живать диссидентское движение. Кроме Найдера, работой Соглашения руководили хорошо знакомые Лему люди: Киёвский, Щепаньский, Бартошевский и другие[919]. Материалы Соглашения передавались за рубеж, где выходили, объединенные в брошюры, несколько раз в год. Отличительной чертой Соглашения (уже следующей из названия) было то, что его участники главной целью видели не реформирование системы, а завоевание Польшей полноценного суверенитета, то есть избавление от доминирующей позиции СССР. Поправки к Конституции, юридически закреплявшие принадлежность Польши к советскому блоку, лишили интеллигенцию, даже лояльную, всяческих иллюзий на этот счет.
В июне 1976 года Лема пригласили на Еврокон в Познань, которую неутомимый Хрущевский старательно превращал в один из центров европейской фантастики. Лем должен был стать там одной из главных фигур, но, как назло, ему срочно понадобилась операция на простате. По той же причине Лему не удалось лично получить государственную награду первой степени – ее выслали ему на дом (что интересно, на присуждение его выдвинули такие разные люди, как Щепаньский и Жукровский[920]). Лем не очень доверял врачам, а потому обратился к своему западногерманскому агенту Вольфгангу Тадевальду с просьбой прислать медицинскую литературу о простатите, изданную не позже прошлого года[921]. В итоге согласился лечь под скальпель. «Операцию провели самой современной техникой, – написал 23 июня в дневнике Щепаньский, посетивший товарища в катовицкой клинике, – но в больнице не работают раковины и никто не чистит унитазов. У них нет простейших лекарств. Я обегал весь город, чтобы раздобыть бутылочку парафинового масла»[922].
Не успел Лем вернуться в Краков, как начались послеоперационные осложнения, из-за чего пришлось срочно доставлять его обратно в Катовице, поскольку краковские врачи не взялись исправлять дело рук силезских коллег. Жена с сыном, отдыхавшие тогда в Доме писателей на балтийском побережье, срочно приехали домой, причем добирались через всю страну на такси, ибо не нашлось билетов ни на поезд, ни на самолет[923].
Все это происходило в момент нового общественного потрясения, вызванного, конечно же, резким (на 70 %) повышением цен. Герек учел ошибку Гомулки и прибегнул к этой мере не в преддверии Рождества, а в конце июня, когда не только не ожидалось праздников, но и масса людей выехала в отпуска. Кроме того, на всякий случай призвали на военные сборы многих диссидентов. Народ готовили к непопулярной мере с начала месяца, когда пресса наполнилась статьями о безработице в капиталистических странах и о росте цен на продовольствие во всем миру. Эффектом стала лихорадочная скупка населением продуктов питания[924].
24 июня 1976 года в Сейме выступил премьер Ярошевич, предложивший депутатам принять проект «некоторых изменений в структуре цен» (слово «повышение» не прозвучало ни разу). Вслед за ним на трибуну поднялся глава фракции ПОРП Эдвард Бабюх и от имени всех партий поддержал проект, но предложил провести на предприятиях и в учреждениях консультации с коллективами на предмет лучшего внедрения «изменений». После чего Сейм, естественно, утвердил все предложения[925]. Учитывая, что все происходило в четверг, на «консультации» отводились всего три дня, включая воскресенье.
Ответом народа стали забастовки, начавшиеся по всей Польше утром 25-го. В Радоме рабочие оружейного завода высыпали на улицу и, размахивая национальными флагами, ринулись к зданию воеводского парткома, обрастая по пути работниками других предприятий. Глава парткома попытался вести переговоры с манифестантами, но когда самовольно проникшие внутрь здания рабочие обнаружили в буфете запасы ветчины и колбасы, которых давно не видели в магазинах (а некоторых сортов не видели вообще никогда), ярость вырвалась наружу. Партком разграбили и сожгли, но перед этим кто-то успел вместо красного флага вывесить на крыше национальное польское знамя. Вскоре к месту событий подтянулись механизированные отряды милиции (ZOMO) и начались уличные бои, сопровождавшиеся строительством баррикад, забрасыванием правоохранителей камнями и разгромом окрестных магазинов. Погибли два демонстранта, множество были ранены и арестованы[926]. Схватки с милицией произошли также в Плоцке, где поход к парткому организовали рабочие крупнейшего в стране нефтеперерабатывающего завода. Под Варшавой рабочие тракторного завода «Урсус» перекрыли железнодорожные пути, но вскоре были разогнаны милицией. Несмотря на то что все акции протеста были быстро подавлены, напуганное правительство в тот же день отменило повышение цен.
