Вечером Политбюро собралось вновь. Гомулка немного пришел в себя и произнес небольшую речь, вкратце изложив свои взгляды на происходящее: «<…> Партия вернула Польше западные земли, а теперь там горят партийные здания. Это враг бьет по партии. Изменение цен было лишь предлогом <…> Противнику удалось вызвать волнения, особенно среди молодежи. Ее руками сжигаются сейчас партийные комитеты на западных землях. А мы всего несколько дней назад подписали договор с ФРГ о признании этих земель <…> Враг хочет сделать из Польши самое слабое звено социалистического лагеря. В прошлом молодежь много раз манифестировала и пела „Еще Польша не погибла“ и вела страну к гибели. Мы всегда в нашей истории шли от поражения к поражению. Сейчас многое зависит от состояния партии. Враг не должен тешиться иллюзиями, что сможет вырвать Польшу из социалистического лагеря. Он хочет вызвать большое кровопролитие. Партия должна дать соответствующий ответ. Нужно обратить внимание на наивную молодежь <…> Нужно разъяснить, что та самая молодежь, которая сегодня поджигает здания и громит, завтра может заплатить за это потерей страны, в которой выросла <…> Если волнения начнутся в других городах, придется применять оружие. Иначе войдут советские войска. Тогда мы уже ничего не будем стоить. Тогда ни партия, ни правительство не будут уже обладать авторитетом. Наше положение хуже, чем в Чехословакии. Наша молодежь воспитана на бунтарских, героических традициях. Это глупое воспитание. Позитивным явлением видится то, что студенты сохраняют спокойствие. Перегорели в марте 1968 года. В письме к парторганизациям необходимо сказать о том, чего удалось достичь врагу. Если бы эти события произошли до 7 декабря, не был бы подписан договор с ФРГ. Сейчас звучат даже требования отдать верфь немцам: тогда, мол, будем лучше зарабатывать»[794].
18 декабря столкновения пошли на убыль, но это никого не обнадежило. Вечером на домашний телефон Гомулки опять позвонил Брежнев и заявил, что советский посол должен передать ему письмо Политбюро ЦК КПСС. Гомулка очень плохо себя чувствовал и потому предложил принять посла завтра. Однако советский лидер настаивал на немедленном вручении. Тогда первый секретарь предложил отдать письмо премьеру Циранкевичу. Брежнев согласился. В письме шла речь о необходимости скорейшего политического решения кризиса для того, чтобы заручиться поддержкой рабочего класса. За обтекаемыми фразами скрывалась простая мысль: без перестановок в высших эшелонах власти не обойтись. Гомулка, еще не зная содержания письма, которое фактически призывало его уйти в отставку, объявил о созыве в субботу общего собрания Политбюро. А в ночь с 18-го на 19-е в Катовице прошла встреча заведующего Административным отделом ЦК Станислава Кани и заместителя министра внутренних дел Франтишека Шляхцица с Гереком, на которой последний дал согласие возглавить партию[795].
19 декабря в Щецине образовался стачком, впервые в истории советского блока потребовавший от властей согласия на независимый профсоюз. Побывавший там спустя два дня советский вице-консул так описывал обстановку: «<…> Щецин выглядел по-фронтовому. Сгоревшие и недогоревшие здания охранялись. В городе было много побитых витрин и окон, патрулировали военнослужащие Войска Польского и усиленные наряды милиции. Предприятия не работали. Въезды в порт были заблокированы. Верфи охранялись с двух сторон, снаружи милицией, внутри – бастующими. Близлежащие улицы к верфям были перекрыты. Трамваи, автобусы, автомашины, заборы и здания были расписаны различными лозунгами. Над входами в предприятия и некоторые учреждения были вывешены плакаты. Надписи и лозунги были следующего содержания: „Мы бастуем!“, „Экономическая забастовка“, „Мы поддерживаем экономическую, а не политическую забастовку“, „Мы поддерживаем судостроителей“, „Требования судостроителей являются требованиями рабочего класса“, „Сталин, встань и посмотри: Польша и Россия гибнут“, „Солдаты! Вступайте в борьбу за наше общее правое дело“, „Судостроители! Мы с вами“, „Докеры продолжают забастовку“, „Мы солидарны с судостроителями и требуем снижения цен на продовольственные товары и повышения зарплаты“, „Снижение цен – гарантия спокойствия“ <…> На реке Одер, напротив Президиума Воеводского Народного Совета, были поставлены на вахту средний десантный корабль и два бронекатера. На Набережной стояли два бронетранспортера с солдатами. Милиция усиленно патрулировала город. Большинство лозунгов, призывающих к забастовке, еще не были сняты»[796].
