— Граф, я не хочу, чтобы митрополит Платон здесь находился, — шепнул Павел Петрович на ухо Безбородко.
Ну, как шепнул? До уха канцлера Павел не дорос, да и не так, чтобы он тихо говорил. Слова были услышаны многими.
Павел Петрович первоначально взял с собой в поездку Новгородского митрополита Гавриила. Митрополита же Московского Платона Павел считал прихлебателем и потакателем прескверных выходок матушки Екатерины Алексеевны. Если он позволял ей столько греховного падения, а по слухам, так и благословил брак матушки с ненавистным Потёмкиным, то не имел права возлагать корону на государя.
— Коли не желаете, Ваше Величество, кабы я возложил корону на вас, то воля ваша. Погляжу, яко вас коронуют иные, — сказал митрополит Московский Платон, услышав, что именно Павел говорил канцлеру.
Павел Петрович хотел воспротивиться. Он зло посмотрел на Платона, задрав голову, тяжело подышал, но сдержался. Не стал император перечить одному из влиятельнейших иерархов русской православной церкви. Не то чтобы государь опасался Платона или даже порицания и вражды с церковью. Он просто воздержался от того, чтобы не омрачать важное мероприятие. Ну, и ещё не ушло окончательно из самодержца желание нравиться, в том числе и церкви.
Павел скрылся за очередными дверьми, и из придворных словно выдернули стержень. Многие сгорбились и осунулись, растеряв преизрядную толику своего аристократизма.
Третьего апреля в восемь часов утра Павел Петрович в сопровождении всё той же малой свиты из сыновей, жены и канцлера отправился в Успенский собор. Путь от дворца к собору был столь короткий, что почти уже венценосное семейство решило сделать небольшой крюк.
Павел был в мундире, высоких сапогах, и он шёл так, словно на параде, важно и чеканя шаг. На пороге собора Павла встречал митрополит Гавриил, который подал императору долматик [долматик — деталь литургического облачения клирика, а также деталь одежды византийских императоров]. Здесь же он получил скипетр и державу.
Когда Павел входил в собор, уже облачённый в долматик, в храме соревновались два вида громких звуков: с одной стороны, церковный хор уже вовсю распевал псалмы, с другой же — слышались возгласы возмущения, удивления шокированного высшего света Российской империи.
Люди подумали, что на императоре католическое одеяние. Лишь только приветствие митрополита Гавриила смущало и заставляло задумываться, что же вообще происходит. Только через пару минут по собравшимся в соборе вельможам стала расходиться информация, что император облачился в византийское одеяние. Свидетельством тому были и наплечные византийские бармы, которые тот же Гавриил надел на императора.
Коронация прошла без каких-либо особенностей, а после был обед. И здесь случилось то, что ещё долго будет обсуждаться и при дворе, и всеми дворянами, причём не только в России. Императорская фамилия сидела за столом под балдахином, и им подавались блюда. Если бы было всё именно так, как звучит, то ничего особенного. Однако, блюда подносили полковники в сопровождении кавалергардов. Когда полковник ставил блюдо на стол, кавалергарды брали на караул. Проходящим кавалергардам и полковникам все собравшиеся должны были отдавать приветствие, а дамы исполнять глубокий книксен. И всё это действие наблюдали приглашённые на коронацию придворные и иностранные послы.
Далеко не все поняли, что подобное мероприятие, когда император вкушает, а все смотрят на это, ничто иное, как отсылка к правилам французского дореволюционного дворцового этикета. Павел Петрович показывал, что всё революционное для него — зло, и что он станет тем, кто восстановит попранный порядок.
При этом больше никто не ел, все стояли на ногах, без возможности присесть, музыки также не было, как и не предполагался какой-либо бал или приём. Так что символизм церемонии не был оценён аристократией. И ранее в России не было таких правил, нет подобного уже и в Европе. Поэтому действия императора вызывали оторопь и неприятие.
— Велю волей своей императорской, яко помазанника Божьего, назначить графа Салтыкова Николая Ивановича фельдмаршалом и даровать ему поместье в Курляндии на более тысячу душ… — началась раздача милости.
Император «сорил» деньгами, поместьями, землями, домами в Петербурге. Даже его матушка Екатерина Алексеевна за раз и близко столько не даровала, как это делал император [Екатерина раздавала много поместий своим фаворитам, но Павел явно не отставал от матушки, раздав едва ли не больше лишь за четыре года правления].
Все резко было забыто, унижения, усталость. Пусть и на время, когда уже завтра будет переосмысление всего действия. В сию минуту не возмущало унижение полковников, пренебрежительное отношение со стороны императора. Началась невиданная лотерея. И каждый присутствующий вспоминал или языческую богиню Фортуну, или взывал к Господу Богу, чтобы и его также не обделили царской милостью. И они были услышаны, так как мало, кто был обделён.
