[1362]. Разве что Яцек Дукай несколько охладил всеобщие восторги: «В мировой научной фантастике позиции Лема не так значительны, как может показаться из Польши. Это правда, что он единственный широко известный на Западе автор научной фантастики из Восточной Европы, но нужно соблюдать пропорции: его знают главным образом профессионалы, критики и писатели, он остается „академическим“ автором. Властителем дум массового читателя он не стал»[1363].
11 сентября 2001 года усилиями «Выдавництва литерацкого» должна была пройти «кибернетическая вечеринка» в честь Лема: ему вручили бы медаль за заслуги перед Малопольским воеводством; зачитали бы стихотворения Шимборской, Липской и Милоша в честь юбиляра; издательство опубликовало бы подготовленный совместно с читателями и Яжембским сборник из пятнадцати рассказов «Фантастический Лем», а 15-го на Главном рынке были запланированы гонки луноходов, парад двойников Лема и космический матч с тремя воротами между сборными «Политики», «Газеты выборчей» и «Тыгодника повшехного». Вдобавок в краковских кинотеатрах прошла бы ретроспектива фильмов по книгам Лема. Но именно 11 сентября произошел крупнейший теракт в истории планеты, что выглядело даже символично: катастрофа пришлась на юбилей великого катастрофиста. Празднование было ограничено торжественным приемом (хотя ретроспективу фильмов и выход сборника отменять не стали). «Он уже давно видит приближающуюся глобальную трагедию и ничего не может поделать, потому что его предупреждений не слушают, – написал Марек Орамус на следующий день после теракта. – Самые лучшие свои произведения он написал, стремясь исправить положение в мире, но со временем понял, что таким образом ему не удастся предотвратить апокалипсиса»[1364].
События в США заставили Лема ужесточить свое отношение к исламу. «Трудно представить монотеистическую религию, более раздробленную, чем ислам. Одни говорят, что это сама мягкость во имя Бога милосердного, другие – что убили несколько тысяч неверных, поэтому слава Аллаху! На все находится объяснение <…> Атака Аль-Каиды нанесла вред не только Америке, но и всему миру, кроме двух стран – России и Китая, которые немного чересчур повернулись в сторону Запада. Однако я не верю в чудесные перемены и предполагаю, что, когда изменится политическая конъюнктура, они, словно отпущенная пружина, вернутся на старые пути развития»[1365]. «Трудно вам живется с неверием?» – спросила его журналистка «Политики». «Нет такого вопроса, трудно или нет, – ответил Лем. – Теоретически, если бы у человека были четыре ноги, он прочнее стоял бы на земле, даже напившись. Но зачем об этом задумываться, если ноги всего две? <…> Кроме того, где он, этот рай? И какой он? Христианский? В Коране написано, что умерших ждут гурии, которые будут им поклоняться. Отсюда можно предположить, что все удирали бы из христианского рая в мусульманский, чтобы вечно ощущать прикосновения поклонниц. А что бы мы делали в раю с ногами, руками и зубами – ведь тела, кажется, должны воскреснуть? Там дают мороженое?»[1366]
В апреле 2002 года Лем опять оказался на прицеле у правых, хотя и не по своей вине. Одна из радиостанций при участии Министерства образования устроила диктант для дислектиков, использовав для этого только что изданную книгу текстов, которые когда-то Лем экспромтом диктовал своему племяннику. Некоторые особенно въедливые политики заглянули в книгу и ужаснулись черному юмору писателя. Вспыхнул скандал, который докатился аж до Сейма. Лига польских семей даже обвинила Лема в пропаганде каннибализма[1367].
В следующем месяце вышло переиздание «Так говорил… Лем» с добавлением новых бесед с Бересем и с включением фрагмента, удаленного из сборника в 1987 году. В «Тыгоднике повшехном» в связи с выходом книги отметили, что на Лема больше не взирают как на пророка: «Он и раньше не был апологетом цивилизации. Но раньше его внимательно читали и комментировали <…> Когда Бересь в 80-е годы читал доклад о Леме, зал был не только полон, но докладчик еще и вынужден был парировать нападки за совершенно невинные высказывания Лема об отце Кольбе. Когда (тоже в 80-е годы) во Вроцлав приехал Ежи Яжембский, чтобы в рамках Недели христианской культуры рассказать о Боге атеистов (Лема, Шульца и Гомбровича), желающие его послушать не поместились в костеле. Ныне же, и Лем это прекрасно понимает, к нему приклеился ярлык ворчуна»[1368]. Зато краковский критик Вацлав Крупиньский остался в полном восторге: «Я никогда не был любителем SF, не восхищали меня миры фантастики и футурологии, космология, астрофизика и планетология были мне столь же чужды, как живущим на Висле достаток и уважение к закону <…> но то, что говорит Лем, меня увлекло <…> В мире так называемой политкорректности, в мире пресных суждений эти интервью, идущие наперекор национальным заблуждениям и мифам, имеют особую ценность»[1369]. А вот Влодзимеж Юраш отметил, что научная проницательность Лема не соответствует его политическому чутью: «Говоря о политике, [Лем] не может уберечься от банальности и схематизма, происходящих напрямую из польской версии политкорректности, в которой главной угрозой демократии уже двенадцать лет считаются церковь и религия. Протест, хотя по иным причинам, вызывают и другие политические диагнозы Лема, очевидные до банальности. „Они сражаются друг с другом за власть, а не за благополучие общества. Когда богатые дерутся, у бедных чубы трещат“, – говорит Лем. Ну правда, жаль тратить столь острый ум на такие заявления… „Так говорил… Лем“ – книга очень грустная. Прежде всего потому, что писатель, досконально проанализировав и продумав основополагающие проб-ЛЕМы Вселенной и человека, не оставляет роду людскому никаких шансов»[1370].
В подобном ключе высказались и авторы статьи о взгляде Лема на роль научных открытий в развитии цивилизации, вышедшей в журнале Świat nauki («Сьвят науки»/«Мир науки»): «В последнее время он издает исключительно публицистику, которую можно назвать слабой или очень слабой. „Мегабитовая бомба“, „Милые времена“, „Мгновение“ или „ДиЛЕМмы“ (вышедшие в 2003 году) разят близорукостью. Лем снова и снова доказывает в них, как плох интернет и почему он приведет нас к гибели, рисует картины страшного перенаселения (которые уже потеряли актуальность) или переживает за судьбу вымирающих рыб. К сожалению, это творчество все больше напоминает сетования брюзгливого старика на испорченность молодежи. Раздражает горечь Лема по поводу якобы недооценки его заслуг миром. Хотя книги краковского писателя переведены на 40 языков, а тиражи насчитывают миллионы экземпляров, его явно задевает большой успех „Гарри Поттера“. Лем также говорит без обиняков, что ему принадлежит статус великого мудреца, к которому будут приходить паломники и спрашивать: „Учитель, что ты думаешь об этом?“ В своих публицистических текстах он постоянно напоминает, что уже о чем-то говорил и что-то предвидел. Эта несносная манера стала правилом его новейших публикаций»[1371]. Столь неуважительное отношение к мастеру задело одного из сотрудников журнала, который назвал статью «предвзятой, поверхностной и недобросовестной». Но авторы в ответ даже ужесточили свои оценки: «Нам казалось, что приведенные высказывания Лема о современных технологиях не требуют комментария. Ведь его утверждение, например, о том, что старые автомобили были лучше современных, набитых сложной электроникой, просто смешны. Конечно, сегодня уже недостаточно выкрутить и продуть стартер, как это сделал писатель со своей старой машиной. Зато у нас есть сеть специализированных сервисов, работающих 24 часа в сутки, а кроме того, автомобили куда меньше ломаются, они куда безопаснее и удобнее, чем те, что были 30 и 40 лет назад. А чем объяснить лемовскую фобию банковской карты? Трудно всерьез воспринимать аргумент, что данное изобретение облегчит работу ворам. Наконец, какую ценность имеют постоянные нападки Лема на интернет? Особенно ввиду того, что краковский писатель не пользуется ни компьютером, ни интернетом. Тем временем его главный упрек звучит так: там полно хлама и порнографии. Это правда, но не следует ли в таком случае ликвидировать книжные магазины, где на полках стоит множество скверных книг? Нам для того и дан разум, чтобы выбирать хорошее и ценное. То же самое и с интернетом»[1372].
Действительно, трудно не заметить, что в поздней публицистике Лема навязчиво пробивается ностальгия по старым добрым временам, особенно по родному городу. Когда в ноябре 2002 года Лему преподнесли украинское издание «Высокого Замка» с фотографиями Львова, он так расчувствовался, что заявил в «Тыгоднике повшехном»: Львов более польский, чем Вроцлав немецкий[1373]. А уж в текстах, составивших последний его сборник «Раса хищников», Лем вспоминает родной город по поводу и без.
Конец 2002 года был отмечен бесчисленными статьями о фильме Содерберга «Солярис» – одни ожидали финансового успеха[1374], другие пророчили кассовый провал[1375]. Но все сходились во мнении, что Содерберг и Кэмерон обманули ожидания: вместо зрелищного голливудского полотна сняли «более европейское кино, чем делают сейчас в Европе». В итоге фильм получил благоприятные отзывы критиков, но не привлек много зрителей. «Можно вывезти фильм из России, но нельзя Россию вывезти из фильма, – написали в „Вашингтон пост“, имея в виду влияние Тарковского. – „Солярис“ Содерберга скорее русский, чем американский»