Второе направление — это телеграф. Кулибин уже его изобрёл и даже передал прототип в Академию Наук. И что наши бюрократы? Правильно, уже готовят изобретение для передачи в Кунсткамеру, как экспонат. Нет, видите ли, денег для реализации столь масштабного проекта. Они появятся после, когда французы начнут использовать оптический телеграф.
Вот правда! Неужели настолько не умеют считать? Даже приблизительные не расчёты, а прикидки касательно окупаемости оптического телеграфа от Петербурга в Москву, говорят, что это будет коммерчески выгодно. Пусть не сразу, но через года два все работы по созданию линии оптического телеграфа между двумя столицами окупятся и начнут приносить прибыль. И я даже не беру в расчёт такие важные моменты, как обмен информацией, которую также можно монетизировать. Или же не говорю про военные нужды. А сколько стоят те же лошади и услуги почтовых станций, используемые только для того, чтобы маленькая записка достигла адресата? А скорость?
Ну, и третье направление, которое без Кулибина будет сложно реализуемо, несмотря на то, что конструкция мне известна. Это ракеты. Именно так — оружие, способное при массовом использовании резко изменить характер любой битвы. Иван Петрович нынче главный составитель фейерверков, создатель многих потешных ракет. Мастер производит расчёты высоты, силы выстрелов, траектории.
Ракеты для этого времени не новшество, они уже используются больше сорока лет. Вопрос только в том, что сами по себе ракеты сильно уступают в точности и разрушительной силе артиллерии. Так и есть. Но англичане от чего-то позабыли, что именно некогда замедлило их продвижение в Мадрасе. Против островитян индусы применили ракеты и разогнали колонистов по всем окрестным кустам. Правда, на второй бой у местных уже ракет не осталось. Но можно же изготовить их тысячи!
А теперь представим себе ситуацию, когда на Бородинском поле в сторону вражины летят не сотни, а пара тысяч тех самых ракет. Нет, это не победа, но некоторое смятение в рядах французов и потеря ими в живой силе очевидны. А если партизанская война с использованием ракет? То-то.
Так что очень у меня сложный выбор: или Кулибин, или собственное поместье. И тут важно, что мне скажет Тарасов, также прибывший в Москву на торги, ну, и на совещание нашей сельскохозяйственной компании. Кстати, нужно бы уже озаботиться названием и оформлением юрлица.
Но сперва у меня была встреча, наверное, важнее, чем все остальные. Встреча, которая, вопреки попыткам взять себя в руки, заставляла трепетать и нервничать.
— Матушка, — сказал я и рухнул на колени.
Я целовал руки уже немолодой женщины с властным видом, что не каждая императрица имеет. Сперанский, многие эмоции которого я перенял, только так встречал свою мать, на коленях и целуя руки [в РИ истории подобное было до смерти матери Прасковьи Фёдоровны в 1801 году].
— Полноте, встань, Михайло! — строгим, но в то же время кажущимся нежным голосом повелела матушка.
Именно так, я воспринимал эту низенькую пожилую женщину, одетую в нарядную, но скорее крестьянскую одежду, как маму. Она мне, Надеждину, человеку из будущего, напоминала бабушку, такую же строгую, но неизменно любимую.
— Отвечай, сын, отчего ты писал, кабы я не ехала к тебе в Петерсбургу? — потребовала Прасковья Фёдоровна, когда я поднялся и отряхнул свои белые панталоны, измазанные из-за грязного пола в гостином дворе.
Мама остановилась в далеко не самом приличном месте. Экономила, наверное, деньги. Ну, и я сын нерадивый не додумался послать кого за ней, дабы сопроводили и сделали всё, чтобы матушка ни в чём не нуждалась. Я оправлял деньги в Черкутино отцу, но родители не привыкли жить на широкую ногу.
— Матушка, так я всё в разъездах, да в делах государевых. А Москва всяко ближе к Черкутино, чем столица, — оправдывался я.
Чувство вины накатывало на меня с небывалой мощью. Еле сдерживался от того, чтобы вновь не рухнуть на колени и молить о прощении. Женщина одна приехала в переполненную Москву, чтобы встретиться с сыном, а сын, имея немало возможностей, не озаботился создать своей матери должную встречу и комфорт. Некоторое оправдание у меня есть. О том, что мать прибудет в Москву, и где она должна остановиться, письмо мне пришло уже перед отбытием в Первопрестольную. Я просто не смог бы быстро всё переиграть. Это не взять мобильный телефон и позвонить, тут всё работает иначе.
— Матушка, прошу Вас проследовать за мной в дом, что я снял в Москве! — сказал я, пряча глаза от стыда.
Возможно, я смог бы взять себя под контроль, успокоиться и не фонтанировать эмоциями, но не делал это сознательно. Нельзя было, чтобы матушка стала сомневаться в собственном сыне. Она жена священника и мало ли, захочет ещё бесов каких выгонять из сына. И возьмёт, да и выгонит!..
— Ну, добре, вези! Опосля говорить станем! — потребовала Прасковья Фёдоровна, и я самолично отправился в неказистую комнатку за небогатым багажом матери.
Я снял не дом, скорее большую квартиру в доме, который был разделён на три неравноценные части. Самая богато обставленная часть из пяти комнат занималась мной и Агафьей, которую я взял с собой, чтобы она устроила быт и… Ну, и остальное.