Раздача милостей длилась долго. Император наслаждался реакцией и купался, как ему тогда казалось, во всеобщей любви верноподданных. Но всё заканчивается, закончились и раздачи милости. Императорское семейство поднялось из-за стола и удалилось спать. Время же подходило к вечеру, и коронация, как оказалось, не повод, чтобы нарушать распорядок дня.
А после приглашённые даже были благодарны государю, что тот не устраивал бал. Все были утомлены до изнеможения, а дамы то и дело падали в обмороки. Дело в том, что во дворце, где проходил обед императора с семьёй и последующая раздача милостей, не было ни одного места, где можно присесть. По приказу императора все стулья, диваны — всё было убрано. И подданным приходилось долго стоять, не имея возможности для отдыха. Так некогда делали французские вельможи, стояли у стола короля, но русская аристократия к таким резким переменам на французский дореволюционный образец не была готова ни физически, ни морально.
А ведь ещё всем было предписано явиться в одеждах старого образца. И дамы, уже отвыкшие от фижм и жесточайших корсетов, испытали немало трудностей, чтобы выдержать всю эту непонятную, затянувшуюся церемонию.
В российском обществе коронация вызвала неоднозначную реакцию. Те, кто получил большие милости, с трудом, но выискивали комплименты в защиту императора, другие же возмущались безрассудству и неуважению вольным дворянам. Хуже всего было простым людям, которые так и не дождались изобилия и красочных фейерверков.
*……………*………….*
Москва
4 апреля 1796 года
Мне не было особого дела до того, как происходит коронация. Не огорчился я и тому, что в Москве не было особых гуляний, если только не стихийные, которые возникали без участия властей. Люди, не дождавшись угощений, сами стали организовываться и пьянствовать.
А у меня была работа. Терять время никак нельзя, как и возможность доделать некоторые свои дела в Первопрестольной. Планов было громадьё, но получилось решить далеко не всё, что хотелось бы. Так, к примеру, господин Кулибин не возжелал приехать в Москву, а я ему писал письма, как казалось, убедительные.
Иван Петрович Кулибин сразу же после смерти Екатерины уехал в Нижний Новгород, а я не успел с ним переговорить в Петербурге. Я узнал, что у него были серьёзные проблемы в Академии Наук, но, пользуясь прямым вмешательством императрицы, его просто обходили стороной и при этом игнорировали. Ну, не могли многие светила науки смериться с мужиком-ремесленником, который чаще всего находит простые решения сложных задач и отбирает тем самым хлеб у иных людей от науки.
Вот я и стал писать вдогонку этому человеку, а он, нет, не отвечает. И у меня была, да и остаётся, дилемма: ехать в своё имение, вступать там в права и начинать развивать деревни или же навестить Кулибина. Нужен он мне, с его практичными мозгами и уже серьёзным опытом составления проектов. А ещё, как мне кажется, современники так и не смогли полностью оценить того человека, который жил и всё ещё живёт в одном с ними времени.
Кулибина зажали в сословные рамки, где ему сложно было прорываться через снобизм и неприятие. Само его существование противоречило системе академической науки. Особенно сложно было с тем, что всё иностранное считалось верным, и, если там такого нет, то это тупик, нам развивать сие непотребно. Нет складных конструкций мостов в Европе, так зачем они России? Нет оптического телеграфа? И не нужен он в России.
Я знал, понимал, что нужно Ивану Петровичу, и хотел это дать. Сейчас уже получилось бы и оклад изобретателю положить достойный, а не триста пятьдесят рублей в год, как нынче. Кулибину нужен свой Научно-Исследовательский институт, как бы он в этом времени не назывался. Уверен, если дать ему направление, финансирование, развязать руки, нанимать всех, кого он скажет, то результат будет. Ну, а я на то, чтобы направить чуточку в нужную сторону, чтобы отговорить от ненужно, как например, тратить время на создание «вечного двигателя».
Стоит только сказать о главных направлениях, в подготовке и реализации которых я рассчитывал на Ивана Петровича Кулибина. Первое, это пароходы. Из послезнания мне известно, что именно этот человек станет создателем первого механического плавательного средства. Оно не было оценено по достоинству и не пришло финансирование на создание большого корабля. Чиновники посчитали, что это сильно дорого, и труд бурлаков всяко выгоднее выходит.
Не знаю принципов, на которых это судно должно было двигаться, но в любом случае, при моих подсказках, не за горами можно увидеть пароходы Русско-Американский компании на Днепре, Волге, Лене, Енисее, и чем чёрт не шутит, так и на реке Сакраменто в Калифорнии. Мало того, изобретатель принимал участие в подготовке к спуску и строительству некоторых кораблей военного флота [водоход Кулибина использовал якоря для механического «подтягивания» корабля, но, что главное, он разработал систему водяных колёс в конструкции плавательного средства, так что оставалось только поставить паровой двигатель].