[782]. Уже 15 декабря среди требований манифестантов появился лозунг исключить членов ПОРП из состава профсоюзных органов на предприятиях. На третий день волнений в Гданьске появился президиум совета делегатов рабочих верфей, куда вошел 27-летний электрик Лех Валенса. Выступления к тому времени распространились на Эльблонг и Слупск.
Тем временем важные события происходили в Москве. В первой половине дня 16 декабря прошла встреча польского посла в СССР Яна Птасиньского с ответственным за международные дела секретарем ЦК КПСС Константином Катушевым. Последний среди прочего спросил Птасиньского, что тот думает о Гереке. Посол ясно дал понять, что перемены в верхах назрели, что в экономике сложилась удручающая ситуация и что «рабочий класс давно выражает недовольство», а партийный актив теряет доверие к руководству партии и государства, но Герек не является тем человеком, который может разрешить кризис («не по Сеньке шапка»). В своих воспоминаниях Птасиньский утверждал, будто в польской верхушке ни для кого не было секретом благоволение, которое советское руководство испытывало к Гереку. В разговоре с Катушевым посол, по его утверждению, поддержал кандидатуру катовицкого «вождя» на место премьера (упомянув, впрочем, и Мочара), но, как видно, не очень хотел видеть его в качестве первого секретаря ЦК. Это не удивительно, если учесть, что Птасиньский всегда входил в число приверженцев Мочара[783]. В тот же день, как вспоминал ответственный за польские дела секретарь ЦК Петр Костиков, КГБ получил из Варшавы «сигнал» о том, что у Мочара есть концепция разрешения кризиса путем отстранения от власти по состоянию здоровья Гомулки при формальном сохранении за ним поста первого секретаря. Концепция эта якобы уже была согласована с Гомулкой. Однако вместо поддержки лидера «партизан» КГБ извлек на свет божий «дело Мочара», составленное его противниками. Дело это немедленно раздали заинтересованным лицам из советского руководства[784]. Вечером 16 декабря польский представитель в Совете экономической взаимопомощи Петр Ярошевич встретился с Косыгиным. Как вспоминал Ярошевич много лет спустя, советский премьер заявил, что за событиями в Польше видна рука провокаторов, а Гомулка, к сожалению, не в состоянии справиться с ситуацией. Однако Мочар тоже не подходит на роль первого секретаря, так как он двуличный человек и антисемит с диктаторскими замашками. Косыгин также отверг мысль о «братской помощи» со стороны советской армии: «<…> Не рассчитывайте на интервенцию. Вы должны сами взять ситуацию под контроль. Не будет никакой военной интервенции СССР в Польше. Мы по сей день не вылезли из политических и экономических проблем в отношениях с Западом после интервенции в Чехословакии. Мы подорвали собственный авторитет и авторитет всех компартий в Европе <…> Нельзя каждые два года устраивать на мировой арене подобные зрелища». На следующий день Ярошевич улетел в Польшу. Вероятно, тогда же Гереку было передано мнение «советских товарищей»[785].
17 декабря вошло в историю страны как «черный четверг». Рано утром гдыньские судостроители прибыли к верфи им. Парижской коммуны, однако военно-милицейский кордон отказался пропустить их. В мегафоны объявили, чтобы рабочие расходились по домам, но никто не подчинился, так как днем раньше глава местной парторганизации Станислав Коцёлек уговаривал всех вернуться на работу. Поэтому толпа, состоявшая примерно из 3000 человек, попыталась силой пробиться на верфь. Солдаты дали залп в воздух, а затем под ноги напиравшим людям. Вследствие рикошета от мостовой один человек погиб, многие были ранены. Рабочие отступили, а затем были разогнаны прибывшим батальоном милиции, который пустил в ход огнестрельное оружие. Протестующие, собравшись возле железнодорожной станции Гдыня Особова, соединились с группами, бежавшими от верфи им. Парижской коммуны, и напали на солдат, охранявших подходы к зданию горсовета и горкома ПОРП. Примерно 1000 человек направились к городскому управлению милиции. Возле здания горкома партии завязалось настоящее сражение. Силы правопорядка ввели в действие вертолеты, с которых в протестующих бросали гранаты со слезоточивым газом. На одном из вертолетов летал заместитель министра обороны Гжегож Корчыньский и швырял петарды, азартно приговаривая: «Получи!»[786] Возле станции Гдыня Верфь пятитысячная толпа, напав на отряды милиции и армии, захватила локомотив с нефтью и подожгла эстакаду. Милиция, в которую стреляли из толпы, была вынуждена ретироваться, солдаты дали несколько залпов в воздух и под ноги напирающим людям. Немало протестующих пострадало от рикошетов. Демонстранты отступили. В это же время другая толпа попыталась захватить бензозаправку возле президиума райсовета. Послышались призывы: «Взорвать ее!» Солдаты сумели оттеснить манифестантов. По улицам Гдыни шли осененные окровавленными польскими флагами траурные процессии, сопровождавшие тела убитых участников протестов, которых несли на створках дверей. Милиция атаковала эти шествия, многих схваченных увозили в обгоревшее здание горсовета, где жестоко избивали. Всего за 17 декабря в Гдыне от пуль погибли восемнадцать человек[787].
Не утихали яростные столкновения в Эльблонге, Слупске и Гданьске. По стране прокатилась стачечная волна: перерывы в работе были отмечены на предприятиях Вроцлава, Варшавы, Кракова, Нысы, Ченстоховы, Лодзи, Калиша. Возле здания воеводского парткома в Щецине собрались до 15 000 человек. В окна партийного комитета полетели бутылки с бензином, там вспыхнул пожар. Солдаты и милиционеры, охранявшие здание, не смогли разогнать толпу, но оружия не применяли. Юрисконсульт щецинского гарнизона вспоминал спустя десять лет, как ему довелось в тот день стать свидетелем драматичного разговора по телефону. Из пылающего здания воеводского комитета ПОРП в штаб 12-й дивизии позвонил находящийся там полковник Г. Земяньский. «Я услышал жуткий крик телефонистки: „Спасите! Мы горим!“ Никогда не забуду этого крика. И тогда полковник Древновский (заместитель комдива по политической части. – В. В.) начал орать: „Полковник Земяньский, приказываю открыть огонь“. На что услышал ответ <…> „Гражданин полковник, я отказываюсь выполнять приказ“. А затем мы услышали: „В кого я, черт возьми, буду стрелять? Там женщины и дети“». Работники парткома уходили через задние окна дворами, словно подпольщики[788].
По словам советского вице-консула, во время захвата щецинского парткома «из окон здания комитета выбрасывали мягкие кресла, цветы, диваны и призывали толпу смотреть, как, в каких условиях работала „красная буржуазия“»[789]. На площадь прибыли пожарные, однако демонстранты не пустили их к горящему партийному комитету. Дом партии был разгромлен и сожжен. Солдаты на бэтээрах, не вмешивались в происходящее. Были даже попытки братания с ними демонстрантов, на нескольких боевых машинах протестующие поставили картонные транспаранты с лозунгами вроде: «Единство во имя рабочих верфи» и «Требуем поднять зарплаты»[790]. Бóльшая часть толпы (около 10 000 человек) переместилась вслед за убегающими милиционерами к зданию воеводского управления милиции, находившемуся на той же площади. Там были сосредоточены и основные силы армии и милиции. С помощью бутылок с бензином были подожжены два строения воеводского управления милиции и здание воеводского совета профсоюзов, протестующие атаковали прокуратуру и тюрьму, подожгли три бэтээра и три танка.
В этот день в Варшаве собралась на совещание узкая верхушка, Мочар как ответственный за армию и милицию отчитывался об общей ситуации и действиях силовых структур. В частности, упомянул о бурном митинге работников варшавской фабрики транспортного оборудования «Окэнче». Гомулка взорвался: «С этим Окэнчем надо покончить раз и навсегда. Там есть большая группа скандалистов. Они уже однажды бастовали, когда товарища Спыхальского выбрали председателем Государственного совета. Кричали, что он еврей или его жена еврейка. Это самый худший сектантский элемент, состоящий из бывших гэбистов и офицеров». Первый секретарь требовал принимать более решительные меры, проявлять инициативу местным органам власти, а не ждать от него указаний, негодовал на отсутствие исчерпывающей информации от МВД: «Нужно их всех прошерстить… Так делается во всем мире (Мочар вставил: „Конечно!“). Но у нас этого не сделали!» В 13:15 в комнату для совещаний вошел Клишко, вернувшийся из Гдыни. Доложил: «В Гдыни 11 убитых. Дошло до столкновения с толпой числом около 3000 человек, в солдат стреляли, есть раненые. Введен комендантский час»[791]. Обсудить слова Клишко собравшиеся не успели, потому что позвонил Брежнев. Советский лидер хотел услышать из первых уст, как дошло до таких острых столкновений между гражданами и органами правопорядка, чем вызваны массовые протесты и справятся ли «польские товарищи» своими силами. Эту последнюю фразу можно было бы истолковать как намек на ввод советских войск, но на самом деле Брежнев имел в виду всего лишь политическую поддержку и денежный заем для поправки экономической ситуации. Гомулка ответил, что выступления имеют политическую подоплеку и ПОРП сама справится с ними. Брежнев сомневался, не слишком ли круто польская верхушка взялась за собственный народ, спрашивал: «Если вы стреляете в рабочих, с кем будете строить социализм?» Гомулка твердо держался мнения, что за событиями стоят провокаторы и контрреволюционеры[792]. Закончив беседу, первый секретарь вернулся в комнату для совещаний и кратко пересказал коллегам содержание разговора, будучи явно недоволен вопросами Брежнева. Секретарь занес в протокол: «У товарища Гомулки наблюдаются явные признаки психического и физического надлома»