— Польстился, сын, на тельца золотого? — спросила матушка, осматривая богатое убранство меблированной квартиры.
Я не стал говорить, что в моём доме в Петербурге ещё богаче всё выглядит. Там сейчас хозяйничает французское семейство Милле, так как вернувшийся отец не пожелал жить без дочери, якобы соглашаясь с тем, что та уже содержанка.
— Служу государю, получил от него поместье и чин, матушка, нынче нельзя мне иначе. Но я помню, кто я, и порой сплю на лавке без перин и одеял, — соврал я [в РИ Сперанский так периодически поступал].
— Батюшка наш осерчал вельми, когда прознал, что тебе сан предлагали, сам митрополит Новгородский Гавриил говорил с тобой. А ты отказал, — говорила матушка, но в её словах я больше прочёл некоторое осуждение отца, что тот решил гневаться на нерадивого сына.
— Я Господа Бога не отринул, матушка, в церковь хожу, жертвую много на строительство храмов. Но польза моя для державы нашей и государя, смею надеяться, превеликая, — отвечал я.
— Иным ты стал, Михайло, — вдруг сказала Прасковья Фёдоровна и пристально посмотрела на меня. — В глазах огонь горит. И не пойму я, чьё сие пламя: от Бога, али от Лукавого.
— Зла людям не чиню, матушка, а все мои деяния на благо православной нашей державы, — отвечал я, с трудом подавив смятение.
— А девицу эту гони от себя! Негоже сие. Глядит на тебя, словно… Прости Господи, — мама перекрестилась.
Это да, даже я заметил, как смотрит на меня Агафья, словно я её… Нет, не вещь, но муж. Да, именно муж, который залез под каблук и должен оттуда со всем соглашаться. Я стал реже уделять время, по сути, служанке, а она теперь обиды показывает. Вот ещё не решил: гнать её или пока ещё подержать подле себя. И откуда всё берётся? Была же ещё недавно девушкой, такой податливой, со всем соглашалась, понимала и принимала правила. Нет, не хочу быть столбовой дворянкой, а хочу быть владычицей морскою! [отсылка к сказке А. С. Пушкина «О рыбаке и рыбке»]
— Ты с батюшкой нашим помирися! Он любит тебя, поймёт всё, — попросила матушка.
— Так я и не ссорился с ним, матушка. Я чту отца своего и желаю ему добра. Как он, не хворает? — говорил я, уже предположив, что сделаю для своих родителей.
— Прихворал, то есть. Мается он. Приход наш оскудел вельми. Нет людей. И свечей не купить, да и самим прокормиться сложно, — сказала мама.
И я предложил. Отчего же опытному и, как я знал, грамотному, даже мудрому священнику не переехать ко мне в поместье? Да, там есть один священник, как я узнал, скорее даже дьячок. А приход получится немалый. Тем более, как я узнавал, есть поблизости деревни, которые пока в государственной собственности, и я мог бы их выкупить. Так что паствы, чтобы её окормлять, более чем хватит.
— Дозволишь ли, матушка, оставить тебя? Дела государевы не ждут, нужно ещё работать, — сказал я.
Необходимо уже спешить, опаздываю, много времени провёл с мамой. Но скажи Прасковья Фёдоровна, чтобы я остался подле неё и никуда не шёл, то пришлось бы послушаться. Между тем, меня ждёт Тарасов, уже как две недели ждёт.
Мать неохотно, но отпустила, одарив напоследок вновь тем самым изучающим взглядом.
Николай Игнатьевич Тарасов, как мне было известно, находился в Москве уже более двух недель. Тут он заказывал плуги, лопаты, косы и ждал, пока их сладят. Поместье Гаврилы Романовича Державина требовало сильных вложений, как и существенной модернизации, вот и крутился Тарасов, чтобы успеть полностью подготовиться в сезону.
Николай уже обзавёлся командой, где кроме нескольких белокуракинцев обосновались ещё пять человек, в том числе из деревень Державина. Этих крепостных я буду просить у Державина выкупить. Как писал Тарасов, он следует моему совету и подбирает грамотных и ушлых людей, работая с ними и не ленясь объяснять им выгоды от новшеств в сельском хозяйстве.
— Михаил Михайлович! — искренне обрадовался мне Тарасов.
Искренность чувствовалась и в том, что этот человек, несколько набравший в весе, обнял меня так, что я думал, кости затрещат. А я, на секундочку, уже не тот сдыхлик, что был сразу после попадания в это время.
— Выпьем? У меня есть зелёная водка. Взял на угощение и пробу, — сказал Тарасов и, словно подросток, импульсивно рванул вглубь своей квартиры.
Бывший приказчик Белокуракино преобразился. Это уже знающий себе цену человек. Вернее, не так, он и ранее понимал, что не глуп. Нынче же он оказался носителем знаний, которые другими просто не воспринимаются или недоступны. Так что, да, есть отчего нос держать по ветру.
— Нет, пить не будем. Хотя… Немного попробовать нужно, — всё же решил я не пьянствовать, а сравнить вкусы.
Абсент я в прошлой жизни пил, несмотря на то, что продукт такой в магазинах не продавался. Не скажу, что полынный напиток мне нравился, я вообще предпочитал ром, но о качестве продукта понятие имею.