По мере рассказа Апелиус перестал есть, а потом и вовсе проверил, хорошо ли выходит клинок из ножен и пробежался пальцами по вшитым в одежду накопителям. "Ноги замирают" вполне похоже на давление бао, или даже на простенькую печать ужаса.
— И сколько уже такие странности творятся?
— Да почитай недели три…
— Черт! — выдохнул Апелиус. — И сколько могил уже разрыто? Ведь разрыты же, да?
Архимаг чувствовал себя беспомощно, как простолюдином под прицелом огненного жезла: свою роль сыграло расстояние от печатей, связанных с перстнями.
— Могил семь, не больше.
Архимаг отодвинул от себя чашку.
— Собираемся на кладбище, парни, пока то, что там угнездилось, не сожрало этот город.
Выйти сразу не получилось: на выходе Апелиус столкнулся с женщиной, и та, увидев его лицо, упала: подкосились ноги.
— Джун?!
— Мама…
Пришлось тратить час на глупую возню. Наконец, пообещав заночевать в отчем доме, Апелиус вырвался из ратуши. Захватив себе в провожатые стражника, который встретил отряд у ворот, пошли к кладбищу.
Дядька болтал без умолку, и Апелиус впитывал информацию из "народа", у которого взгляд на ситуацию расходился с сотником, и касался в основном еды: людям не хватало мяса, вина, на их шеях сидели осиротевшие дети и овдовевшие матери. Да Апелиус, идя по городу, и сам видел, что даже шестилетки делают работу по дому, явно не по силам себе: рубят дрова хиленькими ручками, таскают наполовину заполненные ведра с водой через треть города, а девочки развешивают на морозе белье мокрыми, красными руками.
До могилок дошли спустя полчаса, причем сперва навернули круг за десять метров от ограды, по периметру кладбища, под бьющим в лицо ветром и снегом, а уже потом направились внутрь ограды. Кладбищенская калитка скрипнула, и архимаг вошёл под тень ёлок. Апелиус ежеминутно оглядывался, и вел себя очень осторожно: прежде, чем пройти вперёд, осматривал стволы деревьев, всматривался вверх, в заснеженные лапы елей. Для подчинённых архимаг выглядел, как босой крестьянин, идущий через набитый ежами лес.
Провалы в земле обнаружили сразу, и оказалось их больше семи.
— Одиннадцать, — скрипнул зубами архимаг, обычно спокойный. Глядя на него и на шепчущего заговоры стражника, нервничала и троица слуг.
Следов на снегу видно не было. Наверняка они были, но всё скрыл выпавший снег.
— Ждём до темноты, раз такое дело, — решился архимаг. — Дядька, отойди в ратушу. Аккурат под закат приведи ребят покрепче, из тех, кто с алебардами умеет обращаться. Ждите нас метрах в ста от кладбища. Чувствую, эта ночь будет долгой.
Апелиус постарался успокоить мандраж. Все же семилетняя ссылка, проведенная на одном нехорошем материке, в оцеплении из бесчисленных скелетов, гулей, умертвий и управляющих этим всем личах, почти не восприимчивых к магическим ударам, сказывались даже сотни лет спустя. Кто же знал, что мир, поначалу не показывавший своего трупного оскала, не имевший ни сказок, ни жалкой побасенки о восстающих мертвецах, удивит его позже!
— Чего ты так разволновался? — с удивлением спросил Адар. Глупец даже не знает о магии душ, и о архиличах, которые могут эти души пленить и убивать! Тело — тлен, его можно отбросить в любой момент и уйти из этого мира в другой мир, в другое тело. Однако уничтожение души — окончательная смерть. И хуже всего, что в другой мир сейчас лучше не попадать: в мире, где есть архилич, лучше не умирать, чтобы не попасть к нему в руки. А душу архимага он наверняка заметит.
Апелиус надеялся, что тварь пока ещё слаба и ее можно уничтожить до того, как она войдёт в силу. Да и не могло быть иначе: сильной твари не понадобится разрывать могилы возле захолустного городка. Может, это вообще не архилич, а лич, или даже слабенькое умертвие с сохранившимся разумом…
На вопросы слуг, которые становились все тревожнее с каждым часом, Апелиус не отвечал. Доказать людям из этого мира, что существуют ожившие мертвецы, очень сложно, и не стоит потраченного на это времени. Лучше уж сами всё увидят.
Закат встретили в сугробе в полусотне метров от кладбищенской ограды. Однако, вопреки ожиданиям архимага, ничего не произошло.
А вот когда окончательно стемнело, из леса выбежал вурдалак. Искореженное энергией смерти тело было клыкастым и когтистым. Морда монстра не напоминала человеческую: кости разрослись, закрывая глаза своеобразным щитком, а руки стали в полтора раза длиннее: тварь передвигалась на четырех конечностях.
На кладбище что-то засветилось зелёным, гнилостным светом. Вурдалак покрутился, осматриваясь: будто он сможет что-то увидеть своими глазенками в темноте… Когда вурдалак убежал к центру кладбища, Апелиус поднял слуг. Выстроившись в шеренгу, четверка побежала к калитке.
Пробирались в полнейшей тишине — наскоро сооружённый Апелиусом артефакт гасил скрип снега.
Наконец добрались до точки, из которой стало видно происходящее в центре кладбища. Здесь светился сам воздух, будто напитанный какой-то гадостью: каждый вздох был тяжелым, будто на грудь что-то давило.
Посреди кладбища, рядом со свежевырытой могилой, стояла на коленях девушка в оборванном тряпье. Перед ней лежал труп мужчины. И на глазах практиков девушка умелыми движениями вскрыла грудь мертвеца, вложила туда что-то, и сжала края ребер. Затем принялась за руки, лепя из них, как из глины, когтистые лапы. Кисти рук девушки засветились тем же зеленым светом, и воздух резанули слова на непонятном языке. Под сопровождение слов тело дернулось, и архимаг, который хотел досмотреть до конца процесс оживления, на рефлексах выпустил в странную девушку луч из перстня. Девушку унесло в кусты, но не убило. На адептов с завываниями бросились кружащие по кладбищу вурдалаки.
— И здесь эта некрогадость! — выругался Апелиус, формируя каменные сферы. Пальцы дрожали, но заклинания летели, куда нужно, да и надрессированные слуги прикрывали спину. — Только порадовался, что хотя бы здесь этой дряни нет, ещё года не прожил, и вот снова!
Глава 2
Столица королевства Вермут — город Золак, самый оживленный город, что я видел в этом мире. Конечно, населения в городе меньше, чем на даже на одном этаже моей родной фабрики, но всё равно, когда я добрался сюда, когда прошел в толпе, на меня нахлынули воспоминания и я вновь вспомнил Ильмсхур. Родные бетонные стены цвета мокрого пепла, технические помещения, где воняло такими запахами, которых слышать вновь не захочется, крысиные норы-тоннели, громадные настолько, что запросто вместят человека, если его достаточно усердно туда засовывать. Техники и безопасники говорили, что в таких тоннелях каждый год находят человеческие кости, хотя и камеры стоят на всех этажах, и всё под контролем.
Но вспоминались и хорошие моменты. Любимые женщины, которых сменил в свое время ровно двадцать семь — недостатка в выборе в городе-фабрике не было. Игры с полным погружением — реальные до нереальности. Любовно обставленная крохотная комнатушка с самой новой техникой — я звал то место "домом".
Эх, мир, любимый мир… Помню, мне постоянно снилось небо: голубое, не замызганное фабричным дымом. Однако на Ильмсхуре я ни разу не видел неба в живую. Мы бригадой ни один десяток раз выбирались наружу и мыли от пепла забившиеся фабричные воздухоочистители: как и положено при выходе с фабрики, одевали защитный костюм третьего типа, и переваливаясь, шли наружу, похожие на толстяков из-за тяжёлого и массивного оборудования. И всё, что я видел, глядя вверх через шлем скафандра — пыль, и дым на месте голубого неба. В лучшие дни, когда часть пыли прибивало к земле кислотным дождём, я видел сквозь туши пыли и кислотного дождя едва заметный светлый шарик — местное светило.
К сожалению, столица королевства походила на мой родной мир не только толпами людей. Так же, как на Ильмсхуре, здесь были изувеченные и больные люди. Разве что сидели горожане на улицах, выставив напоказ уродливые культи или покрытые язвами конечности. У нас же такие люди тихо доживали в своих комнатах, чтобы не пугать людей. Им давали бесплатный доступ к лучшим виртуальным мирам, им приносили еду, лишь бы они никуда не выходили сами. Думаю, в ту еду было что-то подмешано, так как такие люди умирали гораздо раньше, чем позволяло их подорванное здоровье. Если бы я не умер под завалами, а потерял конечность, думаю, так бы и закончил: однажды умер в виртуальном мире, посреди нереального пейзажа.
Ещё здесь были различные фабрики, где люди гробили свои жизни и здоровья в обмен на медь. К таким фабрикам ежедневно стояли очереди из выпивох, кто был готов поработать денёк с ртутью, или перенести куда-то что-то тяжёлое, или сделать ещё что-то, для чего не требуется особых знаний, но квалифицированных рабочих для такого дела жалко. И самое страшное: когда половину очереди отправляли по домам, потому что мест больше не было, люди умоляли взять их на смену за половинную ставку, за треть ставки. Этот город погряз… Просто погряз.
Я видел, как нищета этих жалких, опустившихся людей, готовых ко всему за бутылку, соседствует с уродливым богатством. Я видел обвешанного золотыми цепями толстяка с печатью чревоугодия на лице. Жирная, оскуфевшая скотина едва не шаталась под весом надетого на себя золота, но зачем-то таскала его с собой и озиралась с мыслями, где взять еще. Я бы понял, если бы самоистязание в религиях этого мира открывало доступ к раю, и золото служило для этого, но нет. Кстати, с религией у мира туго: здесь нет веры в богов. Местные знают, что после смерти их душа отправится в общий котел куда-то за изнанку, откуда призывают демонов. И если душа окажется слаба, она развоплотится. А если будет сильна — в неисчислимых драках перекует себя и не оставит внутри ничего, кроме дикой, неутолимой злобы, которую и выплеснет по приходу в мир.
Я тряхнул головой, и улыбнулся, глядя в ночное небо.