо же, увлеклись генеалогией, вот бы своей и занимались. Так нет, надо всем в районе этот дурацкий тест подсунуть!
– Я никогда даже подумать не могла…
– Что рыженькие веселенькие девочки-хохотушки не могут быть дочками угрюмого долговязого Павлика?
– Правда, никогда. Как он?
– Плохо. Сказал, что лучше бы я его убила. А теперь он жизнь прожил и оказывается, у него нет детей. Ничего нет.
Кофе остыл окончательно. Город за окном шумел гудками машин и троллейбусов. Лариса сидела за моим столом, сушила волосы моим феном и держала в руках мою чашку. Но я знала – она больше не зайдет туда, где было мое сердце. Дверь открылась только для человека, который попал в сложную ситуацию. Для подруги она закрылась навсегда. А я открывала для себя новую дверь и пока не понимала, что меня ждет за ней.
Глава 37. Стамбул
Мне пришлось купить новый чемодан. Старый увез Тимур, когда вывозил вещи Милены. Я даже не спросила – вернут его или нет. Пусть остается там, где и все то, что мы вычеркнули из дома и своей жизни. Чемодан закрытой главы, назвала для себя его я и пошла выбирать другой.
Этот новый – мой. Чистый, без чужих отпечатков. "Белый, непрактичный", —как сказал бы мой отец, "слишком яркий", – сказала бы его Люба. „Вульгарно яркий“, – фыркнула бы Лариса. Но сейчас они все молчат. Я впервые выбрала сама и для себя, не оглядываясь на шепот чужих голосов в своей голове.
Ключ повернулся в замке, и я на секунду задержала ладонь на ручке. Тимура не было дома. Мы попрощались утром: он умчался с Мэтом к своим расследованиям. А я впервые не переживала, что осталась одна.
Таксист помог загрузить чемодан в багажник. Пока машина выезжала со двора, я поймала свое отражение в боковом зеркале – незнакомая женщина с прямой спиной и спокойным лицом. Мне понравилось, как она смотрит в окно.
А за окном все было по-старому – тот же магазин у дома, спешащие люди, сосед снова выяснял с каким-то въехавшим во двор чужаком, у кого больше прав на парковку. Только внутри меня больше не было той старой Даши, которая всегда боялась что-то потерять. Теперь я знала: все, что нужно, всегда со мной вне зависимости от обстоятельств.
Самолет был заполнен, но я заранее зарегистрировалась и выбрала место у окна. Впервые за много лет я позволила себе смотреть вниз, на облака, на крошечные города и реки. Я раньше всегда боялась видеть, как далеко отрываюсь от земли.
В моих воспоминаниях жил Эмин – его руки, голос, взгляд, в котором я видела себя ту, что могла быть свободной, если перестану цепляться за старое. Он всегда был там, даже если я настойчиво отрицала эту мысль. Все двадцать лет: в те дни и ночи, когда я думала о нем и в те дни и ночи, когда я забывала: он все равно всегда был со мной. Я закрыла глаза и на вдохе будто бы отпустила все чужие голоса.
В самолете было тихо. Кто-то дремал, стюардессы шептались в хвосте салона. Я вдруг поймала себя на том, что мне больше не страшно возвращаться к нему – или к себе. Стамбул теперь не был точкой побега или обещанием новой боли. Он стал местом, где я могу быть честной. Я даже раздумывала, что возможно к концу поездки смогу сама позвонить Эмину и сказать: “Beaujour! Привет! Это я.” Он скажет, то, что скажет, но я не буду больше этого бояться. Я поступила так, как считала тогда правильным. Я верила, что спасала себя и сына, я боялась, потому что не понимала, что он сможет нас защитить. Только увидев как бесстрашно наш сын ринулся в квартире Милены на того ублюдка, я поняла, что Эмин смог бы тоже, но теперь было поздно об этом думать. Я не планировала искать себе извинений и оправданий. Я планировала просто жить дальше. И, как минимум, увидеть как хороши в Стамбуле тюльпаны весной.
Стамбул встретил меня ветром, цветущими клумбами и шумом улиц. Пустой номер отеля пах чистыми простынями и открытым окном. Я поставила новый чемодан у стены и поняла – мне не страшно.
Я впервые одна – и впервые дома. Теперь мой дом – там, где есть я.
Шум города доносился в номер, даже когда я закрыла окно. Чайки кричали где-то ближе к бухте, внизу кто-то ругался вполголоса, а потом сразу послышался смех, звон ложек о тарелки, аромат жареного мяса и свежих лепешек. Эти запахи рождали во мне картины нашего счастливого прошлого. Я рассмеялась, вспомнив как мы с Эмином однажды шли вдоль Босфора и я купила у уличного продавца горячий кукурузный початок. Я тогда была другая, глупая, счастливая… а потом все это куда-то исчезло. Почему я позволила себе стать такой? Почему столько лет провела, боясь выглянуть из своей раковины и подставить лицо ветру?
Я оглядела номер. Он был слишком большим для той стандартной брони, что я выбирала в заснеженной Москве. Слишком светлым. Терраса выходила прямо на море, на крыше справа лениво сидели рыжие кошки, прикрыв глаза.
В шкафу оказался белый шелковый халат. На столике – фрукты. Зачем фрукты, если я бронировала самый простой вариант – только кровать и кофе утром.
Я не смогу заплатить за это все. Едва сдерживая дрожь в голосе, мои руки набрали номер ресепшн:
– Простите, а вы не ошиблись с номером? Я… я заказывала обычный стандарт, а тут…
Девушка на том конце только мягко засмеялась:
– Все верно, мэм. Для вас сделали апгрейд. Вы ведь у нас впервые?
– Впервые, – расстерялась я.
– Тогда добро пожаловать. У нас сейчас акция для новых гостей от директора. Если что-то понадобится – просто дайте знать.
Щелчок – гудки. Я положила трубку и задумалась: в моей жизни просто так ничего не происходило. Даже если это всего лишь номер в отеле.
Телефон завибрировал и я ответила маме:
– Привет! Да, уже заселилась, извини, мне пока не очень привычно, что кто-то волнуется обо мне, но я освоюсь.
Разговор был простым и легким, я положила телефон на столик и вдруг заметила время – 11:11. Раньше мои числа были другими – 22:22, полночь, запоздалые мысли, страхи и желания, от которых я потом пряталась под одеяло. А сейчас – утро, светлый номер, чашка кофе и море за окном.
Я отпила маленький глоток. Кофе был терпкий, горячий, совсем не такой, как дома. Тут все было другим – шум воды внизу, мягкий гул далекого мотора в проливе или где-то за мысом. В Стамбуле море не молчит – оно говорит и зовет, как и двадцать лет назад. Только теперь я не отворачиваюсь.
Мой палец коснулся кромки чашки и я словила себя на мысли: может быть, все это – мой знак? Что пора не бояться, не зажимать голос, не ставить замки и не прятаться. Я открыла ноутбук и вывела на экран фотографию Эмина. Изменился ли он так же сильно, как я? Сможет ли он простить? Сможем ли мы выдержать друг друга теперь, когда больше некому лгать?
Я закрыла ноутбук, оставив фотографию Эмина висеть в углу экрана и решив, что напишу ему завтра. Где-то за ажурной перегородкой террасы кто-то тихо шевельнулся. Я слышала – там тоже кто-то сидел или сидела, так же, как я, с чашкой или бокалом, молча слушая воду и ветер. Мы не видели друг друга, но я почти чувствовала – этот кто-то так же не хочет спешить, так же пришел сюда, чтобы что-то отпустить или вернуть.