А уже 26 июня начался милицейский террор, длившийся до конца июля и плавно перетекший в террор судейский. Подозреваемых хватали на улице, в квартирах, по дороге на работу и даже в поездах. Поводом могло быть что угодно: одна женщина провела месяц под арестом за то, что плохо высказывалась о милиции, возвращаясь из отпуска; еще один человек попал под арест за фотоаппарат, с которым шел со свадьбы товарища. В Радоме многих задержанных, прежде чем доставить в отделение милиции, заставляли собирать на улице валявшиеся после столкновений вещи, а потом арестовывали за грабеж. Не соблюдалась даже та видимость закона, которой система придерживалась ранее: обыски без ордера, многодневные аресты без предъявления обвинения, прогон задержанных меж двух линий милиционеров, бивших их резиновыми дубинками («тропа здоровья», как ее называли сами правоохранители), превратились в обыденность. Об адвокатах и речи не шло[927]. Обвиняемых приговаривали либо к высоким штрафам, либо к срокам вплоть до десяти лет. Приговоры носили случайный характер: необходимо было отправить за решетку некоторое количество людей, независимо от степени их вины – достаточно было подтвердить, что они находились в районе столкновений, и это служило доказательством их участия в нападениях на милиционеров и погромах государственных учреждений (причем не уточнялось, какие именно учреждения подверглись погромам)[928]. Разумеется, не обошлось без массовых увольнений и исключений из партии.
Пресса умудрилась почти «не заметить» рабочих выступлений: кратко говорилось о хулиганских выходках во время «консультаций», каковые консультации позволили внести коррективы в решение правительства, что и задумывалось. В таком духе высказался, например, Махеек, который, кроме того, выступил на одном из митингов в поддержку власти, которые активно собирали сразу после волны протестов. По его утверждению, после массового митинга в Катовице, где выступили Герек и Ярошевич, «благодаря всесторонним и углубленным моральным и экономическим консультациям, исключившим демагогию, усилилось не только всеобщее желание помочь правительству в решении ценовой проблемы, но также желание обезопаситься на будущее перед неожиданностями»[929]. Воздействие пропаганды оказалось так сильно, что ему поддались даже несгибаемые оппозиционеры. Когда Куронь и Модзелевский составили воззвание с призывом создавать независимые профсоюзы, практически все отказались его подписать, даже Слонимский, который заявил, что не может поддержать «насилие»[930]. А 4 июля Слонимский вдруг погиб в автомобильной аварии. Среди писателей немедленно разнесся слух, что трагедию подстроили власти[931]. Подозрение укрепилось, когда в середине июля неизвестные избили радомского ксёндза Романа Котляжа, который спустя месяц скончался. Котляж активно выступал в поддержку участников протеста и давно уже был на прицеле у Службы безопасности.
Смерть Слонимского – неформального лидера литературной оппозиции – не выбила почвы из-под ног диссидентов, наоборот, разозлила их. Летом 1976 года писатели словно утратили страх перед публикациями за границей. К июлю Гедройц получил столько рукописей из Польши, сколько не получал за двадцать лет. А в начале августа Анджеевский обратился с открытым письмом поддержки к участникам протестов, которое озвучила «Свободная Европа». И это не навлекло на него никаких репрессий. Возможно, власти опасались идти на крайние меры ввиду напряженной обстановки: поскольку цены пришлось вернуть к прежнему уровню, запустили «план Б» и ввели карточки на сахар, официально поименованные «товарными билетами». В этой ситуации было не до репрессий против интеллигенции.
А та опять пришла в движение и начала собирать деньги для потерявших работу и их семей, а также подыскивать адвокатов подсудимым. Поначалу этим занималась молодежь из варшавского клуба католической интеллигенции вкупе с бывшими участниками «Ватаги бродяг» и неугомонным Липским. Потом к ним присоединились Анджеевский, Пайдак, Куронь, Бараньчак и другие. Возникла идея создать общественную организацию, которая занималась бы этим на постоянной основе. Название придумали быстро – Комитет защиты рабочих. Его создатели не думали скрываться от власти, напротив, выступили с открытым заявлением, сославшись на Заключительный акт конференции в Хельсинки, гарантировавший соблюдение прав человека. Анджеевский передал этот документ председателю Сейма. Все были уверены, что Комитет тут же арестуют в полном составе, но – нет, его не тронули: Герек то ли еще находился в нокдауне, то ли просто недооценил опасность, исходившую от организации[932].
Появление Комитета защиты рабочих неожиданным образом погубило серию «Станислав Лем рекомендует», поскольку с организацией сотрудничали переводчики запланированных к выпуску книг Витольд Домбровский (работавший над «Пикником на обочине» Стругацких) и Станислав Бараньчак (корпевший над «Волшебником Земноморья» Ле Гуин). Книгу советских фантастов все же удалось протолкнуть в типографию, но фамилия Бараньчака, которого к тому времени выгнали из Познанского университета и журнала «Нурт», оказалась непроходной. Лем пытался договориться, чтобы вместо Бараньчака переводчиком указали его жену, однако вето наложил сам секретарь ЦК Ежи Лукашевич, отвечавший за культуру, прессу и пропаганду