19 декабря в Варшаве опять собралось Политбюро. В самом начале в комнату заседаний ввезли на каталке первого секретаря, который сообщил, что отправляется в больницу, а свои предложения по текущим делам уже передал нескольким коллегам. После этого, опираясь на своего помощника, Гомулка спустился вниз, сел в машину и уехал. Как вспоминал его секретарь, «Гомулка был тогда в тяжелом состоянии. Аж больно смотреть. С трудом ориентировался, у него упало зрение. Казалось, его разбил то ли инфаркт, то ли инсульт <…> Никогда мы его таким не видели. Он всегда был в хорошей физической форме. А сейчас было заметно, что он очень болен»[797].
Далее начались прения. Очень драматично выступал прибывший из Гданьска Коцёлек – фаворит Гомулки, понимавший, что с падением высокого покровителя приходит конец и ему. По воспоминаниям одного из членов польского ареопага, он был совершенно сломлен и рассказывал, что партийные структуры в городе рухнули[798]. Министр обороны Войцех Ярузельский предупредил, что, если волнения начнутся в Варшаве, он не гарантирует безопасности ЦК, и сослался при этом на разговор с советским коллегой Андреем Гречко, который тоже говорил о необходимости «политического решения». Ярузельский упомянул, что в той беседе он обрисовал ситуацию в лучшем свете, чем она есть на самом деле, дабы «не втягивать дополнительные военные рычаги» (читай: силы ОВД). Ему вторил Коцёлек: «<…> Возможно, мы приблизились к такой ситуации, когда уже не наша армия будет наводить порядок».
Наконец, все решили избрать новым главой партии Герека. «<…> у всех здесь присутствующих останутся свои воспоминания от времени сотрудничества с товарищем Гомулкой, – подытожил собрание Циранкевич. – К сожалению, не всегда мы могли озвучить наши сомнения. Я был рядом с товарищем Гомулкой с 1945 года – еще в качестве генерального секретаря Польской социалистической партии. И тогда я еще мог говорить какие-то вещи. Затем авторитет (Гомулки. – В. В.) возрос, и это уже не позволяло говорить определенных вещей. В 1956 году насколько возможно я способствовал тому развитию ситуации, которое осуществилось на практике. Часто в отношениях с товарищем Гомулкой не хотелось доводить дело до конфликта. Я глубоко переживал познанские события и переживаю то, что происходит сейчас. С понедельника нам угрожает обострение ситуации в Варшаве. Напряжение сильно, люди ждут решения. Мы должны сказать, что товарищ Веслав болен и кто теперь возглавляет партию. Нужно найти подходящие формы улаживания этого вопроса. Необходимо заявление о болезни товарища Веслава и информация, кто руководит Центральным комитетом. Пленум не может принимать постановлений по экономике без улаживания кадровых вопросов»[799].
Кроме Гомулки, в отставку отправили еще несколько человек, в том числе Циранкевича, которого сменил Ярошевич. И на этом изменения закончились. Поляки не только не дождались отмены новых цен, но и услышали призыв от партийных органов взять на себя повышенные обязательства. Это вызвало в середине января 1971 года вторую волну забастовок, причем в феврале к предприятиям Побережья присоединилась и Лодзь, где прекратили работу ткачихи. Требование отделить профсоюзы от партии стало повсеместным. Герек вынужден был 25 января лично встретиться с гданьскими верфевиками. Эту встречу показали в теленовостях, где сюжет смонтировали таким образом, будто на слова нового лидера: «Поднять страну мы можем только сообща. Ну как, поможете?» – ответом было единодушное: «Поможем!» На самом деле ничего такого не было, но это «Поможем!» стало лейтмотивом пропаганды чуть ли не до конца герековского руководства[800].
В итоге новые цены, как и повышенные нормы, отменили, но профсоюзы остались под контролем партии. Единственную попытку отстоять завоевания рабочего протеста предприняли верфевики Щецина, где прошли перевыборы всех органов управления на предприятии, причем к ним не допустили ни дирекцию, ни парторганизацию. Однако в течение года органы власти сумели выдавить всех лидеров протеста с верфи (один даже погиб при неясных обстоятельствах), а затем на очередном конгрессе профсоюзы подтвердили свою подчиненность ПОРП. Лех Валенса продержался на работе до 1976 года очевидно благодаря тайному сотрудничеству с госбезопасностью. Но как только он его разорвал тут же был уволен.
Пресса до конца 1970 года избегала говорить не только об отгремевшем восстании, но и о прежнем руководстве страны. После Нового года редакции газет и журналов наконец получили инструкции, как следует писать о декабрьском кризисе: разрешалось критиковать порочные явления, присущие минувшему периоду, но без упоминания лиц, связанных с ним. Газеты запестрели словами «бюрократизм», «формализм», «отсутствие связей между центральными органами и массами», «нарушение принципа демократического централизма». Все это сопровождалось заклинаниями о «новом стиле в управлении», который долженствовал прийти на смену прежнему вождизму. Временами в это нагромождение суконных фраз просачивалась живая речь рабочих, произнесенная на различных собраниях и встречах с представителями властей. Например, гданьская газета Głos Wybrzeża («Глос Выбжежа»/«Голос Побережья») 15 января процитировала слова одного из работников щецинской верфи им. Варского, сказанные на