Владиславу Капущинскому (от 24 апреля 1973 года):
«Новую книгу (“Мнимая величина”) сдал в январе в печать.
В том же месяце начал читать еженедельные лекции в Ягеллонском университете — о теории и практике научной фантастики, на факультете польской филологии. Не исключено, что продлю эти лекции и в следующем году. Очень много времени занимают иностранные дела. Я стал почётным членом Science Fiction Writers of America. Недавно был одиннадцать дней в Западном Берлине, сделал там серию докладов, интервью на ТВ и радио, встречался с читателями, с моим издателем, с переводчиками, с литературным агентом. Купил новый автомобиль, сорок футурологических томов, экземпляры немецкого издания “Абсолютной пустоты”, которая недавно вышла в ФРГ, подписал новые договоры и прибыл домой к праздникам. Как-то в этой суете сумел ещё написать небольшую работу, в которой изничтожил французского структуралиста Цветана Тодорова за его Теорию фантастики, и написал это на немецком языке, а потом перевёл на польский, чтобы напечатать у Я. Блоньского в журнале “Тексты”. А нужно ещё приготовить новые издания “Суммы” и “Философии случая” — и у нас, и в ФРГ, так что с этим тоже придётся возиться. Пока прячусь от нашей прессы, потому что все хотят видеть меня с утра до ночи.
А ещё я становлюсь известным в ГДР.
Выехал в 5.55 утра из Западного Берлина и, неправильно информированный, попытался проскочить в Восточный через так называемый Checkpoint Charlie. Там пропускают в основном иностранцев с правом проезда только внутри города. Тем не менее офицер на контроле разрешил мне проехать, потому что знал, кто я такой. В 6.15 я был на Александерплац. Воскресенье, везде пусто. Я остановился, чтобы спросить прохожего о дороге, ну он мне рассказал, что и как. А через 150 шагов меня остановил похожий на вермахтовца Wachtmeister Мюллер из der DDR Polizei в чёрных перчатках, потому что я нарушил правила (остановился там, где нельзя было останавливаться). Но, выяснив, кто я такой, издал несколько возгласов восхищения и, сняв перчатки, дружески пожал мне руку, заявив, что ему выпало исключительное счастье встретить своего любимого автора. То же самое произошло и на границе в Гёрлице…
“Кибериада” выходит в США — с обложкой и рисунками Мруза, что очень меня радует. Появилось новое издание “Солярис” на английском, на обложке девица с голой попкой, ясное дело. “Солярис” выйдет и в Швеции, договор подписан. И ещё где-то. Состоялась сессия Комитета “Польша 2000”, на которую я не поехал, потому что у меня на это попросту не было сил. Сын мой находится под явным религиозным влиянием своей бабки; он пишет книжки, то есть скрепляет карточки и озаглавливает их — ПАПА, МАМА, БАПКА и вручает соответствующим особам.
А вот самые важные вещи, которые я привёз из Берлина:
а) чернила, оставляющие пятна, которые через пару минут исчезают;
б) яйцо, которое через некоторое время тоже исчезает;
в) шнурок, который, если его перерезать, срастается;
г) резиновый шар с ручкой, на котором сын мой скачет, как кенгуру, по всей квартире;
д) самолётик, который мы запускали на Пасху на лугу;
е) воздушные шарики, которые пищат. Ну, и ещё пряник из марципана.
Знаю, что порчу ребёнка, но не могу этому противиться»{167}.
Виргилиусу Чепайтису (от 9 мая 1973 года):
«Был я в Германии. Беседовал с этими откормленными (да и сам я, к сожалению, довольно толстый), что не было бы ещё самым худшим, если бы не то, что я, поддавшись соблазну, купил автомобиль и на нём вернулся домой. И, желая раз и навсегда насытить демона моторизации, купил я на этот раз “мерседес” цвета майонеза. А чтобы как следует познать все те омерзительные приманки, на которые они там притягивают человека на погибель, привёз ещё множество всякой невозможной литературы. И так катался я по немецким землям, уж простите, имея в багажнике четыре мешка футурологии, симпатические чернила, которые оставляют пятна, которые быстро исчезают, а также массу других непотребных вещей, а в середине между ними лежали номера журнала “Playboy”.
Но материальные блага, как известно, счастливым человека не делают.
Рассудок от всего этого у меня несколько заплесневел, и ничего интересного пока в голову не приходит, а в футурологических книгах лишь хаос и шум, из которого ничего не вытекает. Правда, сын мой очень мною доволен, потому что я привёз ему кроме чернил ещё паровую машину и большой шар-мяч с рукояткой, на котором можно скакать, как кенгуру, целый день.
Сам я не скачу: годы уже не те.
Вдобавок, и это, пожалуй, было единственное полезное дело: выдали мы Кшися Блоньского, — то есть свадьба была, а я в качестве водителя вёз его на “мерседесе” к венчанию, и то лишь мне мешало, что я нигде не мог достать водительской кепки, такой, с лакированным козырьком и серебряным шнурком. Это лучше бы выглядело, чем обычный наряд. Потом до поздней ночи толпа веселилась в доме Блоньских, — шампанское прямо из Франции, так как специально на свадьбу прилетела француженка из Парижа: вот такие у них связи…»{168}
19
В апреле 1973 года Станислава Лема избрали почётным членом общества Science Fiction Writers of America («Научные фантасты Америки»).
Нельзя сказать, что Лем к этому времени был широко известен англоязычному читателю, — на английский были переведены только рассказы и роман «Солярис»; но уже готовились к публикации романы «Непобедимый» и «Рукопись, найденная в ванне», а Майкл Кандель упорно работал над переводом «Кибериады». Но этого оказалось достаточно, чтобы пригласить писателя в общество. Так что очень вовремя появились и его статьи «Роботы в научной фантастике», «Введение в структурный анализ НФ», «Секс в научной фантастике», «Unitas Oppositorum: Проза Хорхе Луиса Борхеса».
Сам Лем изначально не считал факт своего принятия в SFWA каким-то особенным достижением, по крайней мере Майклу Канделю 11 апреля 1973 года он писал совершенно откровенно: «Тут SFWA предложило мне членство на выбор — почётное или действительное, но это дело деликатное, потому что, на мой взгляд, это вообще-то клуб баранов». К тому же в SFWA далеко не все считали деятельность Станислава Лема в области фантастоведения такой уж замечательной. Филип Фармер, фантаст весьма популярный, отнёсся довольно скептически к его статьям, а ещё дальше пошёл Филип Дик (чьё творчество, кстати, сам Станислав Лем выделял из общего потока американской фантастики).
Именно Дик 2 сентября 1974 года направил в ФБР следующее послание:
«Пересылаю вам письмо профессора Дарко Сувина — в дополнение к документам, переданным вам ранее. Это первая моя встреча с профессором Сувином. Он, а с ним марксисты, о которых я уже сообщал — Питер Фиттинг, Фредрик Джеймсон и Франц Роттенштайнер, — являются официальными агентами польского писателя Станислава Лема на Западе. Письмо профессора Сувина свидетельствует о значительном влиянии публикуемых ими “Исследований научной фантастики”. И дело не только в том, что все перечисленные мною лица являются марксистами, и даже не в том, что Фиттинг, Роттенштайнер и Сувин — иностранцы, сколько в том, что все они без исключения представляют собой звенья единой цепи передачи распоряжений от Станислава Лема, ведущего функционера Коммунистической партии. Возможно, этот Станислав Лем является целым комитетом, а не просто отдельным лицом, поскольку пишет разными стилями, иногда демонстрирует знание иностранных языков, а иногда — нет; комитетом, созданным партией для активной манипуляции нашим общественным мнением. Критические и педагогические публикации Станислава Лема являются прямой угрозой всей сфере нашей научной фантастики и свободному обмену мнениями и идеями в ней. Вдобавок к этому Питер Фиттинг постоянно готовит книжные обзоры для журналов Locus и Galaxy. Таким образом, Коммунистическая партия реально влияет на издательства в США, которые публикуют большое количество контролируемой ею научной фантастики.
Ранее я уже отмечал очевидное влияние указанных людей на нашу профессиональную организацию — Science Fiction Writers Of America. Влияние это проявляется через публикации научных статей, критику книг и, возможно, через контроль присуждения премий и почётных званий. Правда, кампания, направленная на возвеличивание и утверждение Станислава Лема в качестве крупного писателя и критика, начинает терять почву. Сегодня считается, что творческие способности Станислава Лема были сильно переоценены, а его грубая, оскорбительная и глубоко невежественная критика американской научной фантастики зашла так далеко, что оттолкнула от него всех, кроме самых прямых приверженцев его партии. Для нашей сферы и её чаяний было бы печально, если бы большая часть критики и публикаций оказалась под контролем анонимной группы из Кракова (Польша)…»{169}
Комментируя историю с этим письмом, переводчик В. Язневич язвительно заметил:
«Если бы Филип Дик догадался взять первые буквы фамилий главных символов коммунизма — Сталина, Ленина, Энгельса и Маркса (по-английски Stalin, Lenin, Engels, Marx), то в результате получил бы St. LEM, что могло бы стать для него ещё одним, возможно, главным аргументом того, что этот самый Станислав Лем, несомненно, является агентом КГБ, причём целым его террористическим (идеологическим) комитетом, раз уж St. LEM это не имя-фамилия польского писателя-человека, а псевдоним-аббревиатура…»
20
Весь этот скандал вызвала небольшая статья Станислава Лема «Science Fiction: безнадёжный случай — с исключениями», опубликованная в журнале «SF Commentary» осенью 1973 года. Вышла она со следующим примечанием автора: «Данное эссе является переработанной главой (“Социология научной фантастики”) из моей книги “Фантастика и футурология”. Первоначальный текст я в нескольких местах обострил полемикой, а также обсуждением творчества Филипа Дика. Признаюсь, что сделал это, полагаясь на недостаточный материал. Поскольку из произведений Дика я знал тогда только его рассказы и “Мечтают ли андроиды об электрических овцах?”, то о других судил по отзывам, помещённым в фэнзинах. Это повлияло на мою оценку романов Дика. Я назвал Дика “лучшим Ван Вогтом”, а это не так. Типичная ошибка — полагаться на ситуацию, господствующую в критике