се закончилось, все такой тихой толпой пошли к выходу. И я очень хорошо помню сейчас: Говорухин шел где-то сзади, а я шел за Африкой. И я говорю в спину: «Африка, ну как тебе материал?» Тот помолчал и говорит: «Взрослый человек». Вот что это такое? Неизвестно, что это такое. Взрослый человек. Но мне это так понравилось. Потом я уже Станиславу Сергеевичу отдал эту фразу, когда он говорит Африке, помните? «Взрослый человек, очки без стекол и в ушах…» Взрослый человек.
Когда были многочисленнейшие презентационные пресс-конференции, Станислав Сергеевич садился в стороне от нашей компании. Он никак не хотел и никак не лез в перестройщики. И я ему все время говорю: «Слава, что ты совсем на отшибе сидишь? Садись с нами». Он говорит: «Да зачем я буду сидеть с вами, зачем я буду украшать вашу компанию? У вас своя компания, у меня своя компания». Мы ничего ему плохого не сделали. Больше того, мы его все очень любили. Очень любили. И тем не менее он твердо стоял на своем: у вас своя компания, у меня своя компания. И дальше он, конечно, много раз доказывал нам, что у нас своя компания, а у него своя компания. И опять-таки в этом споре «круглое-квадратное» нет выигравших, нет проигравших. Просто этот спор всегда продолжается.
Десять негритят
Десять негритят
А как актер Слава потрясающе профессионален. И, может, все за счет того, что у него очень четко работает этот режиссерский контроль себя как актера со стороны. Он меня поразил на озвучании, когда они с Таней озвучивали труднейшую сцену после того, как он, значит, убил Бананана и сообщает Тане, как все это произошло. Озвучивали сцену. Я говорю: «Там хорошо, Слава, там все… я оставлю почти все из черновой записи… чуточку поправь…» Он посмотрел, говорит: «Что ты называешь хорошим? Что ж тут хорошего? Это ничего не сыграно, промямлино, не выговорено, это все никуда не годится». И в течение четырех часов, пяти часов, шести часов Слава репетировал собственное озвучание и довел его просто до абсолютно совершенного качества. Меня поразило… Это какое безжалостное отношение к себе, актеру, того самого второго Говорухина, про которого я уже говорил, который, кроме всего прочего, еще и режиссер.
Брызги шампанского
Брызги шампанского
Брызги шампанского
Он очень хороший, — хороший и совершенно неожиданный для стороннего взгляда товарищ. Но мне уже приходилось говорить о том, какой потрясающий вообще товарищеский жест Говорухина — это уговорить Высоцкого сняться у него в фильме «Место встречи изменить нельзя». То ли чувствовал он уже, Владимир Семенович, что дни короткие его, то ли что-то… Он все время хотел отказаться… Все время хотел отказаться от этой роли. И Слава нашел какие-то слова, взгляды, вздохи. Я не знаю, чего он там нашел, но Высоцкий снялся в этой картине, которая… на сегодняшний день ясно, что она бессмертна, потому что вся картина изумительна. Изумительно, как она сделана. Ну вот, казалось бы, да — как бы легкомысленнейший человек с трубкой. А какой мощи вот эта режиссерская основательность. Посмотрите, как актеры играют там все роли — все, любые, даже самые эпизодические. Посмотрите, как мощно она задумана и выполнена! Что называется, растаскана на цитаты: «Вор должен сидеть в тюрьме». Она не просто растаскана, она положена на всю нашу жизнь. Вот есть разные памятники Высоцкому, разные… Как бы Иисус Христос там на бульваре… Потом этот самый раб, выковыривающийся из цепей, так сказать… Это все образы. А то, что сделал Слава у себя в картине, — это Владимир Семенович Высоцкий как человек и как феноменальное личностное явление. И что еще прекрасное в этой картине — что там Высоцкий почти все время не прав, но он прав в чем-то главнейшем. Это вот к существу наших споров со Станиславом Сергеевичем обо всем. Ну не прав, но прав.
Место встречи изменить нельзя
Место встречи изменить нельзя
И вот «Место встречи изменить нельзя» и Владимир Семенович Высоцкий в «Месте встречи» — это и есть самый лучший памятник, самый лучший памятник Володе, потому что Володя как бы руками Станислава Сергеевича возвращен нам, людям, возвращен для любви, потому что можно рассуждать, любишь ли ты этого раба, — а «вор должен сидеть в тюрьме».
Вот еще одно. Кстати, мне и Таня Друбич тоже когда-то говорила, что Слава странный человек. Он может часами на съемке рассуждать о том, как в детективном кино должна открываться дверь и как ее должны открывать. И он, говорит, нам часами это показывал и рассказывал. И вот все обалдевают, потому что нужно вообще заканчивать съемку, а мы еще только изучаем, как дверь должна скрипеть и как она должна открываться или закрываться. Это была совершенно новая система общения режиссера с актерами для Тани, совершенно новая. И вот еще в чем великий мастер Говорухин, величайший мастер — в создании ансамбля. Он собирает людей, которые начинают между собой сначала общаться, потом дружить, а потом уже жить друг без друга не могут. Как это получается, я не знаю. Хотя он ими не занимается как бы.
Место встречи изменить нельзя
Место встречи изменить нельзя
Он занимается тем, как дверь открывается, а потом эти люди начинают обожать друг друга.
В этой картине снимался Саша Абдулов, ну наш товарищ близкий — мой товарищ, Танин близкий товарищ, близкий товарищ Станислава Сергеевича. А у Абдулова была одна совершенно поразительная черта: когда ему давали сценарий, он говорил: «Как персонажа зовут? Витя, Володя? Вот это Володя? И до какой страницы он вообще там функционирует? До двадцать шестой?» Он читает сценарий до двадцать шестой страницы. Если там восемьдесят шесть, он дальше не читает. Ему нужно с Витей-Володей разобраться, а дальше… И тут он с «Десятью негритятами» как бы применил тот же такой компактный метод изучения мировой литературы. «На какой странице я? А, на тридцать второй». Дочитал, снялся и уехал. И вдруг потом… Это мне уже рассказывала Таня и рассказывал Говорухин. Он стал изводить всех звонками: «Ребята, расскажите, что дальше было, потому что я-то снялся, но потом поехал и думаю: а кто же это вообще?.. Ребята, расскажите!». И они все говорили: «Фиг мы тебе чего расскажем! Вот фиг! Ты вот с этим своим методом компактного изучения сценария… Вот и сиди теперь, ничего не зная». Он извелся, он меня стал изводить: «Тебе наверняка Танька говорила…» Я говорю: «Не говорила, я не знаю, ничего не знаю. Я правда не знаю». Я сам долго понять не мог, кстати, кто там прав, кто виноват. Потому что не в этом дело.
Место встречи изменить нельзя
Десять негритят
И наконец, пример ну фантастический. Об этом вообще мало кто знает — о фантастически благородной и фантастически красивой дружбе Станислава Сергеевича с Сашей Кайдановским. Саша Кайдановский был очень трудный человек. То есть для меня-то он не просто нетрудный, а сверхлегкий. А вот многие мне говорили, что, мол, с Кайдановским вообще очень трудно общаться, он высокомерен, он вообще никого не дослушивает до конца. А тут еще я представил себе, когда Таня мне сказала, что Кайдановский там снимается… Как же они? Они же с Говорухиным — два скорпиона, они же съедят друг друга! Как? Как они? Как Говорухин с Кайдановским? И Таня говорит: «Ты знаешь, как-то Саша с таким удовольствием снимается, и с ним так легко, так здорово сниматься, и очень у него, по-моему, все хорошо получается». Во всяком случае, для меня это такое какое-то откровение… Кайдановский здорово делает все, потому что Слава есть, потому что все это Славой сделано. И вот, когда картина закончилась, там же началась вся эта политическая дребедень, которая до сих пор вообще продолжается. Кто прав, кто виноват. «Я сказала, я мазала…» И в прошлом году еще кто-то… А кто-то вообще пропускает мимо ушей и все, и живет себе так, как жил и как там мама родила, а Бог правил. А кто-то очень даже в эту историю лезет, и я не думаю, чтобы Станислав Сергеевич куда-то лез, он не из тех людей, которые куда-то лезут. Но как-то его жизнь все время направляет в самые такие узловые моменты этих вот «сказала-мазала», «думала-считала», а получилось вот так. И в этом смысле он был прямой противоположностью Кайдановскому, который не то что не любил, а даже презирал все это дело.
Видимо, это от предчувствия того, что жизнь будет очень короткая, он очень высокой мерой мерил счастье ежедневной жизни.
А Говорухин все время оказывался в эпицентре всех политических событий и всей этой политической дребедени. Он там все время оказывался. И я вдруг узнаю, кажется, от Саши… Мы, говорит, знаешь, с Говорухиным решили вместе дом строить. Я говорю: «Как дом строить?» А Говорухин говорит: «Ну, вот же мы один дом хотим построить для двух семей, для меня и для Саши». Я говорю: «Как? Вы вместе жить будете?» — «Да». Я говорю: «Да вы же там друг друга вообще… убьете!» — «Что? Ты что? Более приятного человека я не знаю…» Вот такого про Сашу мне никто не говорил. То есть говорили: талантливый, говорили: умный, говорили: начитанный и говорили все что угодно, но чтобы сказать: более приятного человека, чем Саша, — никто не говорил… Это мне сказал Говорухин. И он ощущал эту Сашину приятность, а Саша был исключительно приятным человеком, потому что он был настоящий, исключительно невыдуманный. Поэтому вот эта формулировка «исключительно приятный» — она самая что ни на есть ясная.
Слава снял несколько совершенно удивительных картин, политических картин. Вот самая его общественно-политическая картина — это, по-моему, картина о Солженицыне. Это как в случае с Владимиром Семеновичем: нужно было как-то договориться, уговорить абсолютно нелюдимого Солженицына, который совершенно и абсолютно не хотел никаких картин о себе, так же как он не хотел никому понравиться или не понравиться. И тут появился Слава. И вдруг, вы понимаете, каким нужно обладать внутренним миром, какой внутренней нефальшивостью для того, чтобы такого человека, как Александр Исаевич, убедить в том, что им нужно поговорить вместе? Что от этого будет польза, большая польза не Славе и не Александру Исаевичу, а людям. И вот так же, как с остальными дружбами Станислава Сергеевича, обернулось дело с ним: Александр Исаевич не просто знал и помнил Славу — он даже испытывал некоторую нужду время от времени с ним пообщаться. И они общались. Это в то время, когда все мы говорили: «Зачем ты сделал это, Слава?» — «Чтобы посмотреть на выражение ваших лиц…»