– Мэт… – я сглотнула. – А Тимур… он понял, что на фото? Что это значит? Он тебе что-то сказал?
– Не напрямую, – Мэт хмыкнул, и в трубке послышался стук в дверь.
– Подождите минутку.
Я услышала в отдалении голос Мэта: “Нет, не надо уборки, я же только заехал” и посмотрела в глаза Эмину. Каждая его морщина в уголках глаз – из-за этих лет молчания. А сейчас он на пороге того, чтобы узнать то, что всю жизнь искал. Я включила громкую связь.
– Все, я вернулся. В общем там сложная история. Могу понять, почему она молчала и почему только через десять лет вышла замуж за деда.
– Расскажешь?
– Ну, все до банального трагично. Она встретила восточного принца, как назвала его Федосея Ильинична, влюбилась. Вышла за него замуж тайно. Ну, даже не то, чтобы тайно, но просто не афишировали, тогда не просто было девушкам в таких отношениях.
– А дальше? Вот смотрите, я вам выслал фото с их свадьбы. Бабушка красивая была, я такой улыбки на ее лице ни на одной фотографии больше не видел.
Я застыла в нерешимости, не зная стоит ли сейчас открывать снимок, но Эмин уже сделал это за меня и теперь на весь экран растянулась посеревшая от времени черно-белая фотография отца Эмина и бабушки Мэта в молодости.
– А потом у них умер ребенок. Я не знал, что у бабушки были дети до мамы. Но я ее не осуждаю, она просто решила начать все заново и в целом нормально с этим справилась.
– Ребенок? – прошептала я.
– Мальчик. Он умер.
Мальчик – беззвучно одними губами повторила я и мне показалось, что внутри меня тоже что-то оледенело и перестало дышать. Я перевела взгляд на замершего Эмина. Из динамика телефона снова зазвучал голос Мэта:
– Мальчик. Она назвала его Никитой, а отец хотел восточное имя. Но в целом было все равно, потому что он умер на вторые сутки в роддоме.
– Как его хотел назвать отец? Не знаешь?
– Эмином. Федосея Ильинична считает, что глупость было ссориться из-за этого, тем более что имена похожие. Могли бы покрестить Никитой, а звать Эмином. И вообще, сейчас многие двойными именами называют. Тогда, конечно, с этим было сложнее. Хотя, подождите, у них же, наверное, и не крестят детей…
Мэт продолжал говорить, не останавливаясь, а я смотрела на Эмина и слезы из моих глаз капали на его лицо.
– Почему вы уехали в Архангельск? – вдруг спросила я невпопад.
– А это… так нам предложили от университетов. Здесь летом международный форум намечается. “Земляне” называется. Ну там смысл в том, что кем бы мы и откуда не были, мы все земляне, потому что на одной земле живет. Планируется, что приедут студенты из двадцати стран, по меньшей мере, а может и еще кто-то подключится. И только представьте, нас обоих отправили от наших университетов. Мы теперь в координационном совете.
– Странно…
– Ну ладно, Тимура отправили, а мне пришлось немного пошаманить и включить все свое красноречие, чтобы убедить деканат, что я уже считай на полпути и отправить меня туда – гораздо разумнее, чем кого-то другого.
– Спасибо тебе, Мэт. Что рядом с Тимуром, когда ему нужна поддержка.
– Так мы ж, кажется, семья, хотя пока и не понимаем каким образом. Ладно, пойду, тоже немного пройдусь. Тут у них Северная Двина широченная и, если постараться, то можно увидеть как тюлени со льдин людям машут. Они с Белого моря заплывают. Здесь начинается Арктика. Первый раз на Севере, удивительные места. Только бы немного солнышка. Ну хотя ладно, во всем своя красота, а вам хорошо отдохнуть. Пользуйтесь моментом!
Я слушала Мэта и ловила себя на мысли, что мир продолжает дышать – даже если внутри все застыло. Я отключила звонок и посмотрела на Эмина. Он, глядя в одну точку, листал что-то в телефоне. Я заглянула в экран и увидела фотографию из музея в Новогрудке: мой сын, Мэт и их бабушка. Все было написано на их лицах. Родинка – всего лишь деталь. Машинально я коснулась ее на руке Эмина. Он сидел так, будто впервые слышал биение собственного сердца и не знал что с этим делать. Тело никогда не врет – оно все помнит, даже то, что от нас пытаются спрятать. Я коснулась его темных волос с легкой проседью и тихонько спросила:
– Но кто же тогда Сесиль? И как она связана с твоей семьей?
Глава 40. Сад
Летний вечер. Солнце еще цепляется за кроны старого сада в Новогрудке, но уже чуть слышно стелется запах сырой травы и печеного теста. Кому-то может показаться странным – лететь сюда из разных стран, собираться большой семьей за длинным деревянным столом под кривой яблоней. Но в нашей семье нет ничего обычного. И мы принимаем это как факт.
Мама Эмина, Елена Васильевна, испекла домашний хлеб и пирожки. Ее муж принес на стол квас, что готовит в больших бочках в собственном погребе. Я боялась, что ему будет непросто принять Эмина и то, что скрывала от него жена, думая, что потеряла своего первого сына, но он оказался на редкость простым и мудрым человеком. Я запомнила его присказку и не раз повторяла в шутку Эмину: “Жена – не книга. В ней закладок не ищут, а читают всю целиком, как есть." Главное – что теперь вся правда за этим столом.
Под яблоней пахнет всем сразу – пирожками, квасом, восточными сладостями, свежесрезанной мятой.
Моя мама привезла деликатесы – сыр в вощеной бумаге, оливки, вяленые помидоры и какие-то непонятные баночки с заморскими названиями. Она ставит их на край стола осторожно, будто все еще проверяет, не слишком ли много ее здесь. Но этот стол – для всех. И она тоже – часть нашего «всех». Тимур удивляется, какие разные у него бабушки и с каждой находит свои интересы и темы.
В торце длинного стола мне улыбается Таня – мама Мэта. Тимур всегда просит ее приготовить к нашему приезду мачанку и говорит, что у меня такая не получается, сколько бы рецептов я ни перепробовала. Татьяна Владимировна, как привыкли ее звать в школе, где она учит детей белорусскому языку, всегда знает, кто на кого ябедничает за спиной и сторого присекает такие вещи. Сейчас Таня сидит тихо, рядом с ней – ее муж, милиционер. Он крутит в руках ключи и все время поглядывает на ворота, будто даже тут, под яблоней, он все еще на дежурстве.
Я смотрю на Таню – и каждый раз в голове щелкает: «Сестра Эмина. Тетя Тимура. Мама Мэта. Того самого Мэта, который буквально свалился нам на голову и объявил, что, согласно тесту ДНК, он нам родня. Я тихонько усмехаюсь своим мыслям и киваю Эмину на них с Тимуром:
– Спорим, они сейчас рассказывают Самире, как раскопали всю эту историю и собрали всех заново? – Эмин поглаживает мою ладонь и убирает с лица упавший локон. Я смотрю, как Таня в это время подливает квас в стакан Эмину и тихонько поправляет ему воротник. Он сначала дергается, потом улыбается – и не убирает руку сестры, которую не знал столько лет. А я вспоминаю нашу первую встречу в этом доме – неловкие слова, слезы и робкие первые объятия.
Муж Тани, придвигается ближе ко мне и вдруг говорит так, что слышат все:– Главное, чтобы теперь никто никого не терял. А если кто и потеряется – найдем. Работа такая.
Все смеются, а Тимур переводит его слова Самире. Младшая сестра Эмина, выросшая под знойным солнцем кутается в принесенный плед. Она пока с трудом говорит по-русски, но с каждым приездом понимает все больше. Самира приготовила свой фирменный плов – с курагой, кардамоном и мягкой бараниной, так, как делала их бабушка на больших семейных праздниках.
Бабушка… Мы по-прежнему редко произносим ее имя вслух, потому что, когда вмешался отец Мэта и запросил старые архивные документы у коллег, стало очевидно, что именно Саида прилетела в Москву накануне рождения Эмина и подкупила санитарку, которая записала моего мужа как умершего мальчика по имени Никита. Это она скрывала жизнь Эмина даже от собственного сына, пока тот не вернулся в ее дом и не согласился жениться на местной девушке, которую Саида для него выбрала.
На нашей свадьбе Тахир впервые встретился с мамой Эмина спустя столько лет. Не знаю, было ли им что сказать друг другу, но свадьба прошла на удивление спокойно – как сказал Кемаль: «А все потому, что выбрали правильный отель для нее.»
Но сколько бы я ни отвлекала себя на то, что мы сумели выстоять и вернуть себе прощение и правду, восстановить свои корни и увидеть, как расцвел наш новый сад, мои мысли снова и снова возвращаются к Саиде. Вчера вечером Самира тихо рассказала нам про найденные после ее смерти дневники. Теперь мы знаем почему Саида стала такой жестокой и ненавидела «западную кровь». Она родилась у женщины, которую считали опозоренной. Ее мама Далия посмела поднять глаза на европейца, гостившего в доме отца и тот посватался к девушке. И хотя предложение было отвергнуто отцом и ей все-таки удалось позже выйти замуж и родить Саиду, пятно на женщинах семьи осталось навсегда и это чуть не расстроило помолвку подросшей Саиды с Нодаром. Нодар стал не только мужем Саиды, но и смыслом ее жизни. Она любила мкжа отчаянно и готова была скорее умереть, чем допустить вторую жену в дом. Она стала идеальной хозяйкой, хранила все традиции. Но однажды ее Нодар влюбился в француженку, и та родила ему дочь Сесиль. Для нее эта девочка стала живым доказательством того, что позор матери удвоился и вернулся, стал семейным проклятием. Она не могла запретить Нодару помогать ребенку, но сделала все, чтобы в их доме никогда не звучало имя девочки и ее матери. Всю свою любовь она перенесла на единственного сына Тахира. Он был ее надеждой, тем, кому предстояло исправить грехи рода и сделать наконец все правильно. Она сама выбрала ему девушку в жены и ждала возвращения сына после учебы. Но Тахир позвонил поделиться радостью: в Москве у него со дня на день должен родиться сын. Саида не стала медлить и в тот же день покинула город среди песков, в котором провела всю жизнь. Она лгала, подкупала и изворачивалась, совершая преступление и веря, что спасает свою семью.
Саида заплатила санитарке, и вырвала из ее рук младенца, которого та позже оформила как умершего после родов мальчика по имени Никита. Ее сын так и не узнал, что в то время мать прилетала в Москву и уезжала из города путанными дорогами, увозя его сына. Она хранила семью так, как умела: железом, ложью, страхом. Но все, чего она боялась – сбылось. А Запад и Восток встретились в ее семье под яблоней в небольшом белорусском